– Ты что, владелец алмазных копей?

– Нет. Но если ты захочешь… Короче, ты ни в чем не будешь нуждаться.

– Если что? – зеленые глаза внимательно изучали его через зеркало.

– Я сказал – выходи за меня замуж.

– Ах, ты опять об этом…

Резкая трель телефона разорвала напряженную тишину.

– Да-а, – сказала в трубку Софья, и тут же лицо ее изменилось. – Кого?! Волкова?

Она испуганно посмотрела на Волка, отставив трубку в сторону, словно взведенную гранату. Он протянул руку.

–Да.

– Есть новости, Володя, – голос Петрунова был невеселым.

– Как вы узнали номер?

– Он остался в памяти. Я уже два дня не могу тебя найти. Решил попробовать…

– Что за новости?

– Неважные. Ты переведен в МВД. В Тиходонское управление. Через неделю должен приступить к работе. Ты меня понял?

Волк помолчал.

– Понял. Чего тут непонятного.

Он положил трубку.

– Неприятности? – Взгляд у Софьи был тревожным. – Как они тебя нашли? Надеюсь, они не будут больше сюда звонить? Представляешь, если вдруг у Николая Павловича спросят Волкова?

Волк покачал головой. Сначала медленно, потом все сильнее, будто отгонял наваждение.

– Я уезжаю в Тиходонск. Поедем со мной.

– Ты серьезно?

– Да. Поедем!

Софья аккуратно припудрила носик.

– Но тебе надо вначале устроиться, обосноваться…

– Но ты согласна?! – Волна радости захлестнула его с головой. – Отвечай, ты согласна?

– Ну… В принципе, да.

– Ура! – Волк схватил Софью в охапку. – Я позвоню через месяц… Или два… И ты приедешь ко мне. Да?

– Конечно, – сказала Софья и по-матерински поцеловала его в щеку.

За шесть лет Тиходонск почти не изменился. Те же выщербленные улицы, обветшавшие купеческие дома, вечные тополя вдоль Магистрального проспекта, опыляющие весной весь город противным летающим пухом, забивающим глаза, носы, автомобильные радиаторы и провоцирующие мальчишек поджигать невесомые белые кучки, охотно вспыхивающие с резким сухим треском, как порох.

Только улицы стали уже, дома ниже, Магистральный короче… Весь город будто съежился, покрылся налетом провинциальности. И шикарная двухкомнатная квартира родителей превратилась в тесное убоговатое жилье, в котором и жить-то по-настоящему нельзя – разве что посмотреть телик и переночевать в промежутке между трудовыми буднями. Только вид из окна по-прежнему радовал. Это, конечно, не панорама Юго-Запада столицы с балкона шестнадцатого этажа, но неспешно плывущие по Дону баржи и сухогрузы, стремительно летящие над волнами «Метеоры», бескрайние просторы Задонья расслабляли зачерствевшую душу, ласкали взгляд и радовали сердце.

Вольф сделал родителям сюрприз и приехал без предупреждения. Бурная радость встречи сменилась ужасом, когда Генрих и Лизхен увидели татуировки.

– Это они тебя изуродовали! – не спросил, а констатировал отец, вложив большую, чем обычно, ненависть в слово «они».

– Кто?! Кто это сделал?! – убивалась мать. – Зачем? У Володеньки была такая гладкая кожа…

Она зарыдала. Лицо Генриха застыло, каменно напряглись желваки.

– Успокойся, мам, – Володя обнял мягкие вздрагивающие плечи. – Так было надо по работе. Это все можно свести. Успокойся.

– Правда? От этой гадости ничего не останется? – мать перестала всхлипывать.

– Ничего. Почти ничего. Да. Почти.

– А по какой работе? – Она вытерла покрасневшие глаза. – Ты ведь все это время служил в армии?

– Гм… Не совсем. Последнее время пришлось работать в милиции. Сейчас я перевелся сюда.

– Так ты милиционер?! – оторопела Лизхен. Генрих криво усмехнулся и многозначительно покачал головой.

– Но почему ты ничего не писал, не рассказывал?

– Не мог. Не имел права.

Строгие казенные обороты привычны для граждан советской России. Мать успокоилась окончательно.

– А жена? Когда она приедет?

– Мы развелись.

Генрих хмыкнул. Но Лизхен не обратила на это внимания.

– В жизни всякое бывает, обойдётся. Главное, что можно убрать этот ужас. Слава богу! Я прямо испугалась, как тебя увидела. Ой, заболталась… Помойся, отдохни, я сейчас быстро накрою на стол…

Мать уже не готовила немецкие блюда, отец перестал быть трезвенником и даже перешагнул черту умеренного потребления. Он опрокидывал большие стопки одну за другой, почти не притрагиваясь к отварной молодой картошке, свежим котлетам и зелени. Вольф, наоборот, пил мало, но с жадностью налегал на забытую домашнюю еду. Лизхен, подперев пухлым кулачком подбородок, наблюдала с тем умиленным выражением лица, которое было бы у любой матери в подобной ситуации.

– Ты стал таким большим, совсем взрослым… Конечно, жаль, что с женой расстались… Я все хочу внуков понянчить… Может, успею еще… У тебя на примете-то никого нет?

– Почему, есть, – кивнул Владимир. Он не любил говорить с набитым ртом, но сейчас не стал соблюдать это правило. – Только она старше меня…

– Подумаешь! – мать махнула рукой. – И я старше Генриха на два года. Даже на два с половиной! А у вас какая разница?

– Тринадцать лет.

– Тринадцать?!

– И она замужем.

– Вот те на! А кто муж-то?

– Генерал.

Генрих снова хмыкнул:

– От генерала небось не уйдет! – и опрокинул очередную стопку.

– Уйдет. Как только осмотрюсь здесь, позвоню, и она приедет. Примете невестку?

Мать разулыбалась:

– Конечно! Не разместимся разве в таких хоромах? Заселяйтесь в твою комнату и живите! Места хватит.

«Хватит ли?» – подумал Вольф. Если всю жизнь прожить в коммуналке, то изолированная двухкомнатка действительно покажется дворцом. Но Софья привыкла к просторным командирским квартирам. Вряд ли ей понравится тесниться вчетвером на тридцати двух метрах. А ночью? Она так кричит и стонет, что перепугает родителей. Нет, надо будет снимать жилье. Но где взять деньги? Да и вообще… Вот так бросить Москву, привычный образ жизни, обеспеченный быт генеральской жены и очертя голову приехать в какой-то Тиходонск?.. Сейчас это казалось совершенно невероятным!

– О чем задумался, сыночек?

– Да так… О жизни. Как она сложится…

Владимир отправил в рот последний кусок и сыто отвалился на спинку стула.

– Ой, я сейчас чай принесу! – мать убежала на кухню.

– Значит, Вольдемар, ты прибыл разрабатывать наших ментов? – Генрих испытующе смотрел на сына в упор. – Что же они сотворили, если прислали сотрудника аж из Москвы?

– Ты хорошо освоил служебный лексикон, отец. Только я не затем приехал. Меня выгнали из Конторы. И теперь я действительно лейтенант милиции.

Отец понимающе кивнул:

– Значит, не можешь сказать. Ладно. Дело такое…

Генрих опрокинул еще одну стопку.

– Ты стал много пить.

– Да. Раньше не пил совсем, и все окружающие считали меня идиотом. Помнишь, даже избить хотели, ты тогда заступился с этим своим лысым другом… А теперь пью, и меня считают нормальным. Хотя это тогда я был нормальным, а не сейчас. Просто мир вокруг нас ненормален. Он всегда так и говорил.

–Кто?

– Иоганн… Он хотел переделать мир в нормальный. А я засадил его за решетку. Это очень большой грех. Очень. Он снится мне по ночам. Мертвый. Подходит ко мне и наставляет палец. Мертвый, представляешь? Наверное, его уже нет в живых…

Владимир покачал головой:

– Жив, жив. Не могу сказать, что совсем здоров, но его уже выписали из больнички. Устроился неплохо, ходит в авторитетах…

У отца отвисла челюсть.

– Ты… Ты…

– Да. Я его видел.

– Там?!

– Да, там. Где же еще?

На лице Генриха проступило выражение озарения.

– Это из-за него тебя так разукрасили?

– Точно.

– И что они от него хотели?

Владимир замялся:

– Этого я сказать не могу.

Генрих вздохнул:

– Значит, ты тоже причинял ему вред. Это рок нашей семьи! Из-за нас должен страдать бедный Иоганн!