Выбравшись из домика, она присела и сделала свои дела. Потом искупнулась в прохладной чистой воде.

Теперь осталось только разбудить Петера. Кстати, как они выберутся отсюда? Похоже, они далеко от человеческого жилья. Поеживаясь, она вернулась в домик. Петер лежал, раскинувшись на полу, под старым одеялом.

Стол был покрыт красной клеенкой с засохшими пятнами кофе. На полу стоял термос. Хотя домик казался заброшенным, у Каролины возникло чувство, что кто-то недавно здесь побывал.

После утреннего купания она вся продрогла. Одеяло, которым накрылся Петер, показалось ей слишком тонким. Однако ей хотелось прилечь. Надо еще поспать, авось тошнота пройдет. Она огляделась, ища, чем бы еще укрыться, и заметила, что сиденье деревянной скамьи откидное. Подняв крышку, она заглянула внутрь. Там лежал сверток с одеждой. Вернее, несколько свертков.

Она вытащила что-то и стала рассматривать. Это был джемпер с большими темными пятнами, похожими на запекшуюся кровь. Она осторожно осмотрела другие вещи. Юбка, кофта, разорванный лифчик, собачий поводок. Жуткая догадка мелькнула у нее в голове. Она кинулась трясти Петера.

— Там, там! В скамье! — кричала она.

Заспанный Петер с трудом поднялся и взглянул на ее находку:

— Да это же, черт побери…

Он с грохотом захлопнул крышку, вытащил из кармана мобильник и набрал номер полиции.

Исторический центр Стокгольма, так называемый Старый город, во многом напоминал Висбю. Эта мысль возникала у Кнутаса всякий раз, когда ему доводилось бывать в столице. Он наслаждался этой атмосферой. Эти прекрасные здания с якорями на фасадах были построены в семнадцатом веке, когда Швеция была великой европейской державой, а Стокгольм стремительно рос и расширялся. Дома стояли вплотную друг к другу, напоминая о том, каким перенаселенным был тогда город.

Узкие улочки с булыжными мостовыми тянулись от площади Стура-Торгет во все стороны, как щупальца гигантского осьминога. Здесь размещались кафе и ресторанчики, магазины, торговавшие антиквариатом, произведениями искусства, сувенирами и прочей ерундой.

Старый город и Висбю имели много общего. В Средние века в обоих городах было сильно немецкое влияние. Немецкие купцы задавали тон как в Стокгольме, так и в Висбю, это отразилось на облике домов и в названиях улиц. Старый город тоже когда-то окружала крепостная стена. Ее снесли в семнадцатом веке, чтобы освободить место для домов знати, которые строились в те времена в большом количестве. А за заборами в самом центре города, как и в Висбю, виднелись внутренние дворики с цветущими зелеными оазисами.

Андерс Кнутас и Карин Якобсон добрались до улицы Эстерлонггатан. Она нравилась Кнутасу куда больше, чем торговая улица Вестерлонггатан. Здесь находились в основном галереи, магазинчики, торгующие изделиями народных промыслов, и рестораны.

На этой улице они отыскали магазин, в котором продавалась керамика Гуниллы Ульсон. В витрине рядами стояли керамические сосуды. Когда полицейские открыли дверь, мелодично прозвонил колокольчик.

В магазине не было ни одного покупателя. Хозяйка магазина оказалась элегантной дамой лет шестидесяти.

Лицо ее прибрело горестное выражение.

— Все эти убийства — просто кошмар какой-то! И совершенно непонятно.

— Да, — согласился Кнутас, — и мы очень заинтересованы в том, чтобы как можно скорее задержать убийцу. Мы отрабатываем несколько версий, и одна из них привела нас в Стокгольм. Насколько я понимаю, вы продавали керамику Гуниллы Ульсон. Как давно вы этим занимаетесь?

— Всего несколько месяцев. Но на них был огромный спрос. Я увидела ее изделия на выставке на Готланде этой зимой — они меня очаровали. У нее был несомненный талант. Покупатели думали так же. Как только я получала ее керамику, она тут же расходилась. Особенно популярны вот эти вазы, — сказала она и указала на широкий и высокий сосуд со множеством маленьких декоративных пустот внутри, красовавшийся на отдельной полке.

— Гунилла рассказывала что-нибудь о своей личной жизни? — спросил Кнутас.

— Нет. Она вообще была неразговорчивая. Мы мало говорили о личном. Иногда перезванивались по делу, а поставками занимались другие. Однажды по весне она приезжала сюда и зашла в магазин, а я была у нее на Готланде всего несколько недель назад.

— А что вы там делали?

— Я остановилась в отеле в Висбю. Собиралась посетить нескольких художников. Съездила и к ней на хутор — очень милое место. Мы пообедали вместе, она показала мне свою мастерскую.

— Вы не заметили ничего странного?

— Нет.

— Она не рассказывала о каких-нибудь новых знакомых?

— Нет, но, пока я была там, к ней заглянул молодой человек. Мы с ней как раз сидели за обедом — он сказал, что не будет нам мешать. Но он вежливо со мной поздоровался, и мы перебросились парой фраз, прежде чем он ушел.

— Вы не запомнили его имя?

— Его звали Хенрик. Я хорошо это запомнила, потому что так зовут моего брата.

— А фамилия?

— Ее он не назвал.

— Как вам показалось, они с Гуниллой были близко знакомы?

— Трудно сказать. Он заглянул только на минутку. У меня сложилось впечатление, что он жил неподалеку, — наверное, это сосед.

— Вы могли бы описать его? — попросил Кнутас.

— Он примерно ее ровесник. Высокий, хорошо сложенный. Густые пепельные волосы и очень красивые глаза. Зеленые, если я не ошибаюсь.

«Как хорошо иметь дело с художниками — у них прекрасная зрительная память», — подумал Кнутас.

— А еще на что-нибудь вы обратили внимание? — спросил он.

— Мне показалось, что он живет по соседству, но ни за что не поверю, что он родом из тех мест. У него чистейший стокгольмский выговор. Ни капли готландского акцента.

У Кнутаса зазвонил мобильник. Возбужденный Кильгорд сообщил, что одежду убитых женщин обнаружили в рыбацком домике в Ниссевикене двое молодых людей.

Кнутас закончил разговор с хозяйкой магазина, поблагодарил ее и вышел на улицу. Рассказал Карин о находке.

— Мы можем возвращаться, — проговорил он. — Все, что нужно, мы здесь сделали. Он на Готланде, теперь в этом не может быть никаких сомнений.

Пару часов спустя они уже летели в Висбю.

Ночь прошла беспокойно. Проснувшись, Эмма почувствовала, что еще очень рано. Бросила взгляд на часы. Половина шестого.

Рядом с ней лежал Улле и, казалось, крепко спал. Рот был приоткрыт, с каждым вздохом он всхрапывал. Она тихонько встала и пошла в туалет. Мысль о Юхане мелькнула в голове, но она отогнала ее. Теперь отношения с Улле наладятся. Она включила воду и залезла под душ, с наслаждением подставляя тело под ласковые струи воды. Затем завернулась в большое полотенце, прошла в спальню и прилегла рядом с мужем. Положила голову на его подушку поближе к его голове. «Конечно же, я люблю его, — подумала она, хотя сомнения, как крошечные осколки стекла, царапали изнутри. — Это же мой Улле».

Как она устала от себя самой! Почему ее все время кидает из крайности в крайность? Почему она никак не может разобраться в своих чувствах?

Она села на постели, разглядывая мужа. Он спал, не подозревая, что она пристально смотрит на него. Голый и беззащитный, как младенец. А что, если она уже не любит его? А что, если любовь прошла? От этой мысли у нее закружилась голова. Он отец ее детей. Разве все сводится к тому, влюблен ты или не влюблен? Она дала клятву перед алтарем: любить его в горе и в радости.

Ее взгляд скользнул по его лбу и прикрытым векам. Она не знала, что творится у него в голове, какие мысли таятся в ней?

Дети. У них двое прекрасных детей. На них, на родителях, лежит огромная ответственность.

А сама она? Что же она за человек, если готова вот так легко всем пожертвовать? Все поставить на карту. Безумие какое-то! Как она могла решиться? Ведь речь идет не только о ее отношениях с Улле. О судьбе всей семьи. О будущем детей.