Я встал и пошел к кровати, чтобы залезть под одеяло, чтобы думать о ней, о ее прикосновениях.

Я встал, повернулся и увидел ее.

Ка Су Пен исчезла.

Кэрол вернулась.

– Ты скучал?

Мне приснилось, что я сидел на диване в розовой комнате. На грязном гниющем трехместном диване, воняющем все омерзительнее, но я не мог с него встать.

Потом оказалось, что этот диван стоит на детской площадке. Кошмарный диван с тремя ржавыми пружинами, врезающимися мне в задницу и в ляжки, но я никак не мог с него встать, не мог подняться с места.

Кто-то касается моего лица.

Я открываю глаза.

Это Бобби.

Он улыбается, живые глазенки, малюсенькие белые зубки.

Он пихает книжку мне в грудь.

Я закрываю глаза.

Он снова касается моего лица.

Я открываю глаза.

Это Бобби в голубой пижаме.

Я лежу на тахте в гостиной, на кухне работает радио, в доме пахнет завтраком.

Я сажусь, беру Бобби на руки, сажаю его на колено и открываю книжку.

– Жил-был кролик, волшебный кролик, у него был домик на луне.

Бобби поднимает ручонки, изображая уши кролика.

–  И был у того кролика огромный телескоп, волшебный телескоп, в который можно было увидеть Землю.

Бобби показывает руками телескоп, поворачивается, чтобы посмотреть на меня, приставив руки к глазам.

–  Однажды волшебный кролик навел свой волшебный телескоп на Землю и сказал: «Волшебный телескоп, волшеб ный телескоп, покажи мне, пожалуйста, Великобританию». И волшебный кролик приложил глаз к волшебному телескопу и увидел Великобританию.

Неожиданно Бобби спрыгивает с моего колена, бежит к двери в своей голубой пижаме, размахивая руками, и кричит:

– Мамочка, мамочка, волшебный кролик, волшебный кролик!

Луиза стоит в дверях и наблюдает за нами. Потом она говорит:

– Завтрак готов.

Я сижу за столом – аккуратная скатерть, три тарелки, Бобби между нами – я смотрю на сад за окном.

Семь утра, и солнце – на другой стороне дома.

Луиза наливает молоко в хлопья Бобби. Выглядит посвежевшей. В затененной комнате прохладно.

– Как отец? – спрашиваю я.

– Плохо, – говорит она, разминая хлопья для Бобби.

– Я сегодня выходной. Если хочешь, можем съездить к нему все вместе.

– Правда? Я думала, что у вас все выходные отменили.

– Так и есть, но, кажется, Морис договорился, чтобы меня отпустили на денек.

– Он приезжал в больницу во вторник.

– Да? Он говорил, что постарается заехать.

– С Джоном Радкиным и всеми остальными.

– Да ты что?

– Он такой добрый. Что тебе купил дядя Джон? – спрашивает она Бобби.

– Машину, машину! – отвечает он, пытаясь слезть со стула.

– Потом, дорогой, – говорю я. – Сначала съешь свои хлопья.

– Полейскую машину, полейскую машину.

Я смотрю на Луизу:

– Полейскую машину?

– Полицейскую машину, – говорит она, улыбаясь.

– А кем папа работает? – спрашиваю я его.

– Полейским, – улыбается он с полным ртом молока и хлопьев.

И мы смеемся все втроем.

Бобби идет между нами, одна рука у мамы, одна – у папы.

Сегодня будет очень жарко, все палисадники на нашей улице пахнут свежескошенной травой и перловым отваром. В небе – ни облачка.

Мы поворачиваем в парк, и он вырывается из наших рук.

– Ты забыл хлеб! – кричу я, а он бежит к пруду не останавливаясь.

– Он бежит на свою любимую горку, – говорит Луиз.

– Он так подрос.

– Ага.

Мы сидим на качелях среди тихой и нежной природы, уток и бабочек, а дома из ракушечника и черные холмы наблюдают за нами из-за деревьев, ждут.

Я тянусь и беру ее за руку.

– Надо было поехать в Городок Фламинго или еще куда-нибудь. В Скарборо, например, или в Уитби.

– Это сложно, – говорит она.

– Прости, – говорю я, спохватываясь.

– Да нет, ты прав. Надо как-нибудь съездить.

Бобби съезжает с горки на животе, из-под задравшейся рубашки выглядывает круглое пузико.

– Уже брюшко растет, прямо как у папаши, – говорю я.

Но она далеко-далеко отсюда.

Луиза стоит в очереди у рыбного прилавка, Бобби тянет меня за руку, хочет, чтобы мы пошли посмотреть на витрину магазина игрушек, чтобы мы пошли посмотреть на Одинокого Рейнджера и Тонто.

Вокруг нас звенит и сверкает пятница.

Небо по-прежнему ослепительно синее, цветы и фрукты – яркие, телефонная будка – красная, старухи и молодые матери – в летних платьях, фургон с мороженым – белый.

Вокруг базарный день.

Луиза возвращается, я забираю у нее пакеты, и мы идем обратно по Кингсуэй, Бобби – между нами, держа нас за руки. Мы возвращаемся домой.

Вокруг лето.

Йоркширский летний день.

Луиза готовит обед, а мы с Бобби играем с его машинками, и кубиками, и Суперменом, и Тонкой, и конструктором, и медвежатами, а по телевизору показывают королевскую флотилию, идущую по Темзе.

Мы едим жареную рыбу в сухарях с петрушечным соусом и кетчупом, с картошкой и зеленым горошком, на десерт – желе. Бобби сидит гордый, весь перемазавшись едой.

Потом я мою тарелки, а Луиза и Бобби вытирают. Телевизор выключен до новостей.

Потом мы пьем чай и смотрим, как Бобби дурачится, выплясывает на тахте под пластинку с музыкой из фильмов про Джеймса Бонда.

Мы едем в Лидс, Луиз и Бобби сидят сзади. Бобби засыпает, положив голову ей на колени, машина раскаляется от солнца, окна открыты, мы слушаем «Уингз» и «АББУ», «Бони М» и «Манхэттен Трансфер».

Я ставлю машину за больницей и беру спящего Бобби на руки. Мы идем к центральному входу. В ярком солнечном свете деревья кажутся почти черными. Голова Бобби свисает у меня с плеча.

В отделении мы садимся на крохотные жесткие стулья, Бобби все еще спит, растянувшись у дедушки в ногах, Луиза кормит отца мандариновым компотом с пластиковой ложечки, сок капает с его небритого лица на шею и полосатую пижаму из универмага «Маркс и Спенсер», я слоняюсь без дела между палатой, каталкой и туалетом, листаю женские журналы и съедаю два батончика «Марс».

Бобби просыпается около трех, и мы выходим с ним в больничный садик, оставляя Луизу наедине с отцом. Мы носимся по пружинистой траве и играем в «стой-беги», я кричу: «Стой!», он – «Беги!», и мы смеемся, рассматриваем цветы, нюхая их и называя разные цвета, а потом находим одуванчик и сдуваем с него по очереди пушинки, все до одной.

Потом мы снова поднимаемся наверх, уставшие и перепачкавшиеся травой. Она плачет у кровати, он спит с открытым ртом – его сухой потрескавшийся язык вывалился из лысой съежившейся головы. Я обнимаю ее, Бобби кладет ей голову на колени, и она прижимает нас к себе изо всех сил.

По дороге домой мы с Бобби поем детские песенки. Жалко, что у нас была рыба на обед, потому что мы могли бы, например, заехать в ресторанчик Гарри Рамсдена на рыбный ужин.