Автобус подошел и уехал, увозя с собой большую часть моих случайных соседей по остановке. Красный свет светофора погас, загорелся зеленый. Я покрепче ухватил ручку своего кейса с инструментами и перешел улицу.

Привратник в «Шарлемане» походил на опереточного швейцара. Золотого шитья на мундире не меньше, чем у какого-нибудь эквадорского адмирала и примерно столько же напыщенности. Он оглядел меня с головы до пят, и, похоже, зрелище это не произвело на него ни малейшего впечатления.

— Бернард Роденбарр, — представился я. — Меня ждет мистер Ондердонк.

Ну и разумеется, он не поверил мне на слово. Подвел меня к консьержу, а сам остался рядом — на тот случай, если вдруг у меня возникнут разногласия с этим почтенным джентльменом. Консьерж связался по домофону с Ондердонком, убедился, что меня действительно ждут, и передал на попечение лифтеру, который и вознес меня на пятьдесят ярдов ближе к небесам. В лифте и вправду оказалась телекамера, и я старался не смотреть в нее и одновременно делал вид, что вовсе не избегаю смотреть в нее, и старался выглядеть как можно естественней и беззаботнее, словно девица, вышедшая первый день работать официанткой без лифчика. Лифт был отделан палисандровым деревом и плюшем, разными начищенными медными штучками, а под ногами расстилался ковер цвета бургундского. Немало семей в Нью-Йорке жили в куда менее комфортабельных помещениях, и все равно, выйдя из него, я испытал облегчение.

Что сделал на шестнадцатом этаже, где лифтер указал на нужную дверь и ждал, пока мне ее не откроют. Приоткрылась она всего на пару дюймов — мешала цепочка, — но и этого оказалось достаточно. Ондердонк увидел меня и улыбнулся.

— А, мистер Роденбарр, — сказал он и зазвенел цепочкой, — рад вас видеть. — А потом сказал: — Спасибо, Эдуардо. — И только тогда двери лифта закрылись, и клетка поползла вниз. — Что-то я сегодня совсем неуклюжий, — заметил Ондердонк. — Ага, наконец-то! — И он снял цепочку и распахнул дверь. — Прошу вас, мистер Роденбарр, входите. Сюда, пожалуйста… Что, на улице так же хорошо, как и днем? И скажите мне, что будете пить. А может, кофе? Я как раз сварил целый кофейник.

— Кофе с удовольствием.

— Сливки, сахар?

— Черный, без сахара.

— Похвально.

Это был мужчина лет под шестьдесят с серо-стальными волосами, аккуратно разделенными на пробор сбоку, и красным обветренным лицом. Скорее невысок ростом и хрупок, но военная выправка, видимо, была призвана компенсировать этот недостаток. Возможно, он некогда действительно служил в армии, поскольку не походил, на мой взгляд, на человека, служившего привратником или эквадорским адмиралом.

Мы пили кофе в гостиной за маленьким столиком с мраморной столешницей. Ковер абиссинский, мебель в стиле Людовика Пятнадцатого. Несколько полотен, все XX века и все абстрактные, в простых алюминиевых рамках, являли собой приятный контраст старинной мебели. Одна из них, с голубыми и бежевыми амебообразными загогулинами на кремовом фоне, принадлежала, по всей видимости, кисти Ганса Арпа, а полотно, висевшее над камином, несомненно было работы Мондриана. Нельзя сказать, чтоб я так уж замечательно разбирался в живописи, я далеко не всегда могу отличить Рембрандта от Хальса или Пикассо от Брака, но Мондриан есть Мондриан. Черная решетка на белом поле, пара квадратиков ярких чистых цветов — да, у этого парня был свой стиль.

По обе стороны от камина, от пола до потолка, тянулись полки — именно их наличием и объяснялось мое присутствие здесь. Пару дней назад Гордон Кайл Ондердонк, прогуливаясь по улице, случайно забрел в «Барнегат букс», как забредали и многие другие люди, купить, к примеру, «Барабаны на нашей улице» или же продать «Lepidopterae». Он небрежно полистал пару книг, задал пару-тройку вопросов, вполне уместных в подобных случаях, купил роман Луи Очинклосса и уже на выходе вдруг остановился и спросил, а не провожу ли я оценку частных библиотек.

— Нет, я не собираюсь продавать свои книги, — сказал он. — По крайней мере, пока, хотя и подумываю перебраться в Вест-Кост. И если решусь, то, видно, придется избавляться от книг. Это проще, чем везти морем. Но у меня имеется несколько очень старинных книг, библиотека собиралась долгие годы, и знаете, как-то не хотелось бы попасть впросак, если уж встанет вопрос о продаже. А если даже нет… Все равно, не мешало бы знать, стоит моя библиотека несколько сотен или тысяч, как вам кажется?

Я не так часто провожу оценки, но всегда получаю удовольствие от этого занятия. Нет, платят при этом не так много, но порой шанс оценить библиотеку плавно переходит в возможность ее приобрести. «Ну, если она стоит тысячу долларов, — говорит, к примеру, клиент, — сколько вы готовы за нее заплатить?» — «Нет, тысячу долларов я за нее не дам» — отвечаю я. «Я могу и скостить, так скажите, за сколько берете?» Ну а затем начинается упоительнейший и занимательнейший процесс торга.

Следующие часа полтора я провел с блокнотом и ручкой, записывая цифры и суммируя их. Я просмотрел все книги на открытых полках из орехового дерева, тянувшиеся по обе стороны от камина, затем перешел в соседнюю комнату, очевидно служившую кабинетом, где книгами были уставлены застекленные полки красного дерева.

Библиотека у него оказалась довольно интересная. Нет, Ондердонк не придерживался какого-либо определенного направления или тематики, просто книги накапливались на протяжении долгих лет и время от времени некоторые из них выбрасывались за ненадобностью. Были здесь дорогие собрания сочинений в кожаных переплетах — Готорн, Дефо, неизбежный Диккенс. Было, наверное, с дюжину томов издания «Лимитид Эдишнс Клаб», тоже довольно дорогих, а также несколько десятков книг из серии «Наше наследие», которые стоили не так дорого — по восемь-десять долларов за штуку, зато всегда пользовались спросом. Имелись у него и первоиздания любимых авторов — Ивлин Во, Дж. Маркванд, Джон О'Хара, Уоллес Стивенс, несколько Фолкнеров, несколько Хемингуэев, несколько ранних произведений Шервуда Андерсона. Были книги по истории, в том числе замечательное собрание сочинений Гизо «Франция» и «История войны в Персидском заливе» Омана в семи томах. Почти никаких книг по науке. Никаких там «Lepidopterae».

Однако он, фигурально выражаясь, сам себя обокрал. Подобно многим непрофессиональным коллекционерам, поснимал с большинства книг суперобложки, тем самым бессознательно изрядно обесценив их. Существует, к примеру, целый ряд первоизданий, которые идут по сто долларов в супере, а без него больше чем по десять-пятнадцать баксов за них не выручить. Ондердонк страшно удивился, узнав об этом. Большинство людей удивляется.

Я сидел и подсчитывал общую сумму, а он тем временем отправился на кухню за новой порцией кофе и на этот раз подал к нему бутылку «Айриш мист».

— Люблю добавить в кофе капельку, — сказал он. — Хотите?

Звучало это очень соблазнительно, но кто мы будем, если откажемся от своих принципов? И продолжил пить черный кофе и складывать цифры. Конечная немного превышала пять тысяч четыреста долларов, и я сообщил ему об этом.

— Я, наверное, немного поосторожничал, — добавил я. — Работал слишком поспешно, в справочники и ценники не заглядывал и склонен был немного преуменьшать стоимость. Вы свободно можете округлить эту сумму до шести тысяч долларов.

— И что же означает эта сумма?

— Это розничная цена. Их рыночная стоимость.

— И если вы купите у меня эти книги, в том случае, разумеется, если данный материал представляет для вас какой-либо интерес…

— Представляет, — сказал я. — Имея в виду такого рода материал, я готов работать за пятьдесят процентов.

— Так вы готовы заплатить мне три тысячи долларов?

Я покачал головой.

— Не совсем. Я танцую от первой цифры, которую вам назвал, — объяснил я. — Готов заплатить вам две тысячи семьсот долларов. Ну и разумеется, вывоз книг за мой счет.

— Понимаю, — закинув ногу на ногу, он не спеша потягивал кофе. На нем были прекрасно скроенные серые фланелевые брюки, уютный домашний жакет с кожаными пуговицами и мягкие туфли, пошитые, как мне показалось, на заказ из акульей кожи. Очень элегантные и выгодно подчеркивающие изящество маленькой ступни. — Нет, пока я продавать не собираюсь, — сказал он. — Но если придется переезжать, а такая вероятность существует, то непременно буду иметь вас в виду.