— Еще как. Но не переживай, Лиллехорн ничего никому из нас не сделает. И уж тем более не сунет меня туда, где от меня не будет пользы.

— Не будет пользы? — Мэтью перестал подметать и посмотрел на Грейтхауза, который откинулся в кресле, положив свои большие ботинки — пыльные ботинки — прямо на стол. — В смысле? — Грейтхауз не ответил, только постучал себя пальцем по подбородку, и Мэтью вдруг понял. «У меня есть дело», — сказал Грейтхауз утром в пятницу там, на Нассау-стрит. — Вы сейчас над чем-то дня него работаете!

— Работаю.

— На него как на верховного констебля? Или как на частное лицо?

— На частное лицо. Как на любого человека с улицы, который пришел бы в прошлый понедельник к Салли Алмонд, предложил угостить меня завтраком и потом попросил бы об услуге. Я ему сказал, что услуги стоят денег, и чем больше услуга, тем больше сумма. Мы договорились об услуге среднего размера.

— И в чем же эта услуга состояла?

— Состоит. Я сейчас над ней работаю, и ответа пока нет. — Грейтхауз нахмурился. — И вообще не понимаю, зачем я должен тебе о ней рассказывать? Ты мне говорил о своей поездке к Чепелу, которая могла бы оказаться для тебя последней? Даже и не подумал. Знаешь что тогда? Вот придет сюда Лиллехорн, и ты ему расскажешь про туннель. Или ты бережешь рассказ для Мармадьюка и очередного выпуска «Уховертки»?

— Я не затем туда ездил.

Грейтхауз посмотрел на него стальными глазами:

— Ты в этом полностью уверен?

Мэтью собирался ответить утвердительно, но у его решимости вышибло дно. А и правда, уверен ли он? Собирался ли он рассказать Мармадьюку, дав ему гвоздь для очередной серии статей? Ну нет, конечно, нет! Но… а чуть-чуть?

Мэтью стоял, окруженный сверкающими на солнце пылинками. А может быть, вот на то самое чуть-чуть, не хочется ему больше быть просто Мэтью Корбеттом, бывшим клерком магистрата, который стал решателем проблем, а хочется ему плюс к богатству еще и славы? Похоже, что слава может быть крепким напитком, как яблочный бренди у Скелли, и так же лишать человека рассудка. Похоже, что она подчиняет себе человека, и утратив ее, он становится слабовольным и безнадежным, как любой дешевый пьяница. Не потому ли — хоть отчасти не потому ли? — он поехал в имение?

Нет. Ну вот ни капли нет.

Но несколько дней назад он мог бы подумать, если бы нашел мешок золотых монет, кому об этом сказать перво-наперво? Берри? Она ведь с ним пережила это испытание, разве не должна она разделить с ним награду? Нет, нет, все это сложно. Очень сложно, и надо будет подумать об этом позже, с ясной головой, когда не будет этой пыли в воздухе, от которой все время хочется чихнуть.

— Жалею, что рассказал вам, — ответил он Грейтхаузу голосом столь же стальным, сколь взгляд его собеседника.

— Зачем тогда ты это сделал?

Мэтью чуть не сказал ему. Может быть, он полез в туннель, чтобы доказать себе собственную храбрость, раз и навсегда, или просто решил, что Грейтхауз одобрил бы его решение идти вперед и довериться инстинкту. Но минута ушла, и Мэтью ничего этого не сказал, а ответил:

— Чтобы вы знали, что телохранитель мне не нужен.

— Это ты так считаешь. А насколько знаю я, Зед мог бы принести пользу нам обоим, если бы удалось его как следует обучить. Чертовски будет обидно, если этому человеку до конца дней придется таскать бревна. — Он помахал рукой, предупреждая ответ Мэтью: — Только не начинай сейчас. Мне нужно пойти куда-нибудь выпить.

Мэтью снова стал подметать, подумав про себя, что некоторые тайны лучше не трогать.

Не прошло и получаса, как взрывом солнечного света явился Гарднер Лиллехорн — в желтом костюме, желтых чулках и желтой треуголке, украшенной небольшим синим пером. Но, когда он прошагал к столу Грейтхауза, расположение духа у него было отнюдь не солнечное и лицо его напоминало особо мрачную тучу. На стол Грейтхаузу он положил конверт, запечатанный серым сургучом.

— Вы просили официального задания, — сказал он и бросил быстрый взгляд на Мэтью. — Вы оба.

— Какого официального задания?

Грейтхауз взял конверт, посмотрел на печать и стал ее вскрывать.

Лиллехорн остановил его руку черной лакированной тростью:

— Конверт должен оставаться запечатанным, — произнес он, — пока вы не примете арестованного. Получив его в свое распоряжение, вы должны будете прочесть содержимое конверта ему и свидетелям в качестве формальности… — он поискал слово, — акта официальной передачи.

— Держите свои конечности при себе, — предупредил Грейтхауз и отвел трость в сторону. — Что за арестованный и где он находится?

— Посыльный от двух докторов сказал, что вы знаете. Он прибыл в мой кабинет вчера. У меня для вас подготовлен фургон в конюшне Вайнкупа — это лучшее, что я могу вам предложить. Цепи там же, в фургоне, вот ключ. — Он полез в карман головокружительно желтого костюма и извлек указанный предмет, каковой также положил на стол перед Грейтхаузом.

— А что еще за два доктора? — Грейтхауз посмотрел на Мэтью. — Ты хоть понимаешь, о чем идет речь?

Мэтью понимал, но не успел ничего сказать, как заговорил Лиллехорн, явно желая поскорее скинуть с себя это неприятное дело.

— Рэмсенделл и Хальцен из общественной больницы для душевнобольных колонии Нью-Джерси. Возле Вестервика. Вам она, конечно, известна. Прибыл ордер на изъятие. Констебль, представляющий корону, прибудет на «Эндуранс» к концу месяца, чтобы поместить его в тюрьму. Я хочу, чтобы ботинки арестанта были на ближайшем же корабле, отплывающем в Англию, и скатертью ему дорога.

— Погодите, погодите! — Грейтхауз встал с места с конвертом в руке. — Это вы про того психа, что мы видели там в окне? Этого… как его зовут, Мэтью?

— Его зовут Тиранус Слотер, — ответил за него Лиллехорн. — Разыскивается за убийства, грабежи и иные преступления, о чем и говорится в этом вот ордере на передачу. Посыльный сказал, что врачи уже сообщили вам о факте, что Слотера переведут из больницы в тюрьму Нью-Йорка, где он и будет ожидать констебля Короны. Ну вот, это время и настало.

Мэтью вспомнил первое появление свое и Грейтхауза в Вестервикской больнице, когда они работали по делу Королевы Бедлама. Два врача, управляющие этой больницей, представили их тогда заключенному, сидящему за зарешеченным окном. Его прислали сюда почти год назад из квакерской больницы в Филадельфии. Квакеры выяснили, что он был в Лондоне цирюльником и замешан в дюжине убийств. «Осенью мы ожидаем письма с инструкцией передать его в нью-йоркскую тюрьму, где он будет ждать отправки в Англию. Если дело с Королевой пройдет хорошо, можно будет рассмотреть вопрос о вашем найме для транспортировки мистера Слотера в Нью-Йорк».

Грейтхауз подался вперед с той яростной усмешкой, которая у Мэтью вызывала тревогу, потому что она могла означать намерение перейти от слов к делу.

— Вы с ума сошли? У вас нет права являться сюда и отдавать приказы!

— Сейчас вы увидите, — ответил Лиллехорн спокойным голосом, оглядывая помещение и презрительно шевеля ноздрями, — что приказы вам отдаю не я. Узнаете ли вы печать губернатора лорда Корнбери?

Грейтхауз глянул на печать и бросил конверт на стол.

— Для меня она ничего не значит.

— Ваши друзья-врачи получили два письма, оба от констебля Короны. В одном велено подготовить заключенного к перевозке. Второе должно было быть представлено лорду Корнбери, дабы он для этой перевозки выделил наилучших людей из всех возможных. По крайней мере так он меня проинформировал, сваливая на меня это дело. О назначении вас обоих особо просили Рэмсенделл и Хальцен. Так что… вот так.

— Мы — частное предприятие! — заявил Грейтхауз, упрямо выставив подбородок. — Ни город, ни колония Нью-Джерси нам не начальники. А лорд Корнбери — тем более.

— А, да. Вопрос о том, кто ваш начальник. — Лиллехорн полез в карман и вытащил коричневый мешочек, завязанный кожаным шнурком. Встряхнул, чтобы звякнули монеты. — Вот мистер Трифунта. Вы знакомы?

Мэтью сумел удержать рот закрытым.