– Проведет остаток дня со своим отцом.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Можно подымить.

Она полезла в карман за сигаретами, а другой рукой постучала в стеклянную перегородку. Водитель включил зажигание и медленно тронулся с места.

– Слава богу, можно убраться отсюда, – сказала Мег, закуривая сигарету. После первой затяжки она застонала от удовольствия.

– Курить обязательно? – спросила я.

– Да, обязательно.

– Но это же убьет тебя.

– А я и не знала.

Лимузин вырулил на главную кладбищенскую дорогу. Мег взяла меня за руку своими тонкими варикозными пальцами.

– Как ты, милая? – спросила она.

– Бывало и получше, Мег.

– Ну ничего, потерпи еще пару часов, и это дурацкое мероприятие закончится. А потом…

– Потом я выпаду в осадок.

Мег пожала плечами. И крепче сжала мою руку.

– Где Чарли? – спросила я.

– Возвращается в город на метро.

– Какого черта он это делает?

– Так он представляет себе покаяние.

– Когда я увидела его в таком состоянии, мне стало его по-настоящему жалко. Если бы только он снял телефонную трубку, ему бы удалось исправить свои отношения с матерью.

– Нет, – сказала Мег. – Ничего бы он не исправил.

Когда лимузин подъехал к воротам, я снова увидела ту женщину. Она уверенно шагала по дорожке, и ее походка была удивительно легкой для женщины ее возраста. Мег тоже заметила ее.

– Ты ее знаешь? – спросила я.

Вместо ответа она равнодушно пожала плечами.

– Она была у могилы матери, – сказала я. – И простояла там почти до самого конца.

Мег снова пожала плечами.

– Может, какая-то ненормальная из тех, кому нравится слоняться по кладбищам, – предположила я.

Когда мы поравнялись, она посмотрела в нашу сторону и тут же отвела взгляд.

Лимузин вырулил за ворота кладбища и свернул налево, по направлению к Манхэттену. Я откинулась на сиденье, чувствуя себя совершенно разбитой. Какое-то время мы молчали. Потом Мег ткнула меня в бок локтем:

– Ну и где мои двадцать баксов?

Пятнадцать человек из двадцати присутствовавших на похоронах вернулись на квартиру моей матери. Возникла толчея – что неудивительно, ведь последние двадцать шесть лет своей жизни мама ютилась в крохотной квартирке на пересечении 84-й улицы и Вест-Энд-авеню (и даже в тех редких случаях, когда она принимала гостей, я не помню, чтобы за раз собиралось больше четырех человек).

Мне никогда не нравилась эта квартира. Тесная. Плохо спланированная. Юго-западное расположение на четвертом этаже означало, что окна выходили во двор, и в них редко заглядывало солнце. Гостиная одиннадцать на одиннадцать футов, такого же размера и спальня, маленький совмещенный санузел, кухня десять на восемь с допотопной техникой и обшарпанным линолеумом. Все в этой квартире выглядело старым, изношенным и отчаянно нуждалось в обновлении. Три года назад мне удалось уговорить маму перекрасить стены – но, как это часто бывает в старых квартирах, свежий слой эмульсии и блеска лишь подчеркнул убожество плохо заделанных швов и грубо оштукатуренных стен. Ковры пестрели истертыми залысинами. Мебель требовала реставрации. Те немногие технические новшества, что имелись в квартире (телевизор, кондиционер, стереосистема сомнительного корейского производства), морально устарели, причем давно и безнадежно. За последние несколько лет, как только у меня появлялось немного свободной наличности (что, признаюсь, случалось не так уж часто), я предлагала матери поменять телевизор или купить микроволновую печь. Но она всегда отказывалась.

– Как будто тебе больше не на что потратить деньги, – говорила она.

– Но ведь ты моя мама, – возражала я.

– Лучше купи что-нибудь Этану или себе. Мне вполне достаточно того, что у меня есть.

– Но с таким кондиционером ты заработаешь себе астму. А в июле так вообще сваришься заживо.

– У меня есть электрический вентилятор.

– Мама, пойми, я просто пытаюсь тебе помочь.

– Я знаю, дорогая. Но у меня действительно все хорошо.

Последние два слова она произносила с особым выражением, однозначно давая понять, что спорить бессмысленно. Тема закрыта.

Она всегда и во всем себе отказывала. Ей не хотелось быть кому-то в тягость. И поскольку она была аристократкой, «белой костью», гордость не позволяла ей становиться объектом благотворительности. Для нее это было равносильно потере лица, краху личности.

Мне на глаза попалась группа фотографий в рамках на столике возле дивана. Я подошла и взяла в руки до боли знакомый снимок. Мой отец в армейской форме. Таким его сфотографировала моя мать на военной базе в Англии, где они познакомились в 1945 году. Это была первая и единственная в ее жизни заморская авантюра – больше она никогда не покидала берегов Америки. А тогда, по окончании колледжа, она записалась добровольцем в Красный Крест, и вышло так, что судьба забросила ее в штаб союзных войск под Лондоном, где она работала машинисткой. Там и произошла ее встреча с неотразимым Джеком Малоуном, репортером «Старз энд Страйпс», американского военного вестника. У них случился роман, побочным следствием которого оказался Чарли. С тех пор они не расставались.

Ко мне подошел Чарли. Он посмотрел на фотографию, которую я держала в руках.

– Хочешь забрать ее с собой? – спросила я.

Он покачал головой.

– У меня дома есть копия, – сказал он. – Это мое любимое отцовское фото.

– Тогда я возьму себе. У меня так мало его фотографий.

Мы молча постояли какое-то время, не зная, что еще сказать друг другу. Чарли нервно покусывал нижнюю губу.

– Тебе лучше? – спросила я.

– Да, все нормально, – сказал он, привычно отводя взгляд. – Ты справишься?

– Я? Конечно. – Ответ мой прозвучал бодро, как будто это не я только что похоронила свою мать.

– Сын у тебя замечательный. А это был твой бывший муж?

– Да… мой красавец. Ты разве не встречался ним прежде?

Чарли покачал головой.

– Ах да, я забыла. Ты ведь не был на моей свадьбе. А Мэтта не было в городе, когда ты приезжал в прошлый раз. В девяносто четвертом, кажется?

Чарли пропустил мимо ушей мой вопрос и вместо этого задал свой:

– Он по-прежнему работает в теленовостях?

– Да, только стал большой шишкой. Как и его новая жена.

– Да, мама говорила мне о твоем разводе.

– В самом деле? – удивилась я. – И когда же она успела? В тот раз, когда ты позвонил ей в девяносто пятом?

– Мы общались и позже.

– Ты прав, извини. Совсем забыла, ты ведь поздравлял ее с каждым Рождеством. Значит, во время очередного ежегодного поздравления ты и узнал, что Мэтт бросил меня.

– Я был очень огорчен.

– Ну, все это в прошлом. Я уже пережила.

Последовала еще одна неловкая пауза.

– Здесь мало что изменилось, – сказал он, оглядывая квартиру.

– Мама никогда не стремилась на страницы «Дома и сада», – сказала я. – Впрочем, если бы она даже захотела привести в порядок квартиру – а она не горела таким желанием, – с деньгами всегда было туго. Хорошо еще, что не повышали арендную плату, иначе ей пришлось бы отсюда съехать.

– Сколько сейчас берут за месяц?

– Тысячу восемьсот, что вполне терпимо для этого квартала. Но она все равно ворчала на дороговизну.

– А она что-нибудь унаследовала от дяди Рэя?

Рэй был брат матери, причем весьма состоятельный – крупный бостонский юрист, но он всегда держал дистанцию и не спешил помогать сестре. Насколько я могла судить, в детстве они не были особенно близки, а потом и вовсе разошлись, после того как Рэй и его жена Эдит открыто выразили недовольство ее замужеством. Но надо отдать должное Рэю: он все-таки соблюдал кодекс аристократа и «жил по правилам». Так что после скоропостижной смерти моего отца он помог сестре финансами, предложив оплачивать образование ее двоих детей. Возможно, потому, что у Рэя и Эдит не было своих детей (а мама была единственной родственницей Рэя), им была не в тягость такая благотворительность. Но, даже будучи детьми, мы с Чарли понимали, что наш дядя не хочет иметь с нами никаких отношений. Мы никогда его не видели. Мама тоже не встречалась с ним. На Рождество каждый из нас получал от него в подарок чек на двадцать долларов. Когда Чарли учился в бостонском колледже, Рэй ни разу не пригласил его в свой таунхаус в Бикон Хилл. Меня тоже не звали в гости, пока я училась в колледже Смита и раз в месяц наведывалась в Бостон. Мама, объясняя нам причину его холодности, говорила: «В семье всякое бывает». И тем не менее следует отдать должное этому типу: благодаря его поддержке мы с Чарли имели возможность учиться в частных школах и колледжах. Но с тех пор как я в 1976 году окончила колледж Смита, мама больше не видела денег от брата и до конца своих дней остро нуждалась. Когда Рэй умер в 1998 году, я рассчитывала на то, что маме перепадут кое-какие средства (тем более что Эдит опередила своего мужа, отправившись на тот свет тремя годами ранее). Но никакого наследства она так и не получила.