Чинить домик никто не собирался — дешевле сровнять его с землей и построить новый где потверже. По мнению инспектора, дом мог простоять еще лет двадцать, может, все пятьдесят. Но сдавать его больше было нельзя, его вычеркнули из списка сдаваемой в аренду недвижимости и заколотили двери.
Последними жильцами, съехавшими месяца за три до письма инспектора, была семья из Бристоля, искавшая новой жизни в краях, где их никто не знал. Мужчина, худая женщина постарше и мальчик, на взгляд Лоры, немного гидроцефал. Муж — Алан — любил деревенскую жизнь и появлялся в деревне с палкой в руках, повязанным на шее платком и в сопровождении маленькой черно-белой собачки. Разговаривая с Лорой через плетень, он рассказал, что в Бристоле жил несчастливо, намекая на семейные неурядицы. Он устроился на работу в местном карьере, а по вечерам копался в огороде за домом, сажая овощи, георгины, душистый горошек; построил теплицу, соорудил деревянный перегнойный ящик, оклеил комнаты новыми обоями. Ну просто идеальный жилец.
— А потом?
Он повредил спину во время взрывных работ в карьере. Несчастные случаи здесь бывают нередко. На почте кто-то рассказывал, что он не в ту сторону побежал, когда дали сигнал. Лора помогала его жене укладывать вещи. Потом она узнала, что они вернулись в Бристоль жить с матерью жены.
— Так он выжил? — спросил Клем.
— Живет, — сказала Лора, — Но не с ними больше. Жалко, верно?
Клем согласился с ней.
На следующий день Клем и Кеннет пришли в домик с ведрами и швабрами, пакетами моющего порошка, старыми газетами для окон. Не считая мокрого пятна на втором этаже у ванной, в доме было сухо. Они открыли нараспашку окна и двери, и вскоре в доме гулял легкий бриз, напоенный запахом травы и тонким ароматом жимолости, растущей вокруг столба у задней двери. Лора позаботилась подключить электричество. Клем вычистил пылесосом из ковров двухгодичный слой пыли и дохлых мух. Кеннета он определил работать на кухню, чистить раковину и шкафы. Солнце уже прогревало заднюю стену дома; вспотевшие, они складывали мусор в черные мешки. Под кроватью в детской Клем нашел игрушечную машинку, красный «феррари» длиной в палец. Он обтер ее о штанину джинсов, отнес в гостиную и водрузил на каминную полку.
Они трудились до двух, пока не услышали бой часов деревенской церкви и, мгновение спустя, колокольни аббатства, расположенного за двадцать полей к западу. Обед был упакован в пергаментную бумагу. Белый хлеб с ломтями ветчины, два куска сыра, два яблока. Еще у них было на каждого по пакету остреньких чипсов и две маленькие жестянки светлого пива — Лора придерживалась старомодной идеи о том, что ничто не утоляет жажду работающих вместе мужчин так хорошо, как пиво.
Они поели на свежем воздухе, отряхнули крошки и открыли пиво. Клем зашвырнул огрызок яблока в полосу дикой кукурузы. Он заметил теплицу, о которой говорила Лора; стекло было разбито, из залитых водой торфяных мешков выглядывало несколько почерневших помидорных стеблей. Его порадовало, что не придется возиться в саду, пусть себе растет как вздумается — приют ежиков, ужей, бессчетного множества насекомых. Если все пойдет хорошо, то еще лишь на несколько недель дом будет потревожен голосами живущих. Потом дверная щеколда закроется в последний раз (в самый последний раз?), и в комнатах все опять стихнет. Дом, как наемное каботажное суденышко, тонул медленно, явно не намереваясь никого брать с собою на дно.
Полуденная истома овладела им. Будь Клем один, он улегся бы в высокую траву и уснул. Улыбнувшись Кеннету, он потянулся и чокнулся с ним жестянками. За годы, что Клем не видел своего двоюродного брата, тот округлился, полысел, стал более солидным и уверенным в себе, более молчаливым. Мальчишкой, сооружая примитивные кормушки для птиц, подметая листья, робко следуя по Роновым, а потом и Лориным пятам, Кеннет пытался произносить слова, но они застревали у него в горле, вырывалась лишь какофония звуков, и это усилие, должно быть, ранило его, не позволяя выразить к тому же ничего, кроме собственного раздражения. Сейчас ему было за сорок, и он обходился языком жестов — взмахом руки, кивком, тычком пальца. Клему подумалось, что он хорошо подошел бы для жизни в «Доме Теофилуса». Этим любителям тишины понравилось бы его молчание; такой покладистый добродушный человек пришелся бы им ко двору. После смерти Лоры ему придется перебираться куда-нибудь. Может, туда? Там ему могло быть хорошо.
Высоко в небе кружил учебный самолет; в лесу кто-то включил бензопилу. Вернувшись в дом, Клем нашел средство для мойки окон и снова принялся за работу — распылять жидкость на стекла и протирать их смятыми страницами «Вестерн дейли пресс». Время от времени, остывая от работы, он читал объявления о блошином рынке, о школьной постановке «Моей прекрасной леди» [37], о штрафе за травлю барсуков. Он велел Кеннету вымыть обрамляющие камин оранжевые кафельные плитки. Потом они перешли наверх, в ванную комнату. Клем попытался открыть горячий кран над ванной. Многометровые старые трубы залихорадило, кран чихнул застоявшимся воздухом, и внезапно в потертую эмаль ударила струя воды. Он дал ей стечь несколько минут; от воды пошел пар, и когда он подставил под струю руку, то чуть не обварился. Стены были оклеены закручивающейся на стыках зеленой бумагой. Из маленького квадрата матового окна над ванной струился зеленоватый свет. Клем потянул за ручку унитаза. Слив работал, но пользоваться им ночью будет невозможно из-за рева воды, сопровождаемого финальным жалобным завыванием установленного на чердаке бачка. Такая музыка перебудит полдеревни, и уж точно того, кто в спальне. Сам он — обеспечивающее уход лицо — будет спускаться в сад и отливать при свете звезд на траву. Клэр тоже придется что-нибудь придумать (у тети Лоры на чердаке, кажется, валялся ночной горшок). Вряд ли они, будучи брезгливыми от природы, захотят с утра пораньше видеть унитаз с несмытым ночным содержимым.
Две невзрачные двери на втором этаже вели в две невзрачные спальни. Свет на лестничную площадку проходил через окно, в котором виднелись верхушки склонившихся над дорогой деревьев. Смахнув с подоконника крыло бабочки, Клем прислонился к оконной раме как раз в тот момент, когда Лора и Клэр поворачивали с дороги на ведущую к дому тропинку. Он забарабанил по стеклу, но они еще были далеко и не слышали. Как неуверенно они двигались! Лора тяжело опиралась на алюминиевую палку; Клэр в темных очках (эти очки начинали действовать ему на нервы), ухватившись за свободную руку старушки, ступала, словно ее вели по краешку пропасти.
Он встретил их у открытой двери.
— Что, работники, чаю не хотите? — спросила Лора.
В перекинутой через плечо авоське она несла термос и несколько чашек.
Клем провел их по дому. Принеся из столовой стулья, он расставил их полукругом у куста жимолости. От прогулки Лору бросило в пот. Она обмахивалась рукой и отлепляла, ухватив пальцами, прилипшее к телу желтое ситцевое платье. На ногах у нее были плетеные кожаные сандалии, из тех, какие носят в детских книжках хорошие мальчики; щиколотки опухли, и на них появились ямки. На секунду Клему представилось, как трудится ее старое сердце, затем он вытащил из авоськи термос и разлил чай. Еще там было печенье — упаковка шоколадного, «Бурбон» и «Гарибальди». Клэр прихлебывала чай, обняв кружку так, словно они сидели где-нибудь в Норфолке на осеннем пляже. Она вымыла волосы, и по дороге они почти высохли. Нужно было их только причесать и, наверное, подпитать чем-нибудь — ополаскивателем каким-нибудь, кремом, питательным маслом. Интересно, согласится она пойти в парикмахерскую, если он ей предложит? Как она может поправиться, если каждый раз, взглянув в зеркало, будет видеть запущенную женщину с неухоженной кожей и волосами? Лучше сделать короткую стрижку, чем ходить с такой прической. Лора наверняка знает какое-либо место поблизости, какую-нибудь женщину поприветливей. И ногти — то, что от них осталось, — они ей могут привести в порядок. Клема беспокоило, что вдали от «Итаки», от больничной обстановки и компании сходным образом страдающих пациентов она выглядела в большей, а не в меньшей степени больной.
