Когда Роани была жива, Темре не раз наблюдал то же самое: Нолган со своей жертвой-возлюбленной и Нолган с кем угодно другим – это были два разных человека. Отчасти из-за этого многие в компании Сой ему симпатизировали, считая его рассудительным и воспитанным юношей, способным на глубокие чувства, а Роани – виноватой в его страданиях взбалмошной ветреницей.

– Закончу свою работу и вызову полицию, – бесстрастно бросил убийца наваждений.

Нолган не стал предлагать ему денег за молчание. Должно быть, сразу понял, что из этого ничего не выйдет. Вот госпожа Аргайфо, будь она здесь, попыталась бы его подкупить, но она давно уже не переступала порог этого дома, хотя оплачивала все счета. Войти сюда – это означало бы надышаться дурманных паров, если только у тебя нет магической маски, фильтрующей воздух. Мать Нолгана заботилась о своем здоровье.

– Зачем ты это сделал? – поинтересовался Темре, когда вернулись на первый этаж.

– Она хотела от меня уйти. Купила билет на поезд, собрала чемоданы. Она бы ушла навсегда, а я не мог ее отпустить, не мог без нее жить, – в голосе парня опять проскользнул сдержанный стон. – Я бы не выдержал, я слишком любил ее, чтобы отпустить…

– Не ее. Себя.

– Что?..

– Себя ты любишь, единственного и ненаглядного. Лучше я поломаю эту куклу, чем кому-то отдам, а то мне будет плохо – так ведь?

Это Нолгану не понравилось. Он прищурился, протестующе усмехнулся и ничего больше не сказал.

Темре оставил его в одной из комнат внизу, на всякий случай повернув торчавший в замочной скважине ключ. Как бы там ни было, работу нужно довести до конца.

Уничтожив последний морок – это был карниз для шторы, висевший параллельно настоящему карнизу и усеянный на манер лепнины выпуклыми губами, которые то улыбались, то что-то шептали, – он устало выругался и отпустил на волю свои эмоции, которые при контакте с наваждениями следует держать под спудом.

Настроение сразу сделалось препоганым. Первым делом захотелось спуститься на первый этаж и набить морду Нолгану. Если бы Роани послушалась разумных советов, если бы переспала с Котярой (или с кем-нибудь еще из ордена Лунноглазой, раз уж Котяра ей чем-то не приглянулся), если бы и в самом деле уехала, не сообщив присосавшемуся, как пиявка, несчастному влюбленному своего нового адреса, она осталась бы жива. Вместо этого она то ли в очередной раз купилась на уверения, что «теперь у нас все будет хорошо», то ли позволила себя запугать. И вскоре после этого в подвале дома, насквозь провонявшего дурманом, появился роскошный полированный гроб. Ведь мертвая Роани не сможет отсюда уйти, она всегда будет рядом с Нолганом.

Прежде чем позвонить в полицию, Темре еще раз осмотрел ту комнату, где жила девушка. Никакой больше пакости, чисто. Взгляд упал на маленький бумажный сверток с приклеенной самодельной розочкой, лежавший на туалетном столике среди запыленных флаконов с остатками духов. «Ненаглядному Нолгану от нежно любящей Роани». Она еще и подарок ему приготовила…

Рука сама собой потянулась к девичьему сюрпризу. Гронси слывут народом беззастенчиво любопытным и вороватым – ну, во всяком случае, их считают таковыми все остальные, венгосы в особенности. А Темре, чего уж там, тоже был гронси. Почему его разобрало желание посмотреть, что находится внутри, почему взгляд прилип именно к этому свертку, в то время как вокруг столько шкатулок, пакетиков, коробочек, да еще пара чемоданов в придачу, – спросите что-нибудь полегче. Наверное, чутье подтолкнуло.

Нолган Аргайфо, убивший свою «ненаглядную» и после этого с размахом предавшийся тоске, последний подарок Роани так и не развернул. И где только девчонка это взяла?..

В первый момент Темре показалось, что это срезанная головка засохшей розы, когда-то красной, теперь побуревшей. Тяжелая, как свинцовое грузило, она выскользнула из пальцев и покатилась по полу, но лепестки не осыпались, ни один не отвалился.

Вначале опешив, Темре спохватился и подобрал артефакт, завернул в носовой платок, спрятал в карман. Действовал он проворно, словно кто-то мог его застукать.

Он имел представление, что это такое, а гронси и впрямь отличаются известной вороватостью. Кража денег – грех и преступление, с этим большинство из них спорить не станет, но присвоить полезную вещь, которая сама подвернулась, зазорным не считается.

Обычное дело: когда Темре навещали родственники, он потом всякий раз недосчитывался ручек на дверцах шкафов и ящиках комодов. Кончилось тем, что он начал сам свинчивать с мебели в гостиной всю фурнитуру перед очередным запланированным нашествием родни – и словил немало укоризненных взглядов, ибо так поступать не принято. Не по-людски это, не по-родственному. Проявление обидного недоверия.

Сам он чужого не тащил, до последнего времени был выше этого, чем в глубине души скромно гордился. До сегодняшнего визита в дом Аргайфо. До тех пор, пока не увидел засохшую розочку, которая оттягивала карман, словно увесистый камень.

Несмотря на связанную с арестом Нолгана полицейскую канитель, в Управление Градоохраны за своей наградой Темре успел-таки. Да потом еще завернул в Корабельный банк, чтобы положить в магически защищенный сейф большую часть денег и прикарманенный артефакт – не хотел он тащить эту штуку домой.

Теперь посидеть бы с Котярой в пивной, пропустить по кружке и потолковать о жизни. О том, например, может ли душа убитого человека вселиться в морок и что-то о себе помнить, тосковать из-за того, что все сложилось так несуразно… Пусть Котяра не жрец, а всего лишь рядовой монах, он должен хоть немного об этом знать. Но он уехал на праздник Любования Луной с Храмовой Крыши куда-то за город, ибо в Лонваре, как известно, луной не полюбуешься: маячит в небе за дымной занавесью тусклое пятно – и на том спасибо.

Славно у них там, наверное: на монастырских крышах, огороженных перильцами, устроились люди и кошки – так их много, что ореху упасть негде, – и все смотрят на ясный ночной небосвод, на сияющее посреди звездного бархата око богини. Говорят, просветленные могут различить абрис кошачьей головы, как будто нарисованной угольным карандашом по черному фону: один глаз зажмурен, другой глядит на землю.

Островной клан Гартонгафи, к которому принадлежал Темре, находился под покровительством Девятирукого, к его служителям и полагалось бы идти с вопросами, но обсуждать эту историю с посторонними не хотелось. Другое дело – старый приятель.

На проспекте Вернувшихся Кораблей Темре спустился в винный подвальчик, купил там столетний черный рарьянгле «Гинбо Таи» – бутыль темного стекла с выпуклым позолоченным гербом, лучшее, что у них нашлось.

Выйдя на улицу, постоял в раздумье, потом криво усмехнулся и произнес вполголоса:

– У меня сегодня выдался свободный вечер, и я не против, если кто-нибудь заглянет в гости.

Вряд ли кто-то из снующих мимо прохожих расслышал, что он пробормотал. Внезапный порыв пропахшего гарью городского ветра скользнул по скуле холодными пальцами.

Неподалеку находился магазинчик иллюзий, где он был завсегдатаем. Завернул и туда, но ушел ни с чем – последнюю рамгу Ким Энно еще не привезли. Продавец туманно обнадежил: быть может, через несколько дней… Ким Энно был его любимым мастером иллюзий. Или была – не разберешь, кто скрывается за псевдонимом, мужчина или женщина.

Убийцам наваждений ничто человеческое не чуждо: Темре тоже увлекался рамгой и не скрывал, что принадлежит к числу поклонников известного мастера. Знать бы еще, какого этот мастер пола, хотя бы для того, чтобы не попасть впросак с подарком… Послать незнакомой даме бутылку вина или незнакомому мужчине коробку конфет – неприличная фамильярность, пусть даже он любит сладкое, а она не прочь пропустить рюмочку под настроение. Не желая осрамиться, Темре обычно выбирал что-нибудь нейтральное: хороший чай или кавью, набор дорогих пряностей, экзотические фрукты. Обратного адреса никогда не указывал, ограничиваясь лаконичным «Мастеру Ким Энно от Темре Гартонгафи», и никогда не называл себя поклонником или почитателем – и так ясно. Оставалось только надеяться, что загадочному творцу иллюзий его подношения приходились по вкусу.