— Да, но картиной может заниматься только один человек.

— Знаю. А теперь послушай, что я скажу.

И я рассказал Дениз, что у меня на уме. Она слушала и кивала, а когда я закончил, не произнесла ни слова, лишь взяла сигарету и закурила. Докурила почти до самого фильтра и только после этого заговорила:

— Что-то уж очень хитроумно.

— Да, боюсь, что так.

— Запутано. Нет, я понимаю, куда ты клонишь, но у меня ощущение, что чем меньше я буду знать обо всем этом, тем лучше. Это возможно?

— Возможно.

— Думаю, немножко музыки не повредит, — сказала она, закурила еще одну сигарету и, включив радио, поймала станцию, передающую джаз. Я узнал мелодию, которую они играли, — соло для фортепьяно в исполнении Рэнди Вестона.

— Пробуждает воспоминания, — заметил я.

— Правда?.. Джейрид в гостях, у друга, придет через час. Он и поможет.

— Замечательно.

— Вообще мне нравится собрание Хьюлетта. Ну, разумеется, у Джейрида страшное отвращение к этому месту…

— Почему?

— Потому, что он ребенок. А детям туда вход воспрещен, разве не знаешь?

— Ах, ну да, конечно. Даже в сопровождении взрослых.

— Даже в сопровождении хоть всего ансамбля «Питсбург Стилерс». Всем лицам до шестнадцати, без каких-либо исключений.

— Слишком уж большие строгости они там развели, — заметил я. — Как прикажешь в таком случае развивать художественный вкус у ребенка, а?

— О, это действительно проблема, Берни! Кроме как в Мет, [33]Современный, Гуггенхайма, Уитни, Музей естественной истории, ну и еще пару сотен частных галерей, податься бедному ребенку просто некуда. Его напрочь отрезали от всех источников культуры. Просто ад, а не жизнь, вот что я тебе скажу.

— Не знай я тебя лучше, подумал бы, что ты иронизируешь.

— Я?! Да никогда в жизни! — она затянулась сигаретой. — Вот что я скажу тебе, Берн. Это, конечно, счастье, войти в галерею и не увидеть, как восемь миллионов ребятишек облепили там все стены. А чего стоят эти школьные экскурсии во главе с окончательно обезумевшей учительницей, объясняющей голоском громкостью в восемьдесят децибел, что было на уме у Матисса, когда он писал ту или иную картину? А вокруг нее носятся штук тридцать ребятишек, объевшихся сникерсами!.. Нет, музей Хьюлетта только для взрослых, и мне это нравится.

— А Джейриду — нет.

— Понравится, когда ему стукнет шестнадцать. А пока запретный плод сладок. Знаешь, мне кажется, он вбил себе в голову, что там размещается некое хранилище мирового эротического искусства и что именно поэтому его туда не пускают. И знаешь, что мне еще нравится у Хьюлетта? Ну, помимо того, что туда не пускают детей, и подбора полотен? То, как они вешают эти полотна. Вешают или развешивают?

— Не вижу разницы.

— Нет, все же развешивают, — решила она после некоторого раздумья. — Это убийц вешают, или раньше вешали. А картины и мужские костюмы развешивают. Там, у Хьюлетта, между ними большое пространство и каждую можно как следует разглядеть. — Она устремила на меня многозначительный взгляд. — Я просто пытаюсь объяснить, насколько особое у меня отношение к этому месту.

— Понял.

— А потому ты еще раз должен обещать мне, что дело чистое.

— Ты помогаешь вызволить кота из неволи и спасти торговца букинистической книгой от тюрьмы.

— К черту букинистическую торговлю! Что за кот? Сиамский?

— Нет, бирманский. Арчи.

— Ах, ну да. Тот, который ласковый.

— Они оба ласковые. Просто Арчи более открыто выражает свои чувства.

— Какая разница…

Рэнди Вестона давно сменил Чик Кориа, теперь и его запись кончилась, и некий молодой человек неуверенным голосом излагал последние новости. Первой и главной был прогресс, достигнутый на переговорах по ограничению вооружений, имевший, по мнению комментатора, глобальное значение. К стыду своему должен признаться, что выслушал я его не слишком внимательно. Зато потом навострил уши, когда этот болтун принялся рассказывать, как по некому анонимному звонку полиции удалось обнаружить тело на складе в Вест-Виллидж… Тело принадлежало мужчине, и опознали в нем Эдвина П. Тернквиста. Тернквист погиб от удара в сердце каким-то острым предметом, по всей вероятности ножом для колки льда. Он был художником и типичным представителем нью-йоркской богемы, часто посещал старую таверну «Кедр», где обычно собираются абстракционисты и авангардисты, а проживал он на момент своей смерти в Челси, в крошечной гарсоньерке.

Итак, парень выдал уже достаточно информации, но остановиться на этом не пожелал. Главным подозреваемым по делу, добавил он, является некий Бернард Роденбарр, книготорговец с Манхэттена, на счету у которого несколько краж со взломом. На днях Роденбарр был отпущен под залог, и обвиняется он в убийстве Гордона Кайла Ондердонка, проживавшего в роскошной квартире в фешенебельном жилом доме, известном нью-йоркцам под названием «Шарлемань». Согласно предварительным данным, Г. К. Ондердонк был убит при попытке ограбления, но мотивы убийства Роденбарром Тернквиста пока еще не совсем ясны полиции. «Возможно, — продолжил этот хам, — мистер Тернквист просто оказался человеком, который слишком много знал».

Я подошел и выключил радио, и внезапно наставшая в комнате тишина была бесконечна, как пески Сахары. Нарушил ее щелчок зажигалки — это Дензи прикурила очередную сигарету. А потом, глядя на меня сквозь клубы дыма, сказала:

— Тернквист… Что-то очень знакомое.

— Вполне может быть.

— Как, он сказал, его имя? Эдвин?.. Нет, первый раз слышу. Если не считать того, что ты упоминал о нем в телефонном разговоре.

— Гм…

— Но ведь ты не убивал его, а, Берн?

— Нет.

— А того, другого? Ондердонка?

— Нет.

— Однако влип, что называется, по уши?

— По самую макушку.

— И тебя разыскивает полиция, да?

— Похоже на то. И знаешь, будет лучше, если они… э-э… меня не найдут. Только вчера, как назло, потратил все наличные, переслав чек на оплату залога. Так что на этот раз ни один судья меня уже больше не выпустит.

— И, оказавшись в камере на Рикерс-Айленд, ты уже не сможешь отстаивать справедливость, ловить убийц и выручать из неволи котов, да?

— Точно.

— Тогда кто я в таком случае? Сообщница, укрывательница преступника?

Я покачал головой:

— Нет, всего лишь невольный соучастник. Ты никогда не включала радио, поняла? И если я благополучно выберусь из этой заварухи, обвинять тебя никто ни в чем не будет. Обещаю, Дениз.

— А если нет?

— Э-э…

— Ладно, забудь. Считай, что ты этого не слышал… А как поживает Кэролайн?

— Кэролайн? О, она в полном порядке.

— Занятно все же, как иногда может сложиться жизнь.

— Угу.

Она постучала по полотну пальцем.

— А та, в Хьюлетт, была не обрамлена? Просто полотно на подрамнике, да?

— Да. И изображение словно выходит за пределы картины.

— Да, иногда он писал именно так. Не всегда, но иногда. Вообще, вся эта затея — чистое безумие, Берни. Ты хоть понимаешь это, а?

— Ага.

— И все равно, — добавила она, — может сработать.

Было уже около одиннадцати, когда я вышел из мастерской. Дениз уговаривала меня остаться, заявив, что диван в полном моем распоряжении, но я боялся воспользоваться ее гостеприимством. Меня разыскивала полиция, а это означало, что они вполне свободно могут заглянуть и сюда. Кэролайн была единственным человеком, знавшим, что я пошел к Дениз, и конечно, она меня не выдаст, разве что они будут загонять ей под ногти горящие спички. Но, допустим, они на это пойдут? Или же она проболтается какой-нибудь своей приятельнице, к примеру Элисон, а та, в свою очередь, окажется более разговорчивой?..

К тому же полиции, возможно, вообще не понадобится подсказка. Рей знал, что одно время мы с Дениз встречались, и, если они начнут проверять всех моих знакомых подряд, беды не миновать.