— Помните, — сказала Лора, поправляя широкую лямку розового бюстгальтера, — как вы детьми ночевали в саду? Рон приносил вам по утрам лимонный чай и бананы.

— Мы в саду ночевали?

— Все четверо, на лужайке, у корта. Клэр, конечно, была за старшую. У всех остальных умишка еще немного было. Могли бы и палатку спалить ненароком.

— Я очень смутно помню, — сказал Клем.

Он пытался представить, как дядя Рон идет по лужайке с подносом бананов и чайником — уж это-то он должен был запомнить? — но в его памяти на лужайке никого не было.

— Вы курили сигарету дяди Рона, — прошептала Клэр, — ты с Фрэнки.

— Я об этом и не знала — удивилась Лора, — Надеюсь, ты, голубушка, их остановила.

— А Фрэнки все еще курит? — спросил Клем.

— Мне кажется, она только за этим и из кровати утром вылезает, — сказала Лора.

— Жить не может без сигарет, значит?

— Единственное, чем она упорно занимается.

— А теперь еще и Рэй.

— Я стараюсь найти в нем хорошие качества, в этом Рэе, — сказала Лора. — В воскресенье вы их обоих увидите.

— А свадьба?

— Двадцать четвертого сентября. Хотя не представляю, как это удастся, — приглашения до сих пор еще не разослали. В церкви пусто будет.

— Мы-то уж точно будем, — взглянув на Клэр, сказал Клем.

— И отец ваш, надеюсь, — кивнула Лора. — Может, позвонишь ему сегодня вечером?

— Позвоню.

— Телефоны-то у них там есть, я надеюсь?

— Есть один.

— А на выходные их отпускают?

— Не уверен.

— Но на свадьбу-то должны?

— Наверное.

— Надеюсь, что на свадьбу можно, — с гримасой сказала Лора. — Свадьбы не каждый день бывают.

Они допили чай и выплеснули остатки заварки в траву. Опираясь на палку и раскачавшись, Лора поднялась на ноги. Договорились встретиться за ужином. В семь часов годится? Хорошо поужинаем, пообещала она Клему и Клэр, выпьем бутылочку, поболтаем. Кеннет подхватил авоську с термосом и чашками. Пожав двоюродному брату руку, Клем поблагодарил его за помощь. Проводив их до двери, он смотрел, как они уходят по тропинке, потом, глубоко вздохнув, вернулся в сад.

— Хочешь экскурсию? — спросил он.

Последовала пауза секунды на три, потом она пошла за ним в дом.

— Гостиная, — сказал он, неожиданно замечая убогий вид комнаты.

Она смотрела на ковер, на черный проем камина. Он показал ей кухню — маленькую продолговатую пристройку в задней части дома.

— Конфорки точно работают, — сказал он, — Духовку я бы не стал пока пробовать.

На втором этаже они прошли из маленькой спальни в большую, потом опять в маленькую, где стены были оклеены выцветшими обоями с белокурыми мальчиками, направляющими сквозь голубые облака маленькие аэропланы. Кроме кроватей в спальнях стояли выкрашенные белой краской сосновые тумбочки.

— Тебе эта больше нравится? — спросил он.

Клэр подошла к широко открытому окну. Из него открывался вид на сад, дальше — на поля, полоску леса, бурые после продолжительной засухи холмы Мендип-хилл.

— В «Итаке» была одна женщина, — сказала она, — Мэри Рэнделл.

Клем ждал продолжения рассказа. Когда его не последовало, он спросил, дружили ли они с этой женщиной.

— Она сбежала, — сказала Клэр. — Пыталась уплыть в Данию.

— Что?

— Я слышала, как толстая повариха об этом говорила. Это у них было такое специальное выражение.

— Про тех, кто сбежал?

— Про тех, кто утопился.

— Ох, Клэр…

— Когда я открывала окно ветреной ночью, слышно было, как шумит море.

— Ну, здесь-то ты его не услышишь.

— Трава похожа на море.

— Но это не море.

— Ты не понимаешь, — поворачиваясь к нему, сказала она.

— Не понимаю?

— Я люблю море. И Мэри тоже любила.

— Клэр?

— Что?

— Ты комнату выбрала?

— Пусть свет остается гореть на ночь. И на лестнице тоже. И в ванной.

— Хорошо, везде останется.

— Какой кошмар.

— Мы можем уехать, если хочешь, — сказал он.

Она покачала головой и опять отвернулась к окну.

— Что я хочу, — сказала она, — так это поверить, что в конце всего этого что-то есть. Что-то лучшее.

— Ты еще в это не веришь?

— А как я могу?

— Тогда я буду верить в это за тебя, — сказал он, — Пока ты сама опять не сможешь.

В семь часов они отправились; Клем нес букет сорванных в саду желтых роз, Клэр держала его за руку.

— Тебе будет гораздо лучше видно, если ты снимешь очки, — посоветовал он; но она ничего не ответила.

По обе стороны дороги над их головами шумели и перекликались птицы. К половине восьмого будет уже темно. А еще месяц назад было светло до девяти.

Пес Лоры, большой круглоголовый ретривер, поджидал их на дорожке у дома. Гавкнув один раз, он затрусил к ним, виляя хвостом. Клем погладил его по голове. На веранде горел фонарь. Они проследовали за собакой в дом и пошли вдоль коридора с почерневшими от старости деревянными панелями. Этот дом был построен в 1700-е годы, а вообще жилье стояло на этом месте еще со времен Вильгельма Завоевателя.

Лора и Кеннет были на кухне.

— А вот и они, — воскликнула Лора. — А розы какие замечательные! Наверное, бедняга Алан сажал.

На кухне пахло рыбным пирогом, работало радио; пес свернулся в углу на половике и мгновенно уснул.

Клем и Клэр присели на скамью у кухонного стола. Лора налила им белого вина — большой стакан Клему, поменьше — Клэр. На стене, рядом с кухонной дверью, проведены были цветными чернилами линии и подписаны даты (он разобрал только одну — июнь 65-го) — это Рон отмечал, как растут дети. С комичной важностью он ставил их по очереди спиной к стене, прикладывал к макушке ручку, делал отметку и потом замерял от пола одним из портновских сантиметров Лоры. Клем дотронулся до запястья Клэр, указал на самую высокую красную черту, похожую на отметку наводнения на мостовом пролете.

— Это ты, — сказал он, — Самая высокая.

Кеннет поставил на стол пирог. Клем допил вино, и Лора достала из холодильника новую бутылку. Харвуды никогда не скупились на выпивку. Вино, коньяк, во времена Рона — изрядное количество бомбейского джина. В Бристоле было не так. У них пили немного пива за воскресным обедом, чуть-чуть виски, если был повод для праздника. Семейство Гласс жило скромнее, чем могло бы позволить себе по средствам, занимая место где-то посередине нижнего-среднего класса — самое низшее положение в социальной иерархии, куда Нора — юрист замужем за инженером — могла их вклинить [38]; это было политическое решение. Харвуды же, чье финансовое благополучие длилось, насколько Клему было известно, не более, а может, и менее десятка лет, выбрали по-другому и жили, как мелкопоместные дворяне. В первый год средней школы Клем узнал о плебеях и патрициях Древнего Рима. Харвуды, несомненно, были патрициями, и проявлялось это не столько в отпусках, проведенных на острове Корфу, и угольно-черном «мерседесе» Рона, а в свободе их манер, происходящей, казалось, из полного отсутствия забот о вещах, которые заботили остальных, заботили Нору. Все в Бристоле: домашняя работа, время ложиться спать, деньги на карманные расходы — все определялось исходя из принципа. Жизнь базировалась на сложном переплетении моральных устоев. Серьезный подход воспринимался как должное. Все больше слепнувшая с каждой неделей Нора читала им нотации о ясном, лишенном иллюзий взгляде на вещи, о четкости мышления, необходимой, чтобы мысль обратилась на службу людям. Харвуды же устраивали вечеринки в саду и ездили на скачки в Челтенхам. Отъявленные атеисты, они пару раз в год посещали аббатство и принимали участие в замысловатых ритуалах с кадилом и пеплом. Они курили за столом и могли улечься соснуть после обеда, если им этого хотелось. Естественно, они голосовали за тори; Нора этого, должно быть, очень стыдилась — ее сестра в одной упряжке с помещиками, боссами, барами. Случись одной из их собак громко пукнуть, они покатывались со смеху.