Перл Скотни родилась в Эннистоне, а выросла в Лондоне, куда перевезла ее злосчастная мать. Отца Перл не помнила. Мать промышляла тем же, что Диана, только Перл об этом никому не рассказывала. Она всегда говорила, что мать была портнихой. Мать спилась и умерла. Перл определили в приемную семью. До этого момента общение Перл с эннистонской родней ограничивалось «весточкой на Рождество»; во всяком случае, Руби и Диана слали открытки, давая знать, что им известно о существовании Перл и о ее местонахождении. Перл ничего не посылала. Ее мать не хотела никаких родственных уз, ни воспоминаний, ничего, что связывало бы ее с кошмарным прошлым. Приемная мать Перл иногда шла на rapprochement [67], отправляя Диане и Руби письма с просьбами о деньгах. Диана присылала понемногу. Руби приезжала повидать девочку и обходилась с ней грубовато-ласково. На самом деле Руби хотелось бы привезти Перл в Эннистон и поселить в Белмонте, но она не знала, как сказать об этом Алекс. Когда Перл закончила школу, она решила первым делом убраться подальше от приемной матери (эти чувства были взаимны), и Руби устроила ее на временную работу в Эннистоне, горничной и нянькой у каких-то приезжих американцев. За это время Перл сама освоила машинопись (и правописание тоже) и стала работать секретаршей. После нескольких мелких неудачных любовных эпизодов она была растерянна и несчастна. Однако она смогла себя обеспечивать и начать жить как нормальный человек (ребенком она никогда не думала, что ей это удастся). С Дианой и Руби отношения у нее были сложные. На Руби находили приступы родственной любви, порой она вела себя как собственница и бурно обижалась на попытки сопротивления. Диана завидовала и даже злилась (думала Перл), что молоденькая родственница так беспечна и независима. Так и обстояли дела, когда течение жизни Перл нарушил Джон Роберт Розанов. Джон Роберт рассудил, что у Перл Скотни «есть голова на плечах», и, похоже, оказался прав.
Когда Перл явилась в Денвер, она сперва испытала облегчение оттого, что Хэтти вполне безобидна, а затем ощутила уверенность в себе. Перл попала в довольно сложное положение и вполне успешно взяла бразды правления в свои руки. Она вдруг почувствовала, что свободна, владеет ситуацией и (как она заметила однажды утром) счастлива. Конечно, помогло и то, что Лондон и Эннистон были очень далеко. Она словно парила в стерильной пустоте и наслаждалась каждой минутой, хоть и старалась напоминать себе, что это не навсегда. Первым делом надо было разобраться с Марго Мейнелл. Хэтти могла подождать, она и ждала, онемев от восхищения. Марго, чья любовная жизнь в этот момент была очень сложной и запутанной, взирала на при-шелицу в отчаянии. Марго не сообщила Джону Роберту, что Хэтти живет отдельно. Марго боялась Перл, видя в ней враждебную осведомительницу и агентессу высшей силы. Однако Перл поговорила с Марго начистоту, и та приободрилась. Ясно, сказала Перл, что им с Хэтти нужно найти гораздо большую и лучшую квартиру. Джон Роберт ничего не говорил про квартиру. Может быть, он думал, что обе девушки будут жить у Марго. Может быть — что Перл все устроит сама по своему разумению. А может, вообще ничего об этом не думал. Перл в своей новой роли написала Джону Роберту деловое письмо, над которым корпела довольно долго. В письме говорилось, что, по ее мнению, им с Хэтти следует перебраться в другую квартиру неподалеку от жилья мисс Мейнелл, поскольку теперешняя квартира довольно мала. Так, не прибегая к прямой лжи, Перл создала впечатление, что Хэтти жила у Марго. (Правда, Перл не была такой противницей лжи, как, к примеру, Эммануэль Скарлет-Тейлор.) Джон Роберт, весьма обеспеченный человек, ответил, что открыл счет на имя Перл в денверском банке и она может распоряжаться деньгами по своему усмотрению. После этого Перл взяла на себя всю ответственность за Хэтти, а Марго с радостью устранилась, хоть и не отказавшись от жалованья, которое Джон Роберт продолжал ей платить.
С появлением Перл пребывание в Денвере стало для Хэтти сносным. Девушки научились кататься на лыжах. (Перл уговорила Марго кататься с ними, но та сразу же сломала ногу.) Однако теперь они меньше времени проводили в Денвере и больше — в Европе. Перл отвозила Хэтти в «семьи» или сопровождала ее при осмотре известнейших памятников и музеев. Хэтти уже знала французский, немецкий и итальянский. Перл не выучила в школе никакого языка, и грамматике ее тоже не учили. Какое-то время она тайно (и тщетно) пыталась учить французский. Потом с сожалением отказалась от этих попыток. Во время поездок Перл страдала более легкой формой беспокойства: она боялась, что с Хэтти что-нибудь случится. Однажды в Риме она потеряла свою подопечную на мучительные полчаса. По США они тоже путешествовали. Иногда Джон Роберт приезжал в Денвер, иногда девушки летали в Калифорнию повидать его, один раз ездили в Бостон, где он жил в течение семестра, один раз — в Сент-Луис, несколько раз — в Нью-Йорк. В этих поездках они общались с философом совсем немного, все по тому же сценарию — пойти в город выпить чаю. После чая Джон Роберт принимался допрашивать Хэтти о ее школьных успехах, о том, где она побывала, чем занималась, но вскоре начинал поглядывать на часы. Однажды он попросил ее прочитать вслух пассаж из Расина. При встречах Джон Роберт всегда был вежлив с Перл и выражал ей свою благодарность, но каким-то образом (может быть, и подсознательно) умудрялся подчеркивать разницу между девушками, которые к этому времени уже относились друг к Другу как сестры. Хэтти была «хозяйка», Перл — «горничная». Перл сложила это в свой сундучок с обидами, который, надо сказать, был почти пуст. Обе девушки боялись Джона Роберта. Но Хэтти, по крайней мере, когда была помоложе, не думала о нем в его отсутствие, в отличие от Перл.
Перл была наемной работницей, и ее могли уволить. Этот Факт, о котором она поначалу почти не думала, а Хэтти не думала совсем, теперь тревожил обеих. У Хэтти в уме зрели новые чувства, новое понимание. Перл была ей сначала матерью, потом сестрой. Раньше это не казалось странным. Почему же теперь казалось? Как-то раз в школе Хэтти подслушала слова одной из учительниц о ней и Перл: «Это нездоровые отношения». Хэтти тайно плакала, была задета и не понимала. Перл была работницей, служанкой. Джон Роберт назначил ее по своей воле. Он мог и убрать ее по своей воле. А теперь Хэтти должна покинуть школу, это тоже предопределено. По-видимому, теперь будет еще больше путешествий, больше музеев, больше разных учителей, потом университет. Скоро ей исполнится восемнадцать. Она была не готова ни к этому, ни к любому другому будущему. Есть ли у нее будущее? Или беда скорее в том, что у нее нет ничего, кроме будущего, избыток будущего, белого, неразмеченного, пустого? Ее собственного будущего. Может ли она владеть чем-то подобным? Кто-то из учителей говорил про кризис идентичности. У Хэтти не было ни идентичности, ни достаточного количества творческих способностей, чтобы позволить себе кризис. Я ничто, подумала она, я — планирующее по воздуху семечко, и меня сейчас склюют. «Жизнь великих призывает нас к великому идти, чтоб в песках времен остался след и нашего пути» [68]. Так они иногда пели в школьной часовне, где Хэтти набралась неопределенного англиканства. Нетронутая гладь песка расстилалась перед Хэтти, вселяя в нее тяжкую усталость, словно жизнь уже окончена. Единственным светлым пятном для Хэтти было ощущение собственной невинности. Она знала, что пока не «испортилась», в отличие от многих известных ей людей. Зло — вот что еще крылось в белой гладкости будущего.
Такие мысли мельтешили в голове у Хэтти, пока она сидела на белом школьном покрывале, держась за ногу в коричневом чулке. Эти мысли смешивались с другими, с воспоминаниями о снежных склонах, сиреневых от осин, о том унылом озере в Техасе, о милом папе и о том, как он, хмурясь, готовился к очередной лекции, об ужасной крохотной квартирке, где проливалось столько слез, пока не явилась Перл, о добром, боязливом, виноватом лице Марго Мейнелл, ныне миссис Альберт Марковиц, и очень-очень далекие воспоминания о матери Хэтти, несчастной и мертвой, которую когда-то звали мисс Розанов.
