— А равно кишит ведьмами и чародеями! — гнул своё архиепископ Мюрдак. Он торопливо осенил себя крестным знамением. — Я слушал твой рассказ о мерзостях, творившихся в Святом городе. Думаешь, здесь никто не слыхал об Эрикто? Мои хронисты ведут записи в Йорке; у Теодора, архиепископа Кентерберийского, ведутся свои записи. И там и тут ты встретишь имя Эрикто. — Он махнул рукой. — Увы, не многое нам известно. Так, россказни да сплетни.

— Так значит, это правда? — оживился де Пейн. — Эрикто родом из Англии?

— Без сомнения, она одна из сонмища gregarii. — Мюрдак употребил пренебрежительное название тех, кто таскается вслед за войском. — Должно быть, отправилась в Иерусалим вместе с прочими слугами Сатаны — поискать себе новых жертв. — Он снова перекрестился. — Все, что известно мне, — лишь досужая болтовня крестьянок и горожанок. Одни говорят, что она уродливая старая ведьма, другие утверждают, что писаная красавица, да только за грехи свои наказана уродством. Ей приписывают всякие колдовские умения. Она якобы может повелевать силами ночи, скликать птиц-стервятников, варить ядовитые зелья из слюны бешеной собаки и из барсука, которого откармливали змеями.

— Хотелось бы с ней повстречаться! — Евстахий зашелся в хохоте, так понравилась ему собственная шутка.

— Так она отравительница? — задал вопрос Парменио, не обращая внимания на выходку принца.

— Среди многих обвинений против нее было и такое.

— Детский лепет, — пробормотал Нортгемптон. Он тяжело вздохнул и с трудом встал на ноги — сказывалось изрядное возлияние. — Она якобы собирает драконьи глаза и орлиные камни. [87]— Он хрипло рассмеялся. — Да таких, как она, можно отыскать целый легион — вдоль сточных канав Саутуорка [88]или во владениях дьявола близ церкви Святого Павла. [89]Ваше величество, — обратился он к королю, который в задумчивости покусывал нижнюю губу, — рыцари Храма предупредили нас об опасности. Какой-то безумец, используя сатанинскую хитрость, придумал способ убить вас. — Граф пожал плечами. — Но ведь ту же цель преследует целое войско Генриха Плантагенета. Так о чем беспокоиться?

Король усмехнулся, соглашаясь с этой мыслью, и поднялся, а вслед за ним — сын и советники. Стефан в учтивых выражениях поблагодарил тамплиеров и вместе со своими спутниками быстро вышел из трапезной. Король крикнул Евстахию, что им необходимо перемолвиться наедине перед расставанием. Де Пейн прислушивался к тому, как затихают их шаги в коридоре.

— Незадача! — Он выдохнул и обвел взглядом товарищей. — Король ведь нам не поверил, так?

— У его величества хватает забот, — возразил Беррингтон. — Его очень беспокоит сын, да и другие знатные бароны, кои собираются покинуть его. А тут еще Генрих со своим войском! Короля буквально опутали интриги, и не известно, откуда ждать покушения. Никто не желает, чтобы следующим королем Англии стал его сын. Так почему же ему беспокоиться об одной занозе больше, нежели об остальных?

— А надо бы! — Парменио пересел в кресло, которое занимал король. — Смерть Байосиса — это предупреждение.

— Однако мы не в силах выследить Уокина, — твердо сказал Беррингтон, — потому что не ведаем, ни где он, ни под какой личиной скрывается, ни куда направляется. За обедом его величество заверил нас, что писари внимательно перечитали все записи и в казначействе, и в королевской канцелярии и не обнаружили никаких сведений об Уокине, как прежде мы не нашли никаких свидетельств того, что он въехал в королевство или же выехал из него. Теперь, — рыцарь поднялся из-за стола, — нам надлежит сопровождать королевича. Отказаться мы не можем. Предупредить его величество о готовящемся покушении, а затем отклонить его просьбу сопровождать принца — значило бы тяжко оскорбить короля. Вполне возможно, что Уокин последует туда же, куда и мы. Здесь он, во всяком случае, дал о себе знать.

— А Мандевиль был чародеем? — вдруг напрямик спросил де Пейн.

Беррингтон наклонился, облокотившись о стол, и устремил на Эдмунда тяжелый взгляд; лицо его стало суровым.

— Мандевиль воистину был всадником на бледном коне, о котором говорится в Апокалипсисе. И весь ад, несомненно, следовал за ним. [90]Это одна из причин, — добавил он резко, — по которым я оставил его и отправился за моря. А теперь вот что. — Беррингтон указал на черное деревянное распятие. — Покойного Байосиса следует перенести в монастырскую церковь. Телу его уже ничем не поможешь, но душа его нуждается в наших молитвах…

В Уоллингфордском монастыре они провели еще три дня. Евстахий собирал свое воинство из всевозможного отребья: подонков, лондонских воров, наемников из Фландрии, завсегдатаев притонов, грабителей с большой дороги. Все они не останавливались ни перед чем и все больше жирели на гражданской войне, длившейся без малого уже двадцать лет. Они щеголяли в королевских ливреях, однако, на взгляд де Пейна, как были, так и остались волками, причем в волчьей шкуре. Он начинал понимать, как удавалось Мандевилю — или кому иному из знатных баронов — собирать под свои знамена насильников, убийц, воров, чародеев и ведьм. Что ж удивительного в том, что рыцари, подобные Беррингтону, сытые по горло такой компанией, стремились очистить свою душу в рядах Ордена тамплиеров! В целом же, Эдмунду и его товарищам ничего нового узнать не удалось. Смерть Байосиса так и осталась загадкой; все, что они могли сделать, — это позаботиться о достойном погребении. Отпевание происходило в полутьме монастырской часовни, где по стенам метались казавшиеся зловещими тени. Едва мерцали свечи, плавали удушливые облачка воскуряемого ладана, тихо лились из уст монахов погребальные псалмы. Тело покойного окропили святой водой, окурили ладаном, приор произнес положенные слова, после чего самодельный гроб (слегка переделанный сундук, в котором прежде хранился запас стрел) вынесли из часовни и зарыли на «земле горшечника» [91]— в заросшем бурьяном углу кладбища, где хоронили чужеземцев.

Вскоре монастырские колокола прозвонили девятый час, [92]Евстахий попрощался со своим отцом и выехал из Уоллингфорда, подняв тучу пыли; затихли звуки рогов, свернуты были трепетавшие на ветру знамена. Де Пейн со спутниками ехал в арьергарде войска принца. Изабелла восседала на смирной кобыле из королевских конюшен, пожалованной ей королем. Симон де Санлис, граф Нортгемптон, и Мюрдак, архиепископ Йоркский, теперь стали советниками принца. Он же подчеркнуто не обращал на них ни малейшего внимания. Кавалькада быстро продвигалась мимо полей, лугов и изрытых глубокими колеями проселков, затем по старым римским дорогам, иссушенным летним солнцем. Дни стояли на удивление погожие. В полях вызрело зерно, ожидая серпа. В садах ветви сгибались под тяжестью зрелых плодов. Водяные мельницы, недавно подновленные и заново покрашенные, готовились принять урожай. Евстахий преобразил окружающий пейзаж: под колышущимися боевыми знаменами воинство испепеляющим вихрем пронеслось по графствам, лежащим на пути в Кембридж, сжигая, грабя, превращая в развалины усадьбы и поместья врагов короля Стефана. Вспыхивали амбары, оставались груды дымящихся головешек на месте ферм, вытаптывались хлеба на полях, вырубались фруктовые сады, заваливались трупами и нечистотами ручьи и рыбные пруды. Всякого, кто пытался помешать воинам, убивали на месте ударом меча либо вздергивали на ближайшем дубе, клене, вязе. Заслышав о надвигающейся буре, крепостные крестьяне, свободные земледельцы, торговцы бежали, ища спасения в церквях, монастырях, замках, в крайнем случае — в укрепленных поместьях.