Те, кто приплыл сюда из тяги к странствиям и досужего интереса, переглядывались, пересмеивались, перебрасывались остротами, угодив прямо с корабля в длиннющую очередь в казенном учреждении. Иных это раздражало. Один из пассажиров, о котором все знали, что он торговый представитель, командированный на поиски новых товаров, еле сдерживался, чтобы не выругаться.

Ему не то что вслух, даже про себя браниться заказано, а то что-нибудь сорвется с языка ненароком… Поэтому не психовать. Он сама флегма. Он спокоен, как дурацкий волнолом. Чайки-дуры орут, народ балаболит и суетится, а он спокоен, по самую макушку залит флегмой, ни одна струнка в душе не шелохнется.

Самовнушение худо-бедно помогало. Он уже не тот, что был пару месяцев назад. Того, прежнего, обыскались, а нынешнего никто не ищет.

Выглядел он лет на пятьдесят. Жилистый, но с брюшком (всю дорогу жрал за двоих то в охотку, то через силу, чтобы располнеть и меньше соответствовать своему словесному портрету), изможденное затаенным беспокойством лицо тщательно выбрито, осветленные белесо-пепельные волосы зализаны и стянуты на затылке. Ежели его не покинет шальная удача, ни одна сволота не узнает.

Чиновник, повадками напоминавший приезжему его самого в не столь давнюю бытность, после серии идиотских вопросов выдал документ на гербовой бумаге с двумя печатями. Личник называется. К этому личнику нужно было приложить большой палец и то же самое – к другому документу, который останется в конторе. Магическая фиксация отпечатков. Вот это уже дрянь… Если те, кто его ищет, просекут, что он купил билет на пароход, и заявятся сюда – в два счета разнюхают след.

Вслух не возмутился. Изобразил законопослушного коммерсанта. Придется на новом поле играть с судьбой по новым правилам.

Из Гостевого Управления он выбрался за полдень и отправился на поиски трактира. Настроение смурное, в руке чемодан, из кармана торчит затрепанный словарь-разговорник. В течение всего путешествия он учил венгоский и каждую ночь клал под подушку зачарованный кристалл, способствующий усвоению чужого языка, так что мог кое-как объясниться с местными.

Здесь все не так, как в Иллихее. Не по-людски.

Если там на весь материк одна-единственная великая держава от края до края, то в Анве и на лежащих близ нее островах больше дюжины государств, которые грызутся меж собой, а случается, и воюют. Форменные дикари. С другой стороны, в мутной воде проще ускользнуть от загребущих лап.

Женский пол тут вместо платьев носит штаны, а поверх – или юбку-разлетайку, или прозрачную тряпку, украшенную шитьем, или вовсе что-то несуразное, сквозистое, вроде кружева из тесемок. Ножек не увидишь, даже ветер не помощник. Ежели приспичило с кем познакомиться, смотри, какого цвета у нее холла – обязательный жакет, без которого ни светская дама, ни поломойка на улицу не выйдет.

В приложении к словарю имелась таблица с пояснениями касательно цветовой символики. А то сунешься к той, которая не желает никому давать, и она тебя потом по судам затаскает.

Также на пляжах здесь не валяются нагишом, как на иллихейских курортах, и дамам дозволено купаться только в специальных шароварах и кофтах с длинными рукавами. Прилюдно обнажать руки-ноги женщине неприлично, зато все бордели занесены в государственные реестры и официально поделены на категории. Наверняка тесно сотрудничают с цепняками, которые носят красно-желтые шапки и наделены полномочием в любой момент потребовать у тебя личник для проверки.

И нет здесь нечисти вроде той, что в Иллихее сидит по своим логовам, подстерегая, кого бы сожрать, а в урочное время – это для нее самый большой праздник – оборачивается человеком или животным и отправляется куролесить, но до истечения отпущенного ей на гульбу срока должна вернуться на свое место. Окаянные твари причиняют людям много всякого разного паскудства, уж это путешественник изведал на горьком опыте. Из-за этого, можно сказать, родину за бортом оставил.

На первый взгляд благодать, но в Анве сплошь и рядом встречается другая напасть, какой Империя не знает. Воплотившиеся наваждения. С ними разбираются так называемые убийцы наваждений, специально натасканные ребята вроде иллихейских охотников на оборотней.

За обедом приезжий просмотрел купленную у входа в трактир газету. Бумага цвета жидкого чая, заглавные буквы с финтифлюшками. На первой полосе фото: исполинская рыба-палач над крышами тесно слепившихся угловатых домов – больше смахивает на коллаж, чем на репортерский снимок; разгромленное заведение с наполовину оторванной вывеской, наискосяк повисшей над дверью; какой-то парень с миной погруженного в задумчивость аристократа и экзотически раскосыми глазами.

Проглядев без словаря передовицу, путешественник уловил общий смысл: не далее как вчера над одним из районов Лонвара материализовался опасный морок, но оказавшийся рядом профессионал быстренько его развоплотил, хотя без жертв не обошлось.

Кроме наваждений, от которых сплошные подлянки и неприятности, в Анве в ходу иллюзии: для декора, для театральных эффектов, в качестве оружия при военных конфликтах, и еще у них тут распространена рамография, или рамга, – этакая особая разновидность искусства.

В зачарованную рамку вставлен прямоугольник из специального стекла, в уголке углубление для магического кристалла. Напоминает картину, только живую, говорящую, переменчивую, изображающую целую историю от начала до конца: то смотри, что там происходит, то читай написанный текст. Баловство вроде книжек, которые путешественник не уважал, ибо не любил, когда ему дурят голову тем, чего нет.

Знаменитых рамок он никогда не видел, вывозить их отсюда нет смысла, так как вдали от Анвы они превращаются в бесполезный не волшебный хлам. Теперь можно будет поглядеть своими глазами… Хотя он заранее знал, что это дребедень.

Рамгой занимаются мастера, обладающие даром сочинять и воплощать иллюзорные истории. Иначе говоря, дармоеды. Узнав, что иным из них недурно платят, путешественник искренне расстроился – западло же, когда кому-то за ерунду деньги дают.

Зато, услышав о том, что их творения иной раз выходят из-под контроля, превращаются в морок и норовят убить своего создателя, он ощутил злорадное довольство: так их, бездельников, пусть бы лучше у станка на фабрике стояли или какую-нибудь там брюкву на огороде окучивали.

Правда, злорадствовал он на борту «Принцессы Куннайп», когда пассажиры языками мололи, а здесь, в Анве, где за каждым углом можно столкнуться нос к носу с чьим-нибудь воплотившимся наваждением, его начали одолевать совсем другие чувства. Скорее уж опасливые.

После плотного обеда он отправился подыскивать гостиницу подальше от порта. Убедился, что Лонвар – дрянь-город: не найдя места получше, его построили на сплошных косогорах, дыхалку надорвешь карабкаться вверх-вниз по этим лестницам. В придачу воняет копотью, улицы окутаны дымными вуалями, иностранная речь понятна с пятого на десятое, хотя и зубрил всю дорогу венгоский язык, словно придурок-студент перед экзаменом.

Несмотря на сытость и одышку, путешественник бдительности не потерял и сберег свой чемодан, который дважды попытались спереть. Уж в этих-то делах он знал толк, его учить не надо, сам мог бы научить здешних незадачливых хапунов.

Наткнувшись за поворотом на Кошачий храм, он остановился и отвесил степенный поклон изваянию Лунноглазой Госпожи, видневшемуся за аркой ворот. Ручку чемодана при этом не выпустил, не надейтесь.

Лунноглазая прогневалась из-за того, что он причинил обиду ее жрице, и Госпожу следовало поскорее умилостивить. За время плавания путешественник не раз молился и обещал пожертвовать в первый же храм, какой попадется, два изумруда на гляделки для кошачьей статуи. Всенепременно надо откупиться, богов лучше не гневить.

С другой стороны, ежели по справедливости, не так уж сильно он виноват. Не сам ведь стрелял в окаянную монашку, а всего лишь приказал стрелять наемникам. С кем не бывает?

Обещанных изумрудов у него при себе не было. Хорошо еще, деньги были. Разжился на пароходе, хотя поднялся на борт почти нищим, отдав последние гроши за билет. Без шороху разжился, подумали на корабельную обслугу.