– О выставке, балда! – Анжи посмотрела на набросок и улыбнулась.

Клер изобразила ее с пламенем, вырывающимся из ушей. Анжи глянула по сторонам в поисках места, где можно было бы сесть, и в конце концов устроилась на подлокотнике дивана. Бог его знает, что еще могло скрываться под подушками у ее подруги…

– Ты когда-нибудь здесь разберешься?

– Нет. Мне все это нравится, – Клер вошла на кухню, которая сообщалась с мастерской. – Беспорядок помогает мне творить.

– Можешь эту чушь о настроении художника рассказывать кому-нибудь другому, Клер. Я-то знаю, что ты просто ленивая растяпа.

– Что правда, то правда, – она протянула Анжи коробку шоколадного мороженого и чайную ложку. – Будешь?

– Нет. Но ты же хотела что-нибудь приготовить!

Анжи безмерно удивляло, что Клер могла есть что угодно, как только у нее возникало желание, а возникало оно часто, и при этом оставаться стройной.

Сейчас Клер не была доской, как в детстве, но у нее не имелось повода для того, чтобы каждое утро вставать на весы, как это делала подруга. Анжи смотрела, как Клер, надев на рабочий комбинезон фартук, поглощает калории, которые не принесут ее формам никакого вреда.

А еще Клер совсем не красилась. По ее коже были рассыпаны неяркие золотистые веснушки. Глаза, немного более темного янтарно-золотого цвета, на узком лице с небольшим ртом и маленьким носом казались громадными. Несмотря на непослушную гриву рыжих волос, достаточно длинных для того, чтобы стянуть их в «хвост» резинкой, а также на довольно высокий рост, в Клер было что-то хрупкое. Это и заставляло тридцатилетнюю Анжи чувствовать за подругу материнскую ответственность, хотя разница в возрасте у них была всего два года.

– Девочка, когда ты научишься есть сидя?

Клер улыбнулась и подцепила еще мороженого.

– Ну вот, ты заботишься о моих манерах. Значит, я прощена, – она примостилась на стуле. – Я действительно виновата перед тобой и прошу прощения.

– Это становится невыносимо! Как насчет того, чтобы писать себе записки?

– Я их пишу, а потом забываю, куда положила.

Ложкой с мороженым Клер обвела свою огромную захламленную студию, большую часть которой занимала мастерская. Диван, на подлокотнике которого сидела Анжи, был здесь одним из немногих предметов мебели. Впрочем, имелся еще стол, заваленный горой газет, журналов и пустых бутылок из-под пепси и колы. Второй стул оказался задвинутым в угол, и на нем покоился бюст из черного мрамора. Скульптуры – одни законченные, другие заброшенные – сидели, стояли или опирались на что-то всюду, где только было возможно.

Кухня и маленький альков, служивший спальней, занимали совсем немного места. Все огромное помещение, где уже пять лет жила Клер Кимболл, было святилищем ее искусства.

До восемнадцати она старалась соответствовать представлениям своей матери о чистоте и порядке, но потребовалось меньше трех недель самостоятельной жизни для того, чтобы Клер поняла, что естественная среда ее обитания – беспорядок, и только он.

Она ласково улыбнулась Анжи, в третий раз обводившей глазами студию.

– Как ты можешь что-нибудь найти в таком бедламе? Да еще все бесконечно забываешь! Я иногда удивляюсь, как ты помнишь о том, что утром нужно встать с постели!

– Ты просто беспокоишься о выставке, – Клер отложила в сторону коробку наполовину съеденного мороженого.

«Здесь оно, наверное, и растает», – подумала Анжи и тяжело взохнула.

Она взяла пачку сигарет и отыскала зажигалку.

– Волноваться из-за этого бесполезно, – между тем продолжала Клер. – Им либо понравится то, что я делаю, либо не понравится.

– Верно. Тогда почему ты выглядишь так, словно спала четыре часа?

– Пять, – слегка улыбнулась Клер, но улыбка тут же сошла с ее лица. Говорить об увиденном сне она не хотела. – Я напряжена, но не взволнована. Достаточно того, что волнуеетесь ты и твой муж.

– Жан-Поль действительно ужасно переживает, – кивнула Анжи.

Она уже два года была женой владельца галереи и сильно зависела в своих суждениях от его представлений об искусстве. Впрочем, от его тела Анжи зависела не меньше.

– Это первая выставка в новой галерее. Речь идет не только о тебе.

– Я знаю, – глаза Клер на мгновение затуманились, когда она подумала о том, сколько денег и времени потратили супруги Ле Бо на свою новую галерею, которая значительно превышала по размерам ту, которой Жан-Поль владел раньше. – Я не подведу вас.

Анжи чувствовала, что, хотя Клер очень не хотела этого показать, волновалась подруга не меньше, чем они сами.

– Мы это знаем, – улыбнулась Анжи, желая разрядить обстановку. – На самом деле мы рассчитываем после твоей выставки стать в Уэст-Сайде галереей номер один. А сейчас я пришла, чтобы напомнить тебе о завтрашних интервью. В десять утра ты разговариваешь с журналистом из «Нью-Йорк таймс», а во время ланча – с корреспондентом «Форбс».

– О нет!

– На этот раз ты не отвертишься, – Анжи погрозила ей пальцем. – С первым ты увидишься у нас дома. Я содрогаюсь при мысли, что интервью может состояться здесь.

– Ты просто хочешь все слышать.

– И это тоже. Ланч с журналистом из «Форбс» в «Ле Сё», ровно в час.

– Я хотела посмотреть, как идет подготовка в галерее.

– На это времени хватит. Я буду у тебя в девять, чтобы убедиться, что ты встала и оделась…

– Ненавижу интервью, – пробормотала Клер.

– Тяжело, – подруга взяла ее за плечи и поцеловала в обе щеки. – Знаешь, что? Пойди отдохни. Ты действительно выглядишь уставшей.

Клер смотрела на нее с недоумением. Анжи уже стояла на пороге.

– А разве ты не подберешь для меня одежду?

– Может быть, и это придется делать.

Оставшись одна, Клер несколько минут сидела, задумчиво глядя прямо перед собой. Она действительно не любила давать интервью, особенно отвечать на вопросы о детстве и личной жизни. В ее понимании интервью – это процесс, когда тебя изучают и измеряют, если не сказать, препарируют. Впрочем, как и большинство неприятных мыслей, которых нельзя было избежать, Клер быстро выбросила все это из головы.

Она устала, слишком устала, чтобы собраться с силами и снова заняться недоделанной скульптурой. И надо признать, что все, что она начинала в последние несколько недель, заканчивалось неудачей. Но Клер была слишком напряжена, чтобы заснуть, и даже смотреть дневные программы телевидения она сейчас не могла.

Молодая женщина подошла к большому сундуку, который служил в ее мастерской сиденьем, столом и вообще всем чем угодно. Порывшись, она достала свое платье, в котором была на выпускном балу, четырехугольную шляпу магистра искусств, свадебную вуаль, вызвавшую у нее сразу три чувства – удивление, радость и сожаление, – пару теннисных туфель, казалось бы потерянных навсегда, и наконец, альбом с фотографиями.

«Мне одиноко, – призналась она себе, усаживаясь на подоконник, через который перевешивалась рано утром. – И уж если родные сейчас далеко, по крайней мере с ними можно встретиться на старых фотографиях».

Первая карточка заставила Клер улыбнуться. Это был затертый снимок «Полароидом». Она и ее брат-близнец Блэйр, совсем маленькие.

«Блэйр и Клер», – подумала молодая женщина и вздохнула.

Как часто они с братом ворчали по поводу решения родителей назвать их именно так! Фотография была явно не в фокусе. Типичная работа их отца. Он в жизни ни разу не сделал четкого снимка.

– С механикой я не в ладах, – всегда говорил папа. – Дайте мне в руки что-нибудь с кнопками или с шестеренками, и я все сломаю. А вот если вы насыпете мне в ладонь семена и предоставите в мое распоряжение немного земли, я выращу для вас самые красивые цветы на свете.

«И это правда», – подумала Клер.

Ее мать сама чинила тостеры и устраняла засоры в раковинах, в то время как Джек Кимболл орудовал мотыгой, лопатой и садовыми ножницами, превращая их садик в лучший во всем городе. Они жили в Эммитсборо, штат Мэриленд.

А вот и доказательство этого, на фотографии, снятой мамой. Снимок, кстати, идеально отцентрован и в фокусе. Маленькие близнецы Кимболлы лежат на подстилке на прекрасно подстриженном газоне. За ними чудесная клумба. Хризантемы, лилии, разноцветные васильки…