После бурных оваций блямбистый оратор продолжил:

- Я дал слово Чистокровному, когда он недавно приезжал с президентом Америки, что, получив высший пост, заменю все руководство КПСС и СССР. А потом и совсем грохну руководящую и Совдепию с помощью Хромого, Беспалого и, конечно же, при активной поддержке всех вас. Ибо, как говорят копытные теоретики, историю творят массы. Чистокровный мне гарантировал продвижение на верхотуру. Итак, лягнем по-настоящему, чтобы окачурились. Как выражается бесподобная Свистопляска: таки да!

 Котов услышал чье-то суждение: “Этот явится главным виновником, если устанавливать персональную ответственность, всего, что произойдет с нами и нашей страной”.

 Со скучнейшей физией чертову народу предстал Хромой:

- У нас есть единственный путь – подорвать тоталитарный режим изнутри при помощи дисциплины тоталитарной партии. Мы сделаем свое дело. Все запутаем в печати, поднимем бурю в умах. На реальные оценки установим табу, разрешим лишь мифологические.

 Запад, опираясь на нас – партийно-советских граждан мира, разработал план взрыва с помощью подготовленных исполнителей в верхних эшелонах власти Советского Союза. Станемте все прорабами перестройки!

 О Хромом хорошо знающий кто-то, а кто именно, Павел не понял, сказал рядом: “Я никогда не слышал от него ни одного доброго слова о русском народе".

 - Я готов к многоходовой операции, - продолжил эстафету на трибуне ритуала Беспалый-синемордый. – Очерним русскую историю, коммунистическую идеологию, советскую армию, обострим национальные конфликты и противоречия, перепутаем святых и грешников, подтолкнем республики к сепаратизму и выходу из СССР, и он спляшет под нашу дудочку. Мы – международная организация - превратим человечество в планетарную нацию. 

 Внутренний голос сказал Котову: “При отсутствии в РСФСР своей коммунистической партии, на сегодня самой главной власти, как есть в других республиках, и при бесстыдном предательстве иуд Меченого, Беспалого, Хромого судьба СССР предрешена заранее. Надо полагать лидеры национальных компартий тоже сдадут Советский Союз, они подготовлены. Защитить Державу некому, потому что русской “руководящей и направляющей” нет”.

 Вдруг раздались крики: “Новобранцы! Новобранцы!” И в Грановитую палату набежали нечистые в основном комсомольского возраста, но были из старших тоже. Рядом с астралом Павла присоседилось такое же тело провидца Достоевского, и он, дав им общую характеристику как “свежей силы против исторической России”, кое-кого из них назвал Котову:

- Сифилатов, Чурбанец, Гайдареныш, Киндерсюрприз, Гавен, Двусовокупулис, Новомикробская, Старолесбиянская, Шизомада, Гомолинский, Пидорейко, Незалупунич, Склифасовскейч.

 Разглядывая нечистую силу нового призыва, Павел Афанасьевич отвлекся от собеседника. “Кто предупрежден, тот вооружен”, - после этих слов Федора Михайловича не стало. И Котову сделалось так горько: не успел поговорить с ним и даже попрощаться. Боль в сердце была настолько сильной, что от нее даже проснулся.

 “К чему бы все это мне привиделось?” – не в силах успокоиться, долго размышлял он.

 МАМА

 Брат Виктор и его жена Дуся, у которых в Мытищах жила Полина Захаровна, ушли на работу, и навестивший их Павел остался с мамой вдвоем.

- …Почему, говоришь, все плачу и плачу? Всю жизнь вспоминаю, и слезы текут, текут. Глаза уже покраснели от них. Деда убили на японской войне, отца на первой германской, двух братьев, Антона и Пармена, на гражданской, твоего отца Фанасю на второй германской. Тебя в войну потеряла. Нинку грудную немец выхватил из рук и в колодец бросил. Они брали, что хотели. Петушок понравится фрицу – шпокнет. Спалили всю Дебрю. На том конце расстреляли полностью и старых, и малых – за то, что собака их офицера покусала. 

 За войнищей - голод в сорок шестом-сорок седьмом годах. Как выжили только?! И блохи, и клопы, и вши, и глисты, и тиф, и малярия – навидались всякого. Бабы упирались день и ночь. Столько работы – по-человечески поесть не было времени: хвать! хвать! Все спешишь, кусок в горле застревает. И вам, ребятишам, тоже доставалось. Штанов не носили до школы, в нее ходили в лаптях. Тетрадки и книжки в холщовых сумках носили. Девять километров туда да девять обратно: и в дождь, и в снег. Делали, почитай, то же, что и взрослые: и на полях, и на лугах, и на усадьбе, и на огороде. Пахали, косили, пололи… Лен молотили, головки клевера собирали, корье драли. Кур берегли, чтоб коршун не утащил. Коров, лошадей, свиней, овец, коз пасли. Дня белого не видели. Поиграть некогда было… 

 Потом Никита Кукуруза уродовал – ты уже в институте учился, сам помнишь. Выдумали, что овцы корни трав подъедают. Нельзя водить больше четырех, за каждую сверх - двадцать пять рублей штраф. Косить вволю не разрешали. Девяносто процентов для колхоза, десять себе. Такими силами отучали нас держать скот. Разве это мыслимо!

 Теперь вон совсем не косят, не пашут, не сеют, не водят ни коров, ни овец, ни лошадей, и никто там не живет. Тайга! Ни одной избы не осталось. Никого людей нет. Последние пять хатенок сгорели, наша тоже с ними вместе, прошлой весной. Кто-то поджег траву недалеко, огонь дошел до них, а там ни одного человека не было, чтобы потушить, все и сгорели. 

 Почему в деревнях никого не осталось? Потому что почти все объявили неперспективными и нашу Дебрю тоже. Переезжайте, мол, в Фирсановку. А зачем туда ехать, если тут все под руками? Мы из разных ближних деревень ходили гулять туда, когда молодыми были. Межой называли место, где все собирались. Так было удобно молодым сбегаться на игрища. От каждого населенного пункта, считай, одинаковое расстояние. А жить-то всем вместе какая надобность? Зачем эту толкотню устраивать? На наши же поля и луга будем из Фирсановки ходить работать? Это только дураки могли такое придумать…

 Наши места рядом, отсюда меньше дня ехать, они пустуют, а тут жмутся в очередях. Столько народу – магазин шевелится…

 Вас всех разметало по свету. Занесло тебя незнамо куда. Может быть, на мои похороны не получится приехать…

 А коллективизация? Все помню, мне было больше двадцати лет, я же с седьмого года. Лошадь Милку, коров Дочку да Буренку поотнимали. Постоянно в снах вижу ранешнюю жизнь.

 Не приведи, Господь, детям испытать столько, сколько досталось на нашу долю. Исусе Христе, спаси и помилуй!

 РУССКИЙ ГЕНИЙ

 Спиридонов Денис Архипович потряс Павла целостной концепцией диаметрально противоположного взгляда по сравнению с остальным обществом на все происходящее вокруг. “Восстал он против мнений света один”, цитировал стихотворение Лермонтова о Пушкине Котов, но, продолжал дальше, перефразируя, “слава Богу, не убит”. А узнал от гениального композитора его молодой гость примерно следующее.

 Советское общество глубоко враждебно основному этносу страны. Десятилетия ее правителями являются те, кто не умеет правильно говорить по-русски, что порождает неимоверную усталость.

 Искусственные мерки узкой группы лиц, сосредоточивших в своих в руках абсолютную власть, не соответствуют сущности явлений Родины, ее судеб. Политическая мафия держит народ в рабстве, террором и репрессиями введя его в эту роль, с которой он свыкся.

 Русофобия понижает культуру, опошляет ценности, унижает великое, плодит наглоость и самонадеянность. Глупые, мелкие, ничтожные, непомерно злобные и честолюбивые унижают предшественников, не понимают исканий русской души, национальной идеи, нашего сокровенного и религиозного. “Эти господа”, составляя круг людей около подлинного искусства, служат развлечению, забаве, безбожному бездушию, советской буржуазии, стилю модерн.

 Лишенные творческой силы, они не способны постичь духовное сознание народа, его неподкупную совесть, сокровенность, творящих добро, жизненную глубину. В журнале “Советская музыка” встречаешь только мелковатые мысли и чувства, его сотрудники и авторы – лавочники с плохим вкусом. Они не могут взглянуть на явления и события культуры с позиций традиционного христианского гуманизма. Чепуха, неорганичность, бездушность, скучная музыка, делание, пустые грохотуны, честолюбцы, лгуны – в поле зрения этого издания. “И сказать нельзя”.