Всякий раз, когда он проезжал под мостом или эстакадой, стук капель о крышу машины прекращался, и это его временно отрезвляло. Так бывает на шумных вечеринках, когда на краткий миг вдруг всех накрывает внезапная тишина. В таких случаях говорят: «Ангел пролетел…» Но мост или эстакада скоро заканчивались и стук дождя по машине, казавшийся уже боем барабанов, возвращался…

Роберт с ненавистью провожал глазами мотоциклистов и велосипедистов, ловко лавировавших между застрявшими в пробке машинами и быстро исчезавших далеко впереди, в пелене дождя, заливавшего шоссе номер 3. Время от времени ветер относил дождь в сторону, и на горизонте возникал мираж высоток Манхэттена — серый, угловатый, мрачный.

Каждый стремился вперед, не считаясь с другими, то и дело раздавались раздраженные гудки и ругань. Роберт изо всех сил старался не обращать на эту какофонию звуков внимания. Такой подход был очень удобен, если, конечно, срабатывал. К каждому неудобству, к каждой проблеме Роберт старался подходить с ясной головой и спокойным сердцем. Это было похоже на игру в пятнашки: у тебя есть пятнадцать фишек и одна пустая клетка, терпение и рассудок всегда помогут выстроить нужный рисунок. Если не получается подойти к решению проблемы с одной стороны, то есть возможность зайти с другой или с третьей. Главное — соблюдать спокойствие и гнуть, гнуть, гнуть свою линию: где-то дать взятку, где-то пригрозить, где-то кому-то вовремя польстить…

Он почти уже два десятка лет проработал в журналистике, но всегда сторонился романтической составляющей этой профессии: не мыкался, как Адам, по «горячим точкам», не искал на свою голову бессмысленных приключений. Он был человеком иного склада — скорее менеджером, а не журналистом. Каждой компании, которая мечтает о стабильности, нужны такие люди, которые не побоятся ежедневно иметь дело с рутиной, такой скучной, но чрезвычайно необходимой. Роберт был не поэтом, а строителем, не пылким любовником, а надежным семьянином. Он знал, что такое ответственность, с детских лет. Ему ничто не давалось в жизни просто так, за красивые глаза, и он никогда не позволял своей фантазии и грезам взять верх над собой.

Такие, как он, особенно ценятся в дни кризисов. Когда эмоции перехлестывают через край, когда все носятся вокруг и никто ничего не понимает — именно в такие мгновения компании нужны люди, которые будут как ни в чем не бывало делать свою работу. Роберт хладнокровно и по-деловому рулил репортерскими бригадами, работавшими у обрушившихся башен Всемирного торгового центра в печальной памяти день 11 сентября 2001 года. Он спокойно и компетентно исполнял свои обязанности в дни обвалов на рынках ценных бумаг, в дни катастроф, вызванных ураганами и тайфунами, в дни громких политических убийств…

В отличие от Адама, который в это время крутился в эпицентрах бедствий, Роберт всегда оставался в стороне и делал свою работу…

Выскочившая справа спортивная машина едва не подрезала его автомобиль, прошмыгнув прямо перед ним, отыскала свободную лазейку слева и тут же скрылась из глаз. Он даже не успел как следует выругаться.

До съезда Республиканской партии оставались считанные дни. На работе в связи с этим начиналась самая страда. Роберт любил такие денечки и буквально купался в атмосфере напряженности и стрессов, без которых они никогда не обходились. Ему нравилось погружаться в обстановку горячки и хаоса, организовывая процесс таким образом, чтобы все начинало работать, как швейцарские часы, как хорошо смазанные узлы движка гоночного болида.

Джи-би-эн занимала семь этажей в небоскребе на углу Пятьдесят первой улицы и Лексингтон-авеню. Величественный вестибюль выглядел как дворец из научно-фантастических фильмов пятидесятых годов. При входе в него хотелось снять шляпу: повсюду неон в виде угловатых молний, стилизованных радиоволн и прочих электрических всплесков на стенах, полу и потолках, которые упорно продолжали лезть в мозг даже после того, как ты закрывал глаза.

Стоя в очереди на пропускном пункте у въезда в туннель Линкольна, Роберт скользил рассеянным взглядом по суетившимся дорожным полицейским. В какой-то момент ему показалось, что они сегодня ведут себя не так, как обычно: они выглядели более внимательными, если не встревоженными. Словно чувствовали, что рано или поздно по Нью-Йорку снова ударят и лишь вопрос времени — когда именно. Собственно, Роберт готов был с ними согласиться, и это даже натолкнуло его на совершение вполне конкретных шагов. Когда Кэтрин сообщила о своей беременности, они приняли решение переехать с Манхэттена подальше и очень скоро отыскали прелестный домик в тенистом Литл-Фолсе…

Наблюдая за полицейскими, которые обыскивали два грузовика у самого въезда в туннель, Роберт нетерпеливо постукивал кончиками пальцев по баранке. Лица у служителей закона были строгие и деловитые, движения — точные и энергичные. Никаких тебе смятых пластиковых стаканчиков из-под кофе или пакетов с пончиками, как обычно. Каждый в Нью-Йорке по-своему готовился к съезду республиканцев. Полиция, в частности, была приведена в состояние повышенной боеготовности.

Часы еще не пробили семь, и перед туннелем все еще горели ночные огни. Засмотревшись на них, Роберт, во-первых, едва снова не задремал, а во-вторых, едва не пропустил свою очередь. Спохватившись, он въехал в жерло туннеля, и сон как рукой сняло — впереди его ждала работа.

Проблемы имеют обыкновение сваливаться на голову как гром среди ясного неба. Так было с атакой террористов 11 сентября, так было с Великим затмением в прошлом году, так было с Моссом… Подъезжая к работе, окончательно проснувшийся Роберт уже думал о том, что ему придется вынести еще один рутинный и хлопотливый день, но звонок, заставший его при входе в кабинет, в один миг разрушил все эти мирные планы.

— Роберт?

— Да, Джон, доброе утро.

Джон был его новым боссом. Его штаб-квартира находилась в Вашингтоне, который он во всех отношениях предпочитал Нью-Йорку и даже не думал переезжать.

— Ты мне можешь объяснить, что, черт возьми, происходит, дружище?

Роберт едва удержался от того, чтобы не задать встречный вопрос: «А что, собственно, происходит, дружище?» Вместо этого он просто неопределенно хмыкнул в трубку.

— Я имею в виду Хенкота.

— А что с Хенкотом? — наконец признался в своей неосведомленности Роберт. — Что могло случиться, кроме того, что уже давно случилось и о чем мы оба хорошо знаем?

— Значит, его адвокаты до тебя еще не добрались…

Роберт ощутил в сердце неприятный холодок. Адвокаты — это всегда к беде. Впрочем, он довольно бодро произнес:

— Нет. А когда доберутся, я пошлю их ко всем чертям. И буду прав.

— Не уверен, что тебе это удастся, дружище. Дело в том, что Хенкот застрелился. Два часа назад.

«Хенкот инкорпорейтед» была частной индустриальной компанией средней руки, зашибавшей свои прибыли в химической промышленности и горном бизнесе. Не так давно один из репортеров Роберта сумел взять интервью у управляющего компанией, бывшего военного Лоуренса Хенкота — сурового и упрямого старика, который в другой ситуации скорее отрубил бы себе палец на правой руке, чем стал бы встречаться с журналистом.

Все началось с его брата Хораса, человека абсолютно иной формации, если так можно выразиться. Это был добродушный весельчак, архитектор и настоящий фанат своей профессии, с которым Роберт случайно познакомился во время очередной своей пешей прогулки по Нижнему Манхэттену. Хорасу было за шестьдесят, но он вел себя как восторженный ребенок. К тому же слыл англофилом и неизменно щеголял в бабочке вместо обычного галстука. Они с Робертом сблизились благодаря обоюдному интересу к истории Нью-Йорка. Хорас читал Роберту научно-популярные лекции о прошлом этого славного города, а тот вел себя как благодарный слушатель.

С Лоуренсом Роберт познакомился гораздо позже, на домашней вечеринке, которую устроил Хорас для близких и друзей по случаю издания своей новой книги, посвященной возрождению египетской школы архитектуры. А спустя еще несколько месяцев Роберту вдруг пришла в голову идея уговорить Лоуренса — при посредничестве его брата, конечно, — дать эксклюзивное интервью Джи-би-эн. Впрочем, особенных иллюзий Роберт не питал — просто исходил из того, что, мол, попытка не пытка. Он не удивился бы, услышав от Хораса категорическое «нет», и вполне успокоился бы на этом.