– И кто принимает это решение? – надменно спросил Гундлеус.
Многие наши воины закричали, требуя смерти Гундлеуса. Моргана толкала брата отомстить за Норвенну. А Нимуэ пронзительно вопила, чтобы пленного короля отдали ей. Но Артур покачал головой. Глядя на освещенного заходящим солнцем Гундлеуса, он тихо, но твердо заявил, что судьба высокородного пленника в руках думнонийского совета.
– А что будет с Лэдвис? – спросил Гундлеус, указывая на высокую бледнолицую женщину, стоявшую за его спиной с расширенными от ужаса глазами. – Я прошу, чтобы ей было позволено остаться со мной, – добавил он.
– Шлюха моя! – хрипло сказал Овейн.
Лэдвис вжала голову в плечи и приникла к Гундлеусу. Артур был явно смущен и озабочен таким поворотом дела, но, хоть он и был назван защитником Мордреда и одним из военачальников королевства, положение его в Думнонии оставалось неясным. В битве с силурами и их разгроме Артур главенствовал, но сейчас, требуя Лэдвис себе в рабыни, Овейн напомнил, что у них равная власть. Артур колебался недолго. Он решился пожертвовать Лэдвис единству Думнонии.
– Овейн решил дело, – сказал он Гундлеусу и отвернулся.
Лэдвис, когда один из людей Овейна потащил ее в сторону, закричала, потом затихла.
Танабурс, видя унижение и горе Лэдвис, засмеялся. Никто не смел причинить друиду и малейшего вреда. Он не считался пленником и мог свободно уйти, но должен был покинуть поле боя без еды, благословения и спутников. Однако после того, что произошло со мной за эти дни, я настолько осмелел, что решился остановить друида, уходившего по усеянному мертвыми силурами мосту.
– Танабурс! – окликнул я его.
Друид обернулся и увидел, как я вытаскиваю меч.
– Осторожней, мальчик, – спокойно сказал он, поднимая свой увенчанный луной посох.
В другое время я почувствовал бы страх, но еще не остывший воинственный пыл толкнул меня вперед. Острие моего меча коснулось его спутанной седой бороды. От холодного прикосновения стали голова друида непроизвольно дернулась назад, и желтые косточки, вплетенные в его волосы, глухо застучали. Его морщинистое, прыщавое лицо исказилось, глаза налились кровью, искривленный нос хищно заострился.
– Я должен убить тебя, – сказал я.
Он расхохотался:
– Убей, и проклятие Британии падет на тебя. Твоя душа никогда не доберется до иного мира. Неизведанные и неисчислимые мучения станут преследовать тебя, и я буду их причиной.
Он плюнул в мою сторону и попытался отклонить наставленный мною клинок, но я лишь крепче сжал рукоять. Ощутив мою силу, он задрожал. Однако у меня вовсе не было намерения убивать старика. Я просто хотел напугать его.
– Десять или больше лет назад, – сказал я, – ты пришел во владения Мадога.
Мадог был тем самым человеком, что взял в рабыни мою мать и на чью усадьбу совершил набег молодой Гундлеус.
Танабурс кивнул, вспоминая.
– Именно так, именно так. Прекрасный тогда выдался денек! Мы взяли много золота, – хихикнул он, – и много рабов.
– И ты вырыл яму смерти, – сказал я.
– Ну и что? – Он пожал плечами, затем хитро и злобно глянул на меня. – Богов надо благодарить за удачу.
Я улыбнулся и пощекотал острием меча его тощее горло.
– И вот я выжил, друид. Я выжил.
Танабурсу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать то, что я сказал. И тут он побелел и задрожал, потому что понял: я единственный во всей Британии обладаю правом и властью убить его. Он пронзительно закричал от ужаса, ожидая, что мой клинок вот-вот проткнет его глотку. Но я отвел стальное острие от его всклокоченной бороды и засмеялся, торжествуя. А он повернулся и, шатаясь, поплелся через поле. Внезапно старый друид обернулся и наставил на меня костистую руку.
– Твоя мать жива, мальчик! – прокричал Танабурс. – Она жива!
И он исчез.
Я стоял, разинув рот и зажав в опущенной руке меч. Как мог Танабурс помнить одну из многих рабынь? Он просто врал, чтобы насолить мне, вывести из себя. Поэтому я вложил меч в ножны и медленно пошел обратно к крепости.
Гундлеус был помещен под стражу в дальней комнате большого зала Кар-Кадарна. Этим вечером устроили нечто вроде пира, хотя в крепости было столько людей, что каждому досталась лишь крохотная порция мяса. Большую часть ночи старые друзья провели в обмене новостями о Британии и Бретани, потому что многие воины Артура были родом из Думнонии или из других королевств бриттов. Со временем имена людей Артура стали такими знакомыми, но в ту ночь они ничего для меня не значили. Дагонет, Аглован, Кай, Ланваль, братья Балан и Балин, Гавейн и Агравейн, Блэз, Иллтид, Эйддилиг, Бедвир. Сразу я заметил, пожалуй, Морфанса, потому что он был самым уродливым из всех, кого я когда-либо встречал. Выпяченная зобом шея, заячья губа, уродливая челюсть. Обратил я внимание и на черного Саграмора. Поверить бы не мог, что бывают такие чернокожие люди.
И конечно, я заметил Эйллеанн, худенькую черноволосую женщину несколькими годами старше Артура. Ее печальное и нежное лицо излучало мудрость. Тем вечером она была одета в пышное королевское платье с длинными свободными рукавами, опушенными мехом выдры, подпоясанное тяжелой серебряной цепью. Ее длинную шею охватывал тяжелый золотой торквес, запястья сжимали золотые браслеты, а на груди сверкала покрытая эмалью брошь с изображением медведя – символа Артура. Эйллеанн двигалась грациозно, говорила мало и покровительственно поглядывала на Артура. Я решил, что она должна быть королевой или по меньшей мере принцессой. Но эта царственная женщина почему-то разносила чаши с едой и фляги с медом, как обычная служанка.
– Эйллеанн – рабыня, парнишка, – сказал Морфанс Уродливый, сидевший на корточках напротив меня.
– Чья рабыня? – не понял я.
– Артура, – сказал он, швырнув одной из собак обглоданную кость. – И его любовница. Рабыня и любовница. – Он рыгнул и сделал большой глоток из рога. – Ее дал ему шурин, король Будик. А вон там ее дети-близнецы.
Он дернул сальной бородой в сторону дальнего угла зала, где сидели на корточках с мисками еды два угрюмых мальчика лет девяти.
– Сыновья Артура? – спросил я.
– А чьи же? – хмыкнул Морфанс. – Амхар и Лохольт, так они зовутся. Отец их обожает. Ничего не жалеет для этих маленьких бастардов, а они именно бастарды, парнишка. Настоящие никчемные маленькие бастарды.
В его голосе вдруг заклокотала настоящая ненависть.
Я оглянулся на Эйллеанн.
– Они женаты?
Морфанс грубо захохотал.
– Конечно нет! Но все эти десять лет он счастлив с нею. Однако запомни: придет тот день, когда он отошлет ее, как это сделал отец с его матерью. Артур женится на особе королевской крови. Так приходится поступать мужчинам, подобным Артуру. Они должны хорошо жениться. Не то что я или ты, парень. Мы можем жениться на ком заблагорассудится, если только это не королева.
За стенами зала в ночи пронзительно закричала женщина. Кажется, Лэдвис обучали ее новым обязанностям. Овейн усмехнулся и вышел из зала. Из всех сидевших в зале только Нимуэ, по-моему, услышала в крике Лэдвис страдание. Ее замкнутое, горестное лицо с тугой повязкой на глазу вдруг осветилось злорадной улыбкой. Она словно представляла, какие мучения приносит этот вопль Гундлеусу. Ни капли жалости и прощения не было в Нимуэ. Она уже просила у Артура и Овейна разрешения убить Гундлеуса своими руками, но ей было отказано. И все же, пока жива Нимуэ, страх будет преследовать Гундлеуса.
На следующий день Артур с отрядом всадников отправился в Инис-Видрин и вечером, по возвращении, рассказал, что поселение Мерлина было сожжено дотла. Всадники привели с собой безумного Пеллинора и Друидана, который сумел хорошо укрыться в служебных пристройках у монахов священного терновника. Артур объявил намерение восстановить дом Мерлина. Гвилиддин был назначен королевским строителем Мордреда, и ему поручили валить деревья на восстановление строений Тора. Пеллинора заперли в пустом каменном складе рядом с римской виллой в Линдинисе, самом ближнем к Кар-Кадарну поселении. Все организовывал Артур. Он всегда был неугомонным, ненавидел праздность и в эти дни работал с рассвета до полной темноты. Однажды утром я застал его борющимся с огромным листом свинца.