— Ураган славно потрепал Карибы и движется дальше с небольшим отклонением от изначального курса.

— Но раз ты спустился к нам, значит, опасность уже не так велика?

— Я просто решил немного развеяться. Впрочем, боюсь, мне все-таки придется пропустить кульминацию ваших приключений. Синоптики исполнены осторожного оптимизма. Они говорят, что ураган скорее всего отвернет от нас. Но до конца не уверены.

— Что ж, Роберт, мы будем ждать от тебя дальнейших хороших новостей. А теперь, друзья, извиним нашего друга и приступим…

Кэтрин сладко потянулась, коснувшись локтем Роберта. Она во всех подробностях рассказала ему, что у них происходило после ужина. Адам запер всех в номерах и сказал, что новые подсказки нужно искать там. Кэтрин нашла свою в ведерке из-под шампанского, которое заказывала себе в комнату накануне. Затем Адам устроил собрание в конференц-зале и велел сложить документы и деньги на металлический поднос, который на глазах у всех поджег.

— Мы его чуть не линчевали… — смеясь, рассказывала Кэтрин.

Впрочем, это был всего лишь фокус, и с паспортами ничего страшного не случилось. А потом Адам вдруг объявил, что убийца находится среди них. И жертва тоже. Он попросил каждого вскрыть запечатанные конверты, чтобы узнать имена обоих.

В конверте Кэтрин была фотография самой Кэтрин. Та же штука случилась и с остальными участниками игры. А когда всеобщее недоумение сменилось всеобщим негодованием, Адам вдруг взбежал на невысокую кафедру, кинул себе что-то под ноги, весь окутался облаком дыма и… исчез. Они отыскали лишь записку, в которой он приглашал всех остаться в гостинице еще на сутки за его счет. К записке был приложен краткий фрагмент из персидского литературного произведения образца XII века «Собрание птиц».

— Честно сказать, это была какая-то философская галиматья, в которой мы не очень разобрались. В ней говорилось о том, что все наши переживания, кажущиеся на первый взгляд бессмысленными, на самом деле имеют сакральный смысл, который откроется каждому в свое время.

— И на этом все кончилось?

— Представь себе, да. Думаю, что сегодня Адам навсегда лишился двух-трех друзей, но мне лично понравилось, если относиться ко всему этому как к цирковому представлению.

— Да… Весьма странно.

— Ты так говоришь, будто совсем не знаешь Адама. Ну хватит о нем!

Той ночью Кэтрин рассказала ему о своей потере, о человеке, из-за которого она бросила карьеру в МИДе.

— Он был смел как лев. Наш шпион на вражеской территории. Впрочем, это для нас она являлась вражеской, а для него — родиной. Он предал ее, но искренне был убежден в том, что поступил ради высшего блага. Ты удивишься, Роберт, но такие люди существуют. Их мало, но они есть и живут среди нас.

— Позволь высказать догадку. Это было как-то связано с распространением ядерного оружия?

— Не важно. В какой-то момент его пытались завербовать свои же, оказывая на него давление через родных. Но он не хотел на них работать, и потому пришел к нам. Так мы познакомились. А потом я увидела, что «высшее благо» он ассоциирует конкретно со мной и готов пойти на все, лишь бы я была счастлива.

— Ты была его куратором? Давала ему задания?

— Он сам придумывал себе задания. Но впрочем, да — можно сказать, что я была куратором. Я представляла организацию, на которую он работал. Я его не вербовала. Собственно, его никто не вербовал. Он сам предложил помощь. Мне он как-то сказал: «Я изменил своей стране, чтобы не изменить своей любви». А я… я его использовала.

— И ты теперь себя презираешь за это.

— Если бы не я была его куратором, им стал бы кто-то другой.

— Если бы не ты была его куратором, им стал бы какой-нибудь волосатый дядька, у которого бы плохо пахло изо рта. И ваш шпион быстро бы разочаровался.

— Ты прав. Из-за того, что я женщина, меня и приставили к нему.

— И много у вас женщин было? Для подобных… э-э… поручений?

— Хватало.

— Вам, наверно, запрещено влюбляться в своих подопечных?

— Категорически. Но поощряется, если подопечные влюбляются в нас. Собственно, ради этого все и затевается.

— Он испытывал к тебе физическое влечение?

— Не только. Нам было интересно общаться друг с другом. В конце концов, я окончила Кембридж, да и он не на ферме вырос.

— Вы спали?

— Нет.

— Почему?

— Он хотел, но я не дала.

— И все же он не отказался от своей привязанности к тебе.

— Нет. Но однажды…

— Да?

— Однажды он признался мне, что всегда боялся. Каждый день, каждую ночь — все время. А когда познакомился со мной, страх отступил. Он сказал, что встреча со мной придала ему сил и уверенности.

— И что было после этих его слов?

— Во мне что-то надломилось. Я поняла, что не могу так больше. Что я не вправе, что это подло…

— И ты подала рапорт начальству, в котором просила отстранить тебя от этой работы?

— Точно.

— А тебе сказали, чтобы ты выбросила эту дурь из головы и вспомнила лучше о том, что ты профессионал?

— Примерно, только другими словами.

— И ты выбросила дурь из головы?

— Мне пришлось. Я довела его подготовку до конца и отправила на задание. Потому что это было нужно моему начальству, моей стране, потому что это диктовалось соображениями о высшем благе. И еще я знала, что он любит меня именно такой…

— А куда ты его отправила?

— Не важно. Его звали Тарик. Он дарил мне свою любовь слепо, безотчетно, а я… Я чувствовала, что мне нужно хоть чем-то отплатить, хоть чем-то… — Кэтрин вздохнула. — И я отдала ему самое дорогое, что у меня было.

— Что именно?

Она нахмурилась:

— Мы много беседовали о древней арабской культуре, о мыслителях Востока — философах, врачах, алхимиках. Он очень гордился тем, что являлся наследником этой великой цивилизации.

— Так. Дальше.

— Помнишь ту рукопись Ньютона, которую Адам хранил у себя?

— К чему ты это?

— В ней цитировались восточные мудрецы. В той части, где шла речь о природе и открытии «Великой тайны». И я отдала Тарику копию.

— А Адам был в курсе?

— Конечно, нет. Я доверилась Тарику. К тому же в рукописи формула «Великой тайны» приводилась не полностью.

— Но ты жалеешь о содеянном.

— Скорее — переживаю.

— И что Тарик? Что он сделал с твоим подарком?

— Он обозвал его милым артефактом и сказал, что рукопись имеет исключительную ценность как памятник ушедшим эпохам и забытой мудрости древних. А потом… А потом он вернул ее мне. Ответил добром на доверие. И еще на протяжении нескольких лет поставлял нам ценнейшую информацию, лучшую в своем роде. Ни от кого другого мы такой не получали. И никто, кроме нас, такой не получал. Даже американцы. Как говорится, «бабушка бы мной гордилась».

— А потом?

— А потом он захотел выйти из игры.

— Ему надоело трудиться во имя высшего блага и спасать мир?

— Ты и представить себе не можешь, под каким прессом он находился. Я просила за него начальство, но мне приказали все устроить так, чтобы он продолжил работу в своей стране.

— Еще бы. Эвакуируй вы его, и он мгновенно превратился бы из курицы, несущей золотые яйца, в банального нахлебника.

— Он был бесценен. И мы чувствовали себя в долгу перед ним. В большом долгу за все, что он для нас сделал. Но моего мнения никто не спрашивал. Мне велели передать, что он может надеяться на эвакуацию, лишь после того как доведет свое дело до конца, и пообещать, что мы устроим жизнь не только ему, но и его отцу, на которого давила их контрразведка.

— Когда это все было?

— Летом девяносто седьмого. Год назад. И вот он сделал все, что от него просили, и я запланировала его побег из страны.

— Ты одна?

— Скажем так: моя команда. Но я отвечала за всю операцию.

Роберт молча ждал продолжения.

— Мы все устроили. Транспорт, квартиры, паспорта… И он подтвердил, что готов к эвакуации… Он должен был подать знак желтым мелком в определенном месте накануне вечером. И мы увидели этот знак. А потом наступило утро. Как сейчас помню, такое серое, омерзительное.