Кто первым назвал ее женой тигра, я сказать не могу — мне так и не удалось это выяснить. До исчезновения Луки в деревне чаще всего говорили «эта глухонемая» или «эта магометанка». Затем вдруг — по причине, так до конца и не ясной местным жителям, — Лука исчез, значит, перестал быть и тем главным фактором, который определял положение глухонемой в деревне и отношение к ней соседей. После своего первого, триумфального появления в деревне она повязала себе голову турецким шелком. Люди видели, как она любовалась собой перед зеркалом. Всем стало ясно, что назад Лука не вернется, эта женщина больше его не боится. Все-таки «вдовой Луки» она не стала. Ее называли женой тигра, и эта кличка к ней намертво прилипла. То обстоятельство, что она появилась в селении улыбающаяся, без синяков и ссадин, предоставило сельчанам возможность дать потрясающее и окончательное объяснение тому, что случилось с Лукой. Этой версии жители Галины будут упорно придерживаться даже и через семьдесят лет.

Если бы все вышло иначе, несчастья той зимы выпали бы в каком-то ином порядке, булочник не сел бы в постели однажды ночью, не увидел бы — а может, ему это просто показалось — в дверях призрака своей тещи и не грохнулся бы в обморок под грузом собственных суеверий, если бы пирожки у тетки сапожника поднялись и привели бы ее в хорошее расположение духа, то слухи, которые так и роились вокруг жены тигра, могли бы быть совершенно иными. О ней рассуждали бы с большей долей реализма и, пожалуй, куда великодушнее. Ее, например, могли бы сразу счесть вилой [5], существом, как известно, священным. Впрочем, даже и без этого она уже стала для деревенских некой защитой, тем волшебным существом, которое как бы стоит между ними и тем рыжим дьяволом на холме, защищает их от него. Но та зима оказалась самой длинной из всех, какие помнили местные жители, к тому же связанной с тысячью разных мелких неприятностей, бессмысленных ссор, чьих-то постыдных поступков, поэтому именно на несчастную жену тигра люди и взвалили всю вину за постигшие их беды.

Сплетничали о ней постоянно, не стесняясь в выражениях и не задумываясь о последствиях. Мой дед, по-прежнему не расстававшийся с «Книгой джунглей», к этим сплетням, разумеется, прислушивался. О жене тигра говорили на каждом углу, на любом крыльце. До мальчика все это доносилось, как только он выходил из дома или возвращался туда, вовсе не имея намерения ничего подслушивать. В этих разговорах, точно тени в летний день, сплетались правда, полуправда и чистый вымысел.

— Я видела ее сегодня, — говорила, например, вдова Бркетича, тряся своими бесчисленными подбородками, как ожерельями, и мой дед, стоя за ней в очереди у прилавка зеленщика и ожидая, когда ему отвесят специй для маринада, тут же навострял уши.

— Жену тигра?

— Ну да! Я видела, как она снова выходила из дома, причем одна.

— Так ведь она Луку-то давно прогнала, разве нет? Уж теперь-то он никогда назад не вернется.

— Нет, вы только представьте себе, выгнать из дому такого человека, как Лука! И кто его выгнал? Какая-то глухонемая девчонка! Нашего Луку! А ведь я собственными глазами видела, как Лука ел сырую баранью голову.

— Ну и что?

— А то! Ясно как день: тот тигр Луку и слопал. Теперь она там совсем одна осталась, сама себе хозяйка, никто ее не беспокоит, разве что тот тигр.

— Я бы, например, по Луке тоже убиваться не стала. Не больно-то и жаль его, Луку этого.

— А мне вот жаль! Разве ж это хорошо, так с человеком поступать?

— Как это «так»?

— А так! Ежу понятно, что эта девка в сговоре со своим тигром была! Может, она Луку-то и прикончила. Сама ночью отрезала ему голову, а тело выбросила за порог, чтобы тигр его сожрал.

— Эта девочка? Да она ж совсем крошка, и ростом-то не выше ребенка.

— Говорю тебе, так оно все и было! Наверняка тот полосатый дьявол ей сил придал, чтобы она с Лукой справиться смогла. А теперь глухонемая стала женой этого дьявола.

Мой дед был внимателен, но верил далеко не всему, слушал со сдержанным любопытством, настороженно, инстинктивно чувствуя, что за этими разговорами таится нечто низкое, отвратительное, пока что не доступное ни его пониманию, ни воображению. Абсолютно ясно ему было лишь одно. Этот тигр тоже — хотя бы отчасти — был настоящим Шерханом. Дед догадывался, что Шерхан до некоторой степени мясник, значит, и в этом тигре есть что-то подобное. Но во-первых, мой дед всегда испытывал некое сочувствие к Шерхану, во-вторых, он понимал, что этот тигр — не хромой и не исполненный жажды мести — пришел в деревню вовсе не для того, чтобы убивать людей или скот. Тот зверь, с которым он тогда столкнулся в коптильне, оказался огромным, мощным, медлительным, но, несмотря на обжигающе горячее дыхание, вырывавшееся у него из пасти, злым не был и, безусловно, проявил милосердие к нему, незваному гостю. К тому же по глазам той глухонемой девушки мой дед сразу догадался, что между ними возникло определенное взаимопонимание. Они знали про тигра нечто такое, чего прочие жители деревни не разумели и не чувствовали. Да селяне и не способны были это понять. Они даже не предполагали, что данный тигр совсем не такой, как все прочие, что он ни на кого из своих соплеменников не похож и очень одинок. Вот потому мой дед и не прислушивался к деревенским сплетням насчет жены тигра. Он не верил жителям Галины, когда они шепотом уверяли друг друга в том, что именно глухонемая ведьма виновна в смерти Луки, или называли тигра дьяволом. Не поверил он им, когда примерно через месяц после посещения девушкой лавки с тканями и покупки турецких шелков все вокруг стали утверждать, что она сильно переменилась внешне: то ли просто толстеет, то ли пухнет от гнева и неведомой колдовской силы, которая якобы копится в ее теле. Жена тигра и впрямь стала немного толще. Это отчего-то пугало моего деда, он стал внимательнее прислушиваться к тому, о чем болтают в лавках и на деревенской площади. Потом наконец стало ясно, что толстеет только ее живот, и тут уж все поняли, что это означает.

— Уж такое-то небось не случайно, — говорила деревенским подружкам местная красотка Светлана. — Девица прекрасно знала, что вскоре из этого получится. А Лука — настоящий лопух! Никогда он особым умом не отличался! Вот что бывает, когда в жены берут какую-нибудь магометанку, бог знает откуда родом! Может, она и вовсе цыганка, девица эта. Очень даже вероятно. Я не удивлюсь, если окажется, что она-то и прикончила Луку, а потом нацепила его на один из тех крюков, на которые он мясные туши подвешивал, да и оставила висеть, пока тигр не придет.

— Не может такого быть!

— Не хотите — не верьте, а только я вам так скажу: что бы там с нашим Лукой ни приключилось, никакой это не несчастный случай. Да и ребенок этот у нее — тоже никакая не случайность.

— Да откуда у нее ребенок-то? Она просто есть стала больше. Лука-то ее, поди, несколько лет голодом морил! Теперь она вольна есть сколько угодно.

— Ты что, не заметила, как у нее пузо-то торчит, а платье спереди все выше и выше задирается, так что живот скоро на нос полезет? Или ты, может, совсем ослепла?

— Да нет там никакого живота!

— Нет, есть! Есть у нее живот. Мало того: то, что в этом животе, к Луке никакого отношения не имеет, вот что я вам скажу!

Моему деду, впрочем, и в голову не могло прийти, что отцом этого ребенка может быть тигр. Ему было безразлично, что там болтают в деревне. Он не сомневался в том, что этот ребенок — чистая случайность, и не собирался строить насчет этого никаких догадок. Этим скорее занималась я. Ведь вполне возможно, что и сам Лука в пьяном угаре сподобился ее обрюхатить, а может, несчастную глухонемую изнасиловал кто-то из жителей деревни. Во всяком случае, мой дед был совершенно уверен, что этот ребенок оказался у жены тигра в животе еще до того, как зверя впервые увидели на холмах близ Галины.