– Нет, не знаем. Поконкретнее, пожалуйста.

– Проституток.

– То есть, шлюх? – говорит Радкин.

Он кивает.

– А ты-то ходишь к шлюхам, а Донни? – спрашиваю я.

– Нет.

– Тогда откуда ты знаешь, что те девушки были проститутками?

– Я же их подвожу иногда. Они рассказывают.

– А скидки они тебе не предлагают? В обмен на дешевый проезд?

– Нет.

– Так, ясно, значит, ты был на вечеринке. И что ты там делал?

– Я немного выпил.

– Ты все время ходишь на вечеринки после работы?

– Нет, но сейчас же Юбилей.

– Ты, я смотрю, патриот, Дон, – улыбается Радкин.

– Да, я патриот.

– Тогда какого хрена ты пьешь с черномазыми и шлюхами?

– Я же сказал, я просто хотел выпить.

– Значит, ты просто сидел в уголке и потягивал пивко, так? – спрашиваю я.

– Да, так оно и было.

– А танцы-шманцы? Обжиманцы?

– Нет.

– И травку не курил?

– Нет.

– Значит, потом ты просто пошел домой?

– Да.

– И во сколько это было?

– Где-то около трех.

– А где ты живешь?

– В Падси.

– Хорошее место – Падси.

– Неплохое.

– Ты один живешь, Донни?

– Нет, с мамой.

– Это хорошо.

– Да, ничего.

– А она чутко спит, мама-то твоя?

– В смысле?

– Ну, она слышала, как ты пришел?

– Сомневаюсь.

Радкин, улыбаясь во всю морду:

– А я думал, вы спите в одной кровати.

– Да пошел ты…

– Слушай, – говорит Радкин сквозь зубы, глядя Фэйрклофу прямо в глаза. – Ты в таком дерьме, что лучше бы тебе было трахать собственную маму. Ты понял?

Фэйрклоф опускает глаза, начинает грызть ногти.

– Итак, – говорю я, – вот что у нас вырисовывается на данный момент: ты свалил с работы около часа, пошел на вечеринку на Леопольд-стрит, выпил и поехал домой в Падси в районе трех. Правильно?

– Правильно, – кивает он. – Правильно.

– Это кто говорит?

– Я.

– А еще кто?

– Любой чувак, который был на той вечеринке.

– Но при этом ты не знаешь, как этих чуваков зовут, так?

– Да вы любого спросите, они все меня опознают, я клянусь.

– Будем надеяться. Для твоего же, бля, блага.

Наверх из Брюха.

Без сна.

Один кофе.

Без снов.

Одно это:

Пиджаки на спинках стульев и сигаретный дым, серые лица, черные круги:

Олдман, Ноубл, Прентис, Олдерман, Радкин и я.

На каждой стене – имена:

Джобсон.

Берд.

Кэмпбелл.

Стрэчен.

Ричардс.

Пене.

Уоттс.

Кларк.

Джонсон.

На каждой стене – слова:

Отвертка.

Брюшная полость.

Ботинки.

Грудь.

Молоток.

Череп.

Бутылка.

Задний проход.

Нож.

На каждой стене – цифры:

1,3 дюйма.

1974.

32.

1975.

239+584.

1976.

ХЗ

1977.

3.5.

– У нас есть свидетель, этот Марк Ланкастер, который говорит, что видел белый «Форд-кортина» с черной крышей на Реджинальд-стрит сегодня, около двух часов ночи. Тачка Фэйрклофа. Без вопросов, – говорит Ноубл.

Мы слушаем, ждем.

– Значит, так, Фарли говорит, что это – однозначно один и тот же мужчина. Без вопросов. Кроме того, ребята Боба Крейвена выловили еще одного свидетеля, который видел этого чувака, этого Дейва,в ту ночь, когда была убита Джоан Ричардс. По описанию – вылитый Фэйрклоф. Без вопросов.

Слушаем, ждем.

– Я предлагаю выставить мудака на линейку. Посмотрим, опознает его этот свидетель или нет.

Ждем.

– Алиби нет, тачка засветилась в момент убийства, свидетель застукал его на месте нападения на Джоан Ричардс, группа крови – та же. Так как вы считаете?

Олдман:

– Мудаку пи…дец.

Великолепная семерка.

Мы стоим, выстроившись в линейку в зале, где проходят пресс-конференции, стулья сдвинуты у дальней стены, Эллис и я – по обеим сторонам от Фэйрклофа, плюс два парня из Отдела по борьбе с проституцией и пара гражданских – для ровного счета, по пятаку на нос.

Мы, полицейские, все похожи между собой.

Обоим гражданским – за сорок.

На Донни не похож никто.

И вот мы стоим, выстроившись в линейку: номер три, четыре и пять. Номер четыре трясется, воняет, от него несет СТРАХОМ, НЕНАВИСТЬЮ и ГРЯЗНЫМИ МЫСЛЯМИ.

– Это – не дело, – стонет он. – У меня должен быть адвокат.

– Но ведь ты ничего плохого не сделал, Донни, – говорит Эллис. – Ты же сам все время это твердишь.

– Нет, не сделал.

– Посмотрим, – говорю я. – Посмотрим, кто ничего плохого не сделал.

Радкин заглядывает в помещение:

– Тихо, девочки. Смотрим прямо перед собой. Он открывает дверь пошире – Олдман, Ноубл и

Крейвен вводят Карен Бернс.

Карен, мать ее, Бернс.

Черт.

Она осматривает всех по порядку, смотрит на Крейвена, который кивает ей, делает шаг вперед.

Ноубл задерживает ее, кладет руку ей на плечо.

Он поворачивается к Радкину:

– А где, блин, номера?

– Черт.

Ноубл закатывает глаза, поворачивается к Карен Бернс и тихо говорит ей:

– Если вы узнаете мужчину, которого вы видели в прошлом году, в ночь на шестое февраля, встаньте, пожалуйста, прямо перед ним и коснитесь его правого плеча.

Она кивает, сглатывает и подходит к первому мужчине.

Она на него даже не смотрит.

В следующую секунду она направляется прямо к нам.

Она останавливается перед Эллисом, и я думаю: интересно, доводилось ли ему когда-нибудь ее трахать, и есть ли в этом помещении хоть один человек, которому не доводилось.

Эллис почти улыбается.

Она бросает взгляд на меня.

Я упираюсь глазами в противоположную стену, на белые пятна, где раньше висели фотографии.

Она идет дальше.

Фэйрклоф кашляет.

Она стоит перед ним.

Он смотрит на нее.

– Глаза вперед, – шипит Радкин.

Она смотрит на него.

Он улыбается.

Она поднимает руку.

Весь ряд поворачивается.

Она поправляет ремень сумки и смотрит на меня.

Я периферическим зрением вижу зубы Фэйрклофа, его ухмылку мне в лицо.

Он смеется.

Я сглатываю.

Она стоит передо мной и улыбается.

Я стаскиваю ее с постели, тащу по полу.

Я смотрю прямо перед собой.

Пара розовых трусов, сиськи болтаются.

Она внимательно рассматривает меня.

Она подо мной, закрывает лицо руками, потому что я бью ее изо всех сил.

Я чувствую, что меня начинает качать, у меня полный рот песка.

Я снова хлещу ее по лицу и смотрю на окровавленные губы, расквашенный нос.

Она смотрит на меня не отрываясь.

Кровь, размазанная по подбородку и шее, по груди и рукам.

У меня течет пот по лицу, по шее, по спине, по ногам – соленые реки.

И я стаскиваю с нее розовые трусы и тащу ее обратно на кровать, расстегиваю штаны и вставляю ей.

Она не шевелится.

Я снова бью ее по лицу и переворачиваю на живот.

Радкин стоит с ней рядом, Эллис поворачивается и смотрит на меня.

И теперь она начинает бороться, говорит, что так не надо.

Она поднимает руку.

Но я тыкаю ее лицом в грязные простыни.

Я делаю шаг назад.

Я вставляю ей член в задницу, и она кричит.

Она шмыгает носом, сморкается и улыбается.

Она лежит на кровати, кровь и сперма течет по ее ляжкам.

Я опускаю глаза.

Я встаю и делаю это снова, но теперь мне не больно.

– Его здесь нет, – говорит она, даже не взглянув на номера шесть и семь.

Я поднимаю глаза.

– Вы не хотите посмотреть еще раз? Для полной уверенности? – спрашивает Ноубл.