– Как ты смог это понять, Эрни?

– Не знаю. А почему ты сделала такую фигуру?

– Тоже не знаю… Просто так получилось.

– Хорошо получилось.

– Да, кажется, так, – Клер вытащила из кармана несколько купюр и протянула Эрни. – Я тебе очень благодарна за то, что ты нашел время, чтобы мне позировать.

– Мне это понравилось. И ты мне нравишься.

– Вот как? Ну что же, ты мне тоже нравишься. – В это время в доме послышался звонок, и Клер поспешила попрощаться: – У меня звонит телефон. Еще раз спасибо, Эрни. До скорого!

– До скорого, – он вытер влажные ладони о джинсы. – Мы увидимся очень скоро.

Клер взяла телефонную трубку и одновременно открыла холодильник.

– Алло.

Она доставала сосиски, горчицу, маринованные огурцы и пепси и слушала чье-то прерывистое дыхание. Клер растерялась всего на одну минуту, а потом усмехнулась и начала дышать в ответ, два раза воскликнув: «Да!» и «О, да!». Все это не помешало ей поставить сосиски в микроволновую печь, включить таймер и открыть бутылку пепси.

– Ради всего святого, не останавливайся! – воскликнула она, пытаясь не рассмеяться.

– Конечно, дорогая, – в трубке наконец послышался мужской голос. – Тебе ведь понравилось?

– Чудесно. Невероятно. Превосходно. – Клер сделала большой глоток пепси. – Ты просто великолепен, Жан-Поль. – Она достала сосиски, положила на тарелку и стала мазать горчицей. – Но если Анжи когда-нибудь узнает…

– Уже все знаю, – услышала Клер голос подруги, и обе рассмеялись. – У меня в руках вторая трубка.

Молодая женщина положила рядом с сосисками пару огурчиков, украсила все это укропом и полюбовалась на свой обед.

– Ну вот, теперь у нас нет от тебя секретов. И что ты на это скажешь?

– Да что тут можно сказать? – делано удивилась Анжи. – Классика жанра: муж, жена и подруга жены… А вообще-то мы хотели узнать, как ты там.

– Я там хорошо, – Клер взяла первую сосиску и вонзила в нее зубы. – Правда, хорошо, – теперь она говорила с набитым ртом. – Знаешь, у меня появилась новая модель. Я только что закончила несколько рисунков. У мальчика отличные руки.

– У мальчика? Отличные руки?

Клер рассмешила интонация подруги, и она чуть не подавилась.

– Да нет же! Это вовсе те то, о чем ты подумала, дурочка. Это правда мальчик. Лет шестнадцати или семнадцати… А еще я сделала несколько набросков со своей школьной подруги, она сейчас официантка. У Элис очень выверенные и экономные движения. Такие выразительные руки… Но, честно говоря, на уме у меня совсем другая пара рук. – Она вспомнила о Кэме и улыбнулась. – Я буду их лепить. Может быть, и лицо тоже. А может быть, и все тело…

– Похоже, ты действительно очень занята, ma chérie[18].

– Так и есть. Анжи, тебе должно это понравиться: я работаю каждый день. По-настоящему работаю, – пояснила Клер и принялась за вторую сосиску. – Одну вещь уже закончила.

– И?.. – осторожно спросила Анжи.

– Ничего говорить не буду. Сами все увидите.

Жан-Поль слушал этот диалог, зажав трубку между ухом и плечом, и решил сказать свое слово:

– Как жизнь в захолустьи?

– В захолустье, – поправила его Клер. – Захолустье, оно и есть захолустье, и это отлично. Почему бы вам не приехать сюда и не посмотреть самим?

– Как насчет этого предложения, Анжи? – теперь Жан-Поль обратился к жене. – Хочешь провести несколько деньков в деревне? Мы сможем заниматься любовью на сене. Втроем.

– Почему не вчетвером? Впрочем, я подумаю.

– Для того чтобы говорить друг с другом, вам не нужно держать в руках по телефонной трубке, – Клер рассмеялась. – Нет, действительно, приезжайте. Правда, сена здесь нет.

– Je suis desolé[19], – удрученно сказал Жан-Поль. – Что скажешь, дорогая?

– Да что она скажет? – первой ответила Клер. – Вы обретете здесь покой и умиротворение. – Она вспомнила разговор с Эрни и усмехнулась: – Мы все вместе сможем сидеть на веранде, пить пиво и смотреть, как растет трава.

– Звучит возбуждающе, – усмехнулась в ответ Анжи.

– Мы постараемся выкроить несколько дней и приехать. – Жан-Поль, судя по всему, решился: – Я хочу побывать в захолусть-и.

– Отлично! – Клер подняла стакан и чокнулась с призрачным собеседником. – Вам понравится. Правда. Это классическое американское захолусть-е. В Эммитсборо никогда ничего не случается.

Тучи совсем скрыли луну. Звезд тоже не было видно. Мелкий дождь размывал грязь на земле в круге. В яме сегодня не было огня – только холодный пепел. Свечи заменили фонари.

Погода не благоприятствовала, но решение принято, и ждать они не собирались. Сегодня на поляне было только пять человек в черных плащах. Старая гвардия. Самые лучшие. Эту встречу и ритуал, который должен был последовать, избранные держали в тайне от всех.

– Боже, какая же мерзкая ночь! – сказал подошедший к ним Бифф Стоуки, прикрывая огромной ладонью сигарету от дождя.

Он был членом этого братства уже двадцать лет и полагал, что сие дает ему определенные права.

Сегодня не было ни пения, ни звуков колокола, ни женщин – жриц продажной любви или тех, кому суждено было стать жертвой. Вместо живого алтаря этой ночью на поляне была пустая доска, и, судя по всему, собрались они здесь не для оргии. Все служители сатаны выглядели настороженными и на замечание Билла никто не ответил.

– В чем же дело? – удивился он. – Где все остальные? Что вообще происходит?

– Сейчас все узнаешь.

Верховный жрец вышел на середину круга. Глаза из прорезей маски глядели так мрачно, что его сподвижники содрогнулись. Он поднял ладонь и сказал:

– Мы были первыми. Нас немного. В наших руках сила. Наш господин даровал нам великое счастье: право привести к нему других, показать им его славу.

Он стоял, как статуя – жуткий прообраз скульптуры Клер Кимболл. Спина прямая, голова откинута назад, рука поднята вверх. Взгляд под маской горел осознанием власти, которую он имеет надо всеми – даже над своими братьями.

Они пришли по первому его слову. Так же они будут действовать.

– Князь тьмы недоволен. Один из его детей, один из его избранников предал нашего господина. Закон наш попран, и мы должны восстановить его силу. Предателя ждет смерть.

Когда верховный жрец опустил руки, один из стоявших поодаль достал из-под черного плаща бейсбольную биту. Бифф Стоуки открыл в удивлении рот, но тут бита обрушилась на его затылок.

Когда Бифф пришел в себя, он понял, что раздет и привязан к доске, символизировавшей алтарь. Его тело оказалось мокрым от дождя, и Стоуки почувствовал холод. Но это было ничто по сравнению с леденящим страхом, сковавшим его сердце.

Они стояли рядом с ним – один у ног, другой в изголовье и по брату с каждой стороны, а верховный жрец чуть в стороне. Пять человек, которых он знал всю свою жизнь. Их глаза были чужими. Стоуки уже знал – это глаза его смерти.

В яме разожгли огонь, но сырые дрова пока не разгорелись.

– Нет! – Бифф извивался, напрягая все мускулы, и корчился на гладко оструганной доске. – Нет, господи! Помилуй меня, Иисусе! – Стоуки в ужасе взывал к тому, чье имя осквернял двадцать лет. – Вы не можете это сделать, братья! Не можете! Я ведь давал клятву вместе с вами!

– Ты ее нарушил, – верховный жрец подошел ближе. – Ты попрал наш закон и перестал быть одним из нас.

– Нет! Я никогда не нарушал закон! – Бифф дернулся особенно сильно, и в его запястья впились веревки.

– Мы не показываем свои клыки в гневе тем, кто не должен их видеть. Это закон.

– Это закон, – хором подхватили остальные.

– Я был пьян! – уже рыдал Бифф, поворачиваясь то к одному, то к другому. Там, под капюшонами, были скрыты лица тех, кого он хорошо знал. Глаза Стоуки пытались поймать хоть чей-нибудь взгляд. – Черт возьми! Я был пьян!

– Ты попрал закон, – повторил верховный жрец. По его голосу обреченный понял, что пощады не будет. – Мы поняли, что ты не можешь его хранить. Ты оказался слабым, а слабых наказывают сильные.