За многие годы, что Джон Роберт думал о Хэтти, он видел ее лишь изредка. Он специально ограничивал визиты к ней, и это делало ее загадочней. Потом он понял, что это, конечно, была ошибка, надо было держать внучку при себе. Но вдруг фамильярность лишила бы ее очарования? Он не мог увидеть всю ситуацию целиком или воспринять ее как целостную. Необходимые гипотезы противоречили другим столь же необходимым гипотезам. Совсем как в некоторых философских задачах. Она бы помешала его работе. Сделала бы она его «счастливым»? Еще одно сомнительное понятие. Но, кажется, неизбежно и несмотря на изменения в ее жизни, она была целостной и без него. Когда он ее впервые заметил, ее отец был еще жив, но презрение, которое философ питал к Уиту Мейнеллу, практически сбросило его со счетов, как никогда не получалось сбросить Эми. Эми была пятном, занозой, отвратительной и даже зловещей опухолью. Уит Мейнелл был ничтожеством. На облике Хэтти, которая начала источать свет, не было ни тени. Это отсутствие делало Хэтти заметней, но не делало ее более досягаемой. Казалось, она ведет какую-то свою жизнь, в которой Джон Роберт неизбежно фигурирует как ненужная, посторонняя фигура, чье появление приходится терпеть. Бедняга Уит, конечно же, не скрывал желания видеть тестя пореже, и Хэтти, по-видимому, естественным образом разделяла это желание. Потом, с Марго, было почти то же самое. О, какими трудными, непостоянными, какими несчастными, должно быть, были обстоятельства жизни Хэтти! Но то, что Розанов это понимал, никак не помогало ему прийти к сколько-нибудь разумному решению. Иногда он смутно грезил о том, чтобы взять и забрать внучку с собой, похитить, поселиться с ней в каком-нибудь палаццо испанского стиля где-нибудь в безлюдной части Южной Калифорнии, окружить роскошью и лакомствами. Но что получится на деле? Вдруг это вызовет у нее замешательство, беспокойство, раздражение, скуку, разочарование, желание сбежать? Сама мысль о Хэтти в таком состоянии была так болезненна для Джона Роберта, что об эксперименте не могло быть и речи. Может быть, лучше просто смотреть со стороны, как Хэтти растет, получая от этого сколько можно удовлетворения? Теперешние холодные отношения, по крайней мере, гарантировали отсутствие проблем, ситуаций, последствий. Ведь он занятой человек, ему надо думать о своей безопасности! Но… смотреть со стороны, как она растет… Ей исполнялось четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, и Джон Роберт все сильнее ощущал свое «слишком поздно». Если признание в любви, или что там у него на самом деле, скорее всего, ужаснет Хэтти, не значит ли это, что его любовь была или становится чем-то ужасным? Джон Роберт не привык запрещать себе думать, но на сей раз был вынужден это сделать.
Зная об этой тайной жизни Розанова, можно понять из ряда вон выходящее предложение, сделанное Тому Маккефри. Но до Тома была Перл. Джон Роберт никогда не любил Марго и не доверял ей, но в то время не мог придумать ничего лучшего. Перл была плодом внезапного вдохновения и невероятной удачи — протянув руку наугад, философ наткнулся именно на нужного человека. Ему нужен был абсолютно надежный сторожевой пес, кто-то, кто будет с Хэтти все время, когда она не заперта в школе, потому что контроль над временем Хэтти постепенно стал частью мании Джона Роберта. Ему нужно было гарантированно оградить ее невинность, он хотел знать, где она и что делает, ему, по сути, нужен был постоянный соглядатай; и с этой ролью, неведомо для себя, Перл прекрасно справлялась. Джон Роберт видел в ней сильную и способную личность, он уважал сильных и способных людей. (Правда, несмотря на все уважение к Перл, он так и не заметил, что она питает к нему гораздо более сильные чувства.) Однако в последнее время он обнаружил, что начинает ревновать к Перл и даже сердиться на то, что она стоит как барьер между ним и Хэтти; так росла его одержимость, отравляя его и сводя с ума.
Идея насчет Тома имела тот же смысл, хотя, конечно, совершенно другое обличье. Джон Роберт уже давно понял, что период жизни Хэтти, когда ее можно было держать взаперти, подходит к концу. Следовательно, даже если ее нельзя запереть в калифорнийском палаццо, играя при ней роль тюремщика, можно ограничить ее жизнь в любом другом месте. Перл делала свое дело, старомодная школа-пансион — тоже, семьи проходили тщательный отбор. Джон Роберт не хотел, чтобы Хэтти резвилась на свободе с бандами распущенных юнцов; от самой этой мысли ему становилось нехорошо. С очередным поворотом винта он начал понимать, насколько безумным обречено стать его чувство собственника теперь, когда Хэтти исполнилось семнадцать.
Неужели ему суждено только беспомощно смотреть, как Хэтти становится женщиной? Только вчера она была маленьким худеньким существом с косичками и с куклой в руке, ребенком, который жил в его мыслях, как сама она могла бы жить в его доме. Джон Роберт создал портрет Хэтти в виде невинного ребенка. Но не создал портрета, на котором она была бы женщиной. Грядут любовники, интрижки, скандалы, беременности, аборты, весь грубый ужас мира неразборчивого секса, павшего, свихнувшегося на сексе современного мира, от которого Джон Роберт отстранялся с глубоким моральным отвращением. Перл исчезнет, Хэтти сбежит из-под стражи и понесется в танце по свету, свободная. Сможет ли Джон Роберт это вынести? А если нет, то что ему делать? Иногда, расхаживая по ночам в полукошмарах, он думал, что единственный выход — убить ее.
Джон Роберт помнил — словно кино, которое можно включить в любой момент, — почти все свои встречи с Хэтти (которых вообще-то было не так уж и много). Он видел ее в бессмысленном, выжженном солнцем садике бунгало Уита Мейнелла в Техасе, маленькой девочкой, ростом не выше цветов. Как он мог не подружиться с ней тогда, когда она потянулась к нему, ожидая, что он возьмет ее за руку (чего он не сделал), когда она еще не отгородилась от него частоколом боязливых мыслей? Он потом представлял себе эту ограду, он не воображал, что Хэтти постоянно думает о нем, но у нее сложилось о нем определенное представление, которое парализовало их обоих во время ужасных чаепитий в ужасных мотелях. Позже, в Денвере, они ездили в короткие вылазки на озера и водопады, посмотреть на го-Род-призрак (Хэтти любила города-призраки), на машине высоко в горы, откуда, стоя в стаде таких же машин, можно было увидеть бесконечные пустые снежные склоны, один за другим Уходящие вдаль, сколько хватало взгляда. (Джон Роберт ненавидел автомобили, но, прижившись в Калифорнии, был вынужден водить машину.) На эти экскурсии с ними ездила Марго, а потом Перл. Время от времени он оказывался с Хэтти наедине. Конечно, возможно, что он питает такие чувства по отношению к невинному ребенку именно потому, что она для него лишь набор картинок, а не живая, постоянно присутствующая, активная личность со своими недостатками. Но что теперь толку от этих размышлений? Еще он помнил ее, только-только, едва вступающую в подростковый возраст, у океана в Калифорнии, на университетских газонах, на востоке, на западе, где-то в пустыне; помнил, как она стояла рядом с Перл и рисовала пальцем кошек на пыльном боку его машины. Неужели они во время этих поездок не болтали о пустяках, не познакомились поближе? Нет. Эти случаи были слишком редки, и оба они слишком рано выставили барьер — формальную, защитную манеру поведения. Эти впечатления, фотографии из ее детства пронзали ощущением ее особенного, странного, бледного очарования, ее уединенной невинности, ее благословенного одиночества и неловкости во всем, что носило хоть оттенок утонченности или веселья. Конечно, Джон Роберт старался держать ее подальше от сцен веселья. Он оградил ее, как мог, от прикосновений окружавших ее бездн и даже от знания об этих безднах. Он не может оградить ее от мира — для этого ее пришлось бы запереть в тюрьму. Часто ему казалось, что мир не может затронуть Хэтти — она не только слишком хорошо защищена, но и от природы брезглива и, может быть, глубоко наивна. Мир не мог ее затронуть — пока. По крайней мере сейчас она все еще была защищена от чудовищной вульгарности взросления.
