Пытаясь пробиться сквозь странное отупение, внезапно ее охватившее, Дельфина попробовала сформулировать и высказать вслух хоть какую-то свою мысль, любую, лишь бы это не было глупостью, но в голове крутились лишь слова Эскофье о том, что эти помидоры повсюду. Ей стало страшно. Она понимала, что надо было просто заказать томатное пюре в лавке, для хозяйства им бы вполне хватило; в конце концов, томатное пюре в банках – это продукция фирмы «Escoffier Ltd.». Хозяин лавки с радостью прислал бы ей не только пюре, но и, скорее всего, в качестве любезности присовокупил бы и кое-что еще той же фирмы – пикули, или соус «Мельба», или соус «Diablo», а может, и мясные консервы. Хотя выпускающая все эти продукты фабрика больше уже Эскофье не принадлежала – она потерпела крах, как и все то, во что он вкладывал свои средства, – ее новые хозяева были достаточно добры, а порой и великодушны.
Мысли в голове у Дельфины неслись стремительно, какой-то неорганизованной толпой, и от этого она вдруг почувствовала страшную усталость.
Это было неизбежно.
Еще до того, как в мире вновь стали происходить страшноватые перемены, еще до того, как Германия вновь подняла голову, чуть ли не каждый старался нажиться на имени Эскофье, кроме, разумеется, самого Эскофье, – его отели, его партнеры; а потом какой-то Филеас Гилберт вдруг заявил, что это он – автор «Le Guide Culinaire»; и теперь этот тип вместе с издательством «Ларусс» готовил словарь «Ларусс Гастрономик», вставляя туда рецепты, украденные из «Le Guide».
Предательство за предательством и никаких доходов.
Эскофье и Сабина что-то чистили, резали, рубили. Дельфина же никак не могла перестать думать о деньгах.
Даже та помощь, которую Эскофье оказал мистеру Магги, подарив ему идею бульонных кубиков, никакого дохода им не принесла. И вот теперь весь мир закатывает в банки помидоры и томатную пасту! Никому и в голову не приходила мысль консервировать помидоры в банках, пока Эскофье не убедил консервную фабрику выпустить две тысячи банок для отеля «Савой». Он много лет буквально умолял их сделать это, и вот – voilà! – уже на следующий год им пришлось выпустить шестьдесят тысяч банок. А теперь в Италии и Америке продаются миллионы и миллиарды консервированных помидоров и томатной пасты.
Мысль за мыслью проворно катились у Дельфины в голове, сплетаясь в плотный клубок. Морфин всегда вызывал у нее подобные ощущения – казалось, некий механизм у нее внутри, воя от напряжения, работает на износ.
И где же все-таки деньги?
Коллекция картин продана, как и красивое столовое серебро.
– Я не понимаю! – крикнула она, хотя никто с нею не разговаривал. Звук собственного голоса удивил ее. Какой-то он был слишком громкий, слишком пронзительный.
Эскофье отложил нож.
– Мадам Эскофье, – сказал он с нежностью. В своем белом фартуке он вновь превратился в того человека, которого она любила. В того мягкого и вежливого человека, который всегда разговаривал только шепотом.
– Мне очень жаль, – сказала она.
– А мне нет.
И он, наклонившись, поцеловал ее. На его губах сохранился вкус помидора и запах – острый, овощной.
И это мгновение, наполненное жаром беспечного лета, вернуло ее назад, в Париж, в те времена, когда они вместе выращивали овощи на огороде, устроенном во дворе на задах «Ле Пти Мулен Руж». Там зрели сладкие римские помидоры, красовались пышные кусты эстрагона и лакричника, а в старых винных бочках спели изящные фиолетовые баклажаны и маленькие ломкие стручки фасоли. И все это умещалось на крохотном клочке земли. А еще там росли фиалки и розы, которые confiseur[11] заливал желе или засахаривал, чтобы затем украсить ими глазурованные птифуры, которые выпекал каждый вечер, когда угли в кирпичных печах уже начинали понемногу остывать.
– Больше, по-моему, никто не выращивает овощи в таком городе, как Париж, – сказала, смеясь, Дельфина, когда Эскофье впервые показал ей свой тайный огородик. – Только один Эскофье.
А он в ответ сорвал спелый помидор, надкусил его и поднес к ее губам.
– Pomme d’amour[12], – сказал он. – Возможно, именно это и был знаменитый запретный плод садов Эдема.
Помидор был такой спелый и сочный, такой нагретый солнцем, что от наслаждения у Дельфины даже слезы на глазах выступили. А Эскофье поцеловал ее и одобрительно заметил:
– Ты все лучше и лучше справляешься с ролью жены шефа.
– Я люблю тебя, – сказала она и наконец-то поняла, что это действительно так.
Pommes d’amour. Сейчас в кухне некуда было от них деваться.
– Я люблю тебя, – снова сказала она.
Эскофье кивнул и заботливо спросил:
– Может, позвать сиделку?
– Да нет, просто минутная слабость.
– Вот и хорошо. А мы почти закончили.
И он вернулся к своей работе, а Дельфина заглянула в ту коробку, которую Сабина притащила из погреба. Бутылки из-под шампанского покрывал толстый слой пыли и паутины, но для Эскофье эти бутылки были поистине бесценны. Он все эти годы берег их, потому что каждая была частью некоего исторического меню, им составленного. Некоторые из них относились еще к тем дням, когда он хозяйничал в «Ле Пти Мулен Руж». Впоследствии Дельфина не раз слышала, как Эскофье рассказывает – снова и снова повторяя – историю той или иной бутылки. И хотя большая часть этикеток давным-давно – все-таки прошло уже более полусотни лет – отклеилась, но форма каждой бутылки и цвет ее стекла бережно хранили свою историю, а Эскофье никогда не забывал ни одного созданного им обеда, ни одного составленного им меню.
Здоровой рукой Дельфина вытащила из ящика относительно чистую бутылку и поднесла ее к лицу. Бутылка была, безусловно, очень старая, щербатая, с пузырьками воздуха в толстом зернистом стекле. Похоже, выдували ее весьма поспешно.
– Джордж, – обратилась она к мужу, – расскажи мне историю этой бутылки.
Эскофье в этот момент нарезал соленую свинину; на жену он даже не посмотрел.
– Важно, как нарезать, – говорил он Сабине. – Морковь, лук и свинина должны быть нарезаны кубиками одинаковой величины; так гораздо приятней.
– Ты выглядишь усталым, Джордж.
И снова Эскофье не поднял на нее глаз, словно не слышал. Он продолжал нарезать свинину аккуратными кубиками, попутно объясняя Сабине:
– Запомните, Сабина, когда вы идете к мяснику, просите, чтобы он отрезал кусок солонины пожирнее. В конце концов, как раз в этом-то и смысл солонины, не так ли? Чем больше жира, тем больше вкуса.
– Джордж, – громко окликнула мужа Дельфина, – подойди сюда, посиди со мной.
И снова он ей не ответил. «Он, наверно, забыл», – подумала она.
С тех пор, конечно, прошло очень много времени. И «Джордж», разумеется, не было настоящим именем Эскофье; хотя в какой-то момент жизни он полностью его принял и даже велел написать его на своей визитной карточке; он даже на первом издании «Le Guide Culinaire» поставил именно это имя. Однако же его не было в его свидетельстве о рождении, и оно ни в коем случае не должно было появиться на его могильной плите. Этим именем когда-то очень давно назвала его Дельфина – в тот самый день, когда сообщила, что забирает детей, возвращается домой, в Монако, и оставляет мужа жить в Лондоне одного так, как ему хочется. Она была тогда беременна, носила их третьего ребенка и всем рассказывала, как ненавидит Лондон и не хочет, чтобы ее дитя родилось там.
– До начала зимнего курортного сезона в Монте-Карло остается всего несколько месяцев, – сказала она Эскофье. – Вот ты и приедешь к нам на каникулы.
– Люди станут болтать.
– Люди всегда болтают.
Этого Эскофье отрицать не мог. Сам он был в высшей степени неболтлив.
– Все совсем не так, как тебе показалось, – сказал он, хотя прекрасно понимал, что все именно так и есть, что ей ничего не показалось – и, пожалуй, все только еще больше запуталось.
