– Где тебя черти носят? – спросил он.

– Вела офисно-политическую игру на Сентрал-парк-Вест.

– Давай срочно сюда. Слышишь, как у нас тут весело?

– Думаю, я пас… Мне нужно выспаться.

– У тебя впереди целый уик-энд для этого.

– Пожалуйста, позволь мне разочаровать тебя сегодня.

– Нет. Я настаиваю на том, чтобы ты срочно села в такси и предстала tout de suite chez moi[12], готовая пить до рассвета. Черт возьми, это первый День благодарения без войны. Думаю, достойный повод надраться…

Я тяжело вздохнула и сказала:

– Ты меня поутру снабдишь аспирином?

– Даю слово патриота Америки.

Скрепя сердце я снова надела пальто, спустилась вниз, вызвала такси и через пять минут оказалась в гуще толпы на квартире Эрика. Здесь действительно было не протолкнуться. Громко звучала танцевальная музыка. Низкое облако табачного дыма зависало над головами. Кто-то впихнул мне в руку бутылку пива. Я обернулась. И вот тогда я увидела его. Парня лет двадцати пяти, одетого в армейскую форму цвета темного хаки, с узким лицом и резко очерченными скулами. Его взгляд блуждал по комнате. И неожиданно упал на меня. Мы встретились глазами. Всего на мгновение. Или на два. Он смотрел на меня. Я смотрела на него. Он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он отвернулся. И больше ничего не было. Лишь один мимолетный взгляд.

Меня не должно было быть там. Мне давно следовало быть дома и видеть десятый сон. С тех пор я часто спрашивала себя: если бы я не обернулась в тот момент, мы бы так никогда и не встретились?

Судьба – это все-таки случайность, не правда ли?

Хлопнула входная дверь. В квартиру ввалилось еще с десяток гостей. Все они были очень шумными, очень возбужденными и очень пьяными. К тому времени в гостиной стало уже так тесно, что невозможно было двигаться. Я все никак не могла отыскать в толпе своего брата – и начинала злиться на себя за то, что согласилась прийти на эту дурацкую вечеринку. Я любила друзей Эрика, но только не в массовом скоплении. Эрик это знал и частенько подтрунивал надо мной, упрекая в необщительности.

– Я не против общения, – возражала я. – Я всего лишь против толпы.

Особенно – можно было бы добавить – толпы в крохотной квартирке. Мой брат, наоборот, обожал шумные сборища. Друзей у него всегда было предостаточно. Тихий вечер в домашней обстановке даже не рассматривался как вариант времяпрепровождения. Ему непременно нужно было встречаться с приятелями в барах, заваливаться к кому-то на вечеринку, бежать на джазовую сходку или (при самом плохом раскладе) убивать вечер в одном из круглосуточных кинотеатров на 42-й улице, где крутили сразу по три фильма всего за двадцать пять центов. С тех пор как он вернулся из Южной Америки, его стадный инстинкт обострился до предела, и я уже начала задумываться, как он находит время для сна. Чтобы получить работу в программе Джо И. Брауна, ему пришлось изменить имидж, как он ни сопротивлялся этому. Он подстриг волосы и перестал одеваться, как Троцкий, потому что знал, что ни один работодатель не захочет иметь с ним дело, пока он не облачится в консервативный костюм по моде того времени.

– Отец, наверное, закатывается от хохота в гробу, – сказал он однажды, – видя, как его сын, который всегда был краснее всех красных, ныне одевается у «Брукс Бразерс».

– Одежда ничего не значит, – сказала я.

– Не пытайся подсластить пилюлю. Одежда значит больше, чем ты думаешь. Все мои знакомые, видя меня в таком наряде, понимают: это неудачник.

– Не говори так о себе.

– Любой, кто поначалу мыслит себя вторым Бертольдом Брехтом, а заканчивает тем, что строчит репризы для радиовикторины, имеет полное право называть себя неудачником.

– Ты напишешь еще одну великую пьесу, – сказала я.

Он грустно улыбнулся:

– Эс, я в жизни не написал ни одной великой пьесы. Ты это знаешь. Я не написал даже хорошей пьесы. И это ты тоже знаешь.

Да, я действительно знала – хотя никогда бы не посмела сказать об этом. Точно так же я знала и то, что безумно насыщенная светская жизнь Эрика была своего рода анестезией. Она притупляла боль разочарования. Я знала, что у него творческий кризис. И знала причину этого кризиса: он полностью разуверился в своем таланте. Но Эрик не терпел сочувствия – и переводил разговор на другую тему всякий раз, когда я пыталась поднять этот больной вопрос. Конечно, я поняла намек и перестала лезть с расспросами, сожалея лишь о том, что не могу вывести его на откровенность, и чувствовала себя совершенно беспомощной, когда видела, как он пытается заполнить каждую минуту своей жизни кутежами и пирушками… вроде той вечеринки, которая была очередным эпизодом нескончаемого загула.

Когда шум в гостиной достиг апогея, я решила, что уйду, если не увижу брата в следующую минуту.

И тут я почувствовала, как чья-то рука коснулась моего плеча, и за спиной прозвучал мужской голос:

– У вас такой вид, будто вы ищете выход.

Я обернулась. Это был парень в армейской форме. Он стоял в паре шагов от меня, в одной руке у него был наполненный стакан, в другой – бутылка пива. Вблизи он выглядел еще более типичным ирландцем. Может, все дело было в особенном румянце кожи, квадратной челюсти, смешинке в глазах… в этом лице падшего ангела, одновременно невинном и мужественном. Он чем-то напоминал Джимми Кагни, только без присущей тому драчливости. Будь он актером, наверняка прошел бы кастинг на роль молодого священника, соборовавшего Кагни, когда того изрешетил пулями конкурирующий гангстер.

– Вы слышали, что я сказал? – прокричал он сквозь шум. – Вы как будто ищете выход отсюда.

– Да, я вас слышала. И да, вы очень наблюдательны, – сказала я.

– А вы краснеете.

Я вдруг почувствовала, что у меня горят щеки.

– Должно быть, это из-за духоты.

– Или из-за того, что я самый красивый парень, которого вы когда-либо видели.

Я осторожно взглянула на него и заметила, что он игриво вздернул брови.

– Вы красивы, это правда… но не сногсшибательны.

Он окинул меня восхищенным взглядом и произнес:

– Отличный контрудар. Это не вас я видел на ринге с Максом Шеллингом в «Гарден»?

– Вы имеете в виду ботанический сад «Бронкс Гарденс»?

– А ваше имя случайно не Дороти Паркер[13]?

– Лесть вам не поможет, солдат.

– Тогда я попытаюсь напоить вас, – сказал он, впихивая мне в свободную руку бутылку. – Выпейте пивка.

– У меня уже есть, – сказала я, поднимая бутылку «Шлитца», которую держала в другой руке.

– Значит, будете пить с двух рук. Мне это нравится. А вы, часом, не ирландка?

– Боюсь, что нет.

– Странно. Мне показалось, что в вас больше от О’Салливан из Лимерика… чем от какой-то там лошадиной Кейт Хепберн…

– Я не езжу верхом, – перебила я его.

– Но вы ведь из тех, кого называют «белой костью», не так ли?

Я смерила его суровым взглядом.

– Так улыбается аристократия, я угадал?

Я попыталась удержаться от смеха. Ничего не вышло.

– Вы только посмотрите! У нее есть чувство юмора. А я-то думал, что это не входит в набор аристократа.

– Из всякого правила есть исключение.

– Рад слышать. Так что… будем выбираться отсюда?

– Простите?

– Вы сказали, что ищете выход. Я предлагаю вам его. Со мной.

– Но почему я должна идти с вами?

– Потому что вы находите меня забавным, обаятельным, интригующим, соблазнительным…

– Нет, вовсе нет.

– Лжете. Как бы то ни было, есть еще одна причина, по которой вы должны пойти со мной. Дело в том, что мы понравились друг другу.

– Кто сказал?

– Я. И вы тоже.

– Я ничего не говорила… – И в следующее мгновение расслышала собственный голос: – Я даже не знакома с вами.

– А это имеет какое-то значение?

Разумеется, нет. Потому что я уже была без ума от него. Но, естественно, не собиралась объявлять ему об этом.