Главным предателем был, конечно, он сам. Вообще не нужно было соглашаться на безумный план Джона Роберта. А он согласился, даже не ради забавы, а потому что ему было лестно. А раз согласился, надо было держать рот на замке. А когда он понял, что дело не пойдет, почти сразу, он должен был немедленно написать Джону Роберту и отстраниться от этой чудовищной истории. Надо было оставаться в Лондоне и заниматься учебой, а не околачиваться в Эннистоне с двусмысленными намерениями. (Каким привлекательным казался ему теперь скромный труд студента!) Предаваясь этим мыслям, Том колебался между Двумя точками зрения. С одной из них он видел себя виновным в чудовищном предательстве, а с другой — беспомощной жертвой чудовища. Кто может противостоять такому человеку, как Розанов? Розанов втянул его в эту чудовищную и нелепую историю, а теперь несправедливо обвиняет, даже не выслушивая оправданий. Том не был виновником сцены в Слиппер-хаусе, но Розанов решил рассматривать ее как результат какого-то заговора. И еще он посмел угрожать Тому, выставлять его негодяем и ненавидеть. Разве так можно?
Фигура Хэтти представала в еще более двусмысленном и ярком свете. Что именно случилось в ту ночь? Сначала, будучи в шкуре виновника, Том решил, что Хэтти просто невинная девушка, испуганная тем, что ей могло казаться бездумной, жестокой забавой (хоть это и была на самом деле случайность), а потом невыносимым вторжением Джорджа. В этом состоянии Том страшно каялся: ну зачем он вообще выдумал «вечеринку в Слиппер-хаусе», зачем потащил туда всех этих пьяных? Ему казалось, что это действительно происки дьявола: рокового демона, рыскающего в темных закоулках его собственного подсознания. И ему страшно хотелось побежать к Хэтти, все объяснить, извиниться и чтобы его простили. Потом, когда обида заполняла другую чашу весов, Том начинал задумываться: а как это Джордж вдруг явился незнамо откуда? Была ли тут замешана Диана Седлей? Он видел ее в саду. Почему она там оказалась? Тут он вспомнил, что слыхал: Перл — родственница Руби, а та — родственница Дианы. Замешана ли в этом деле Руби? А Перл? А… Хэтти? Действительно ли Хэтти — невинная дева, оскорбленная вульгарными шутниками? Может, это Диана привела Джорджа к Хэтти? Может, Хэтти сама пригласила Джорджа? Может, она его уже давно знала и именно поэтому была так оскорбительно холодна с Томом? Все это адское варево бурлило в мозгу Тома в среду ночью, пока он пытался опять заснуть. В четверг утром он позвонил в Слиппер-хаус. Кто-то взял трубку — ему показалось, что это была Хэтти, — и сказал: «Алло!»
«Это Том», — ответил он. На том конце повесили трубку.
Том не планировал всерьез пойти и повидаться с Хэтти в среду: частью своего больного мозга он понимал, что действительно обещал Джону Роберту этого не делать, и в любом случае он боялся, что Джон Роберт отомстит, если узнает. В четверг Том начал сомневаться, что вообще что-то обещал, и его страх немного поубавился. После телефонного звонка Тому страшно захотелось побежать в Слиппер-хаус, но он не рискнул. А вдруг он там столкнется с Джоном Робертом? Но он по-прежнему хотел туда пойти. Он все больше и больше, больше всего на свете, хотел увидеться с Хэтти, объяснить ей, что он невиновен, и увидеть, глядя в ее чистое прозрачное лицо, что и она невинна.
Четверг тянулся медленно-медленно, а Том продолжал прятаться. Звонил телефон, но Том боялся подходить. Его дни уже потеряли смысл, он не мог читать, не мог сидеть, понятия «прием пищи» больше не существовало. Он выпил немного виски и закусил хлебом, отрывая его кусками от черствой буханки. Он подумал, не поехать ли в Лондон, но не мог покинуть Эннистон, не выдернув сначала каким-то образом из сердца все эти мучительные крючки и занозы. Ему нужно было облегчить страдание, хотя он едва осознавал, в чем оно заключалось, а потому не мог понять, что делать. В конце концов он подумал: «Пойду к Уильяму Исткоту. Расскажу ему все и спрошу, что мне делать. В конце концов, Ящерка Билль — приятель Джона Роберта, единственный во всем Эннистоне, кого Джон Роберт терпит! Может, он даже объяснит все Джону Роберту, заступится за меня. Как я раньше об этом не подумал?» Был вечер, но еще не стемнело. Том надел один из плащей Грега и одну из его твидовых шляп и крадучись вышел на Траванкор-авеню.
В доме Исткота, номер 34 по Полумесяцу, кажется, что-то происходило. Горели лампы, дверь была открыта. У дома стояла машина. «О черт, — подумал Том, — у него гости. Нужно идти восвояси». Страшно разочарованный, он стоял, колеблясь, у подножия каменной лестницы, ведущей к двери. Потом увидел, как через прихожую прошла Антея. И тут же понял, что стоит в пятне света, падающего от двери, и его может узнать кто-нибудь из прохожих. Он поднялся по ступенькам, вошел в дом и закрыл за собой дверь.
В прихожей никого не было, ее наполняли прекрасные пестрые вещи, знакомые Тому с детства, — тогда он думал, что все эти ковры и гобелены и огромные чаши, куда Роза Исткот ставила цветы, существуют здесь по необходимости, образуя удивительную страну, где живут очень кроткие тигры. Эта обстановка подбодрила его, от нее веяло надежностью мира, где все под контролем. Но Том сразу почувствовал: что-то не так. Стояла странная тишина, потом кто-то заговорил вполголоса, раздались шаги. Из кабинета дяди вышла Антея. Она плакала.
Она увидела Тома и сказала:
— Ох, Том, как хорошо, что ты пришел.
Она подошла к нему, обняла и зарылась лицом в плащ Грега.
Том обхватил ее за плечи, прижимая к себе, и повел подбородком в массе сладко пахнущих каштаново-золотистых волос. Он смотрел поверх ее плеча, чувствуя, как бьются ее сердце и его собственное.
В прихожую вышел доктор Роуч. Он сказал:
— О Том, какой ты молодец, что пришел, какой молодец.
Доктор подошел к ним, расцепил руки Антеи, которая теперь тихо рыдала, и повел ее, подталкивая, в гостиную. Антея села на диван и закрыла лицо руками. Доктор сказал ей:
— Посиди тихонько с Томом, я принесу тебе настойку.
Тому он сказал:
— Он мирно отошел около часа назад. Он не страдал в конце. Он нас узнавал. Он сказал: «Молитесь, постоянно молитесь Богу». Это были его последние слова. Если он не святой, то святых вообще не бывает.
У доктора на глазах были слезы. Он вышел.
Том сел рядом с Антеей. Теперь он знал, что Уильям Исткот умер. Он обнял Антею, бормоча:
— Милая, милая, ну не плачь, я тебя так люблю…
Вернулся доктор и дал Антее стакан с беловатой жидкостью. Антея перестала рыдать, чуть отодвинулась от Тома и медленно выпила белую настойку. Доктор Роуч, держа руку на плече Тома, сказал:
— Хорошо, что ты узнал так скоро. Я позвонил по телефону — скоро все узнают, заработает телеграф джунглей. Какая достойная жизнь, вот что мы должны себе говорить, верно? Нам всем будет ужасно его не хватать. Но какая удивительная жизнь, какой чудесный человек, не просто утешитель, но живое свидетельство религиозной истины. Антея, милая, может, ты приляжешь наверху?
Антея подняла лицо, красное и опухшее от рыданий, и, приглаживая мокрые от слез пряди, сказала:
— Идите, идите к мисс Данбери. Я буду очень рада, если вы к ней пойдете. Теперь, раз Том пришел, со мной будет все в порядке.
— Какая ты молодец, что не забыла о мисс Данбери. Хорошо, я пойду. Том за тобой присмотрит. И я попросил Дороти прийти. — Он имел в виду миссис Робин Осмор, — Я еще вернусь сегодня вечером.
Когда доктор ушел, Антея сказала, запинаясь, словно ей нужно было что-то объяснить или за что-то извиниться:
— Понимаешь, я вернулась в Йорк в воскресенье и не знала, как он болен, то есть я знала, что он очень болен, но такого не ожидала, а потом позвонил доктор, и, слава богу, я успела… успела… попрощаться…
Слезы опять пересилили, и она припала к плечу Тома.
Вошла Дороти Осмор. Даже в такой момент она при виде Антеи не сдержала негодования и снова подумала, как ошибся Грег. Она была доброй женщиной, но все равно у нее мелькнула невольная мысль, что Антея теперь будет очень богата.