— Папа вошел в долю с одним ирландцем, который держит игорный зал, представляешь?! — воскликнула Таша.

— Он что, будет принимать ставки? — осведомился Кэндзи, покосившись на Джину.

— Нет, так низко он еще не пал, — холодно отозвалась та.

— Они с ирландцем собираются заняться продажей уникального аппарата, который был представлен на Всемирной выставке в Чикаго, — пояснила Таша. — С его помощью можно передать эффект движения, проецируя на экран двадцать четыре быстро сменяющихся фотографических кадра!

Джина пробежала взглядом письмо Пинхаса и нашла нужное место:

— Вот, это называется «электрический та… хис… коп». Что такое тахископ, [48]месье Легри?

— Должно быть, усовершенствованный праксиноскоп, [49]— предположил Виктор.

Джина продолжила чтение:

— «Мы собираемся предложить публике разные модели механизмов, и все они настолько уникальны и удивительны, что я уверен — деньги потекут рекой…» Ох, надо же! Твой отец заделался торгашом! А ведь когда-то он ратовал за революцию!

— Ты несправедлива к нему, мама. Что плохого в том, что человек зарабатывает себе на хлеб? Он же не отрекся от своих идеалов — никого не эксплуатирует.

— Мне бы хотелось увидеть эти движущиеся картинки, — сказала вдруг Айрис.

Виктор, обрадовавшись тому, что сестра наконец-то выразила хоть какое-то желание, тотчас пообещал:

— Непременно свожу вас в театр «Робер-Уден». Кстати, не желаете ли вы возобновить занятия акварелью?

— Мы уже назначили день, — ответила за Айрис Джина. — Идемте, девочки, покажу вам краски, которые я заказала, — их доставили сегодня утром.

Когда дамы ушли, Кэндзи перенес свой стул поближе к Виктору.

— На прошлой неделе на торги был выставлен некий восточный манускрипт. Его приобрела Национальная библиотека — я узнал об этом от одного приятеля из Ассоциации книготорговцев. Разумеется, нет ни малейшего шанса, что речь идет о нашем…

— Кэндзи, вы подозреваете, что Пьер Андрези перед смертью продал «Тути-наме»?!

— Помилуйте! Мне и в голову такое не приходило!

— А какого числа означенный манускрипт попал на аукцион?

— Вот это я и намерен выяснить.

«Да что с ними со всеми творится? Жозеф намерен выяснить, откуда в газете взялось объявление о похоронах, теперь Кэндзи со своим „Тути-наме“… Какое-то заразное поветрие!» — хмуро подумал Виктор, но в этот момент вернулись дамы. При виде Таша он вспомнил о клятве, которую ей дал, и внезапно разозлился. Он, конечно, привык держать слово, однако сейчас почувствовал себя птицей, которую сунули в клетку и заперли дверцу. Почему Таша не понимает, что ему необходима свобода? И как об этом сказать, если сам он по отношению к ней ведет себя точно так же, с той лишь разницей, что его опасения вызваны ревностью, а Таша действительно боится за его жизнь?..

Виктор поднял голову. Нет, на сей раз он не мог ошибиться: Кэндзи совершенно околдован Джиной. «Не хватает еще, чтобы мой отчим влюбился в мать Таша — семейный портрет будет полностью укомплектован…»

Четверг 13 июля

Ночь пологом укрыла металлический остов, сотни зыбких огней зияли прорехами в плотной ткани мрака — в этот предрассветный час торговый павильон справа от церкви Святого Евстахия кипел жизнью: цветочная ярмарка была в разгаре. Жозетта Фату поздоровалась у входа с рябой Маринеттой — местной силачкой, достопримечательностью с фруктового рынка. Маринетта, дочь канатоходки, в свое время поколесила по стране в труппе бродячего цирка, выступала с акробатическими номерами и веселила народ в обличье бородатой женщины. Сейчас, разменяв седьмой десяток, она все еще играючи закидывала на плечи неподъемную корзину с яблоками.

— Эй, хрюшечка, пошустрей копытцами перебирай, торг уже идет полным ходом! — подмигнула Маринетта цветочнице. — А чего рыльце у тебя невеселое — беда какая?

— Нет-нет, у меня все хорошо, — выдавила Жозетта, изобразив жалкую улыбку, и заторопилась в павильон.

— Что-то не похоже, — проворчала циркачка, глядя вслед девушке, пробирающейся между охапками белых лилий и холмами фиалок.

— Солнце в букете! Лазурный берег в Париже! Дамочки, налетайте!

Цветочный рынок делился на «Ниццу» и «Париж», сюда привозили бережно упакованные плоды своего труда садоводы с юга, из Менильмонтана, Монтрёя, Вожирара, Ванва и Шаронны.

Жозетта немного расслабилась, страх отпустил — здесь-то она, по крайней мере, на знакомой территории, среди своих. До вчерашнего вечера девушка как-то держалась, но накопившаяся усталость в один миг обрушилась тяжким грузом, будто некая темная сила враз лишила ее способности сопротивляться. Однако не помирать же с голоду, надо работать. С тех пор как она стала арендовать за пять франков в неделю тележку для своего благоуханного товара и доплачивать в городскую казну четыре су за разрешение на «проезд», в кошельке почти ничего не оставалось. Каждый день Жозетта отправлялась подыскивать счастливое местечко и благоприятный час для торговли. На площади Мадлен покупатели нос воротят от простых цветов, им подавай изысканные букеты, а на площади Насьон рабочий люд, обремененный заботами о пропитании, разбегается по мастерским и потом угрюмо спешит домой — у них, у ремесленников, нет ни денег, ни времени на всякие пустяки…

Лучше всего дела шли у поставщиков «Парижа». Здесь в мгновение ока сбывали розы, камелии, гардении, белоснежные шары калины садовой. Южный говорок мешался с воровским жаргоном столичных окраин, бурная жестикуляция помогала в торгах за целые снопы мимозы и жасмина, нарциссов и гвоздик. Но Жозетта Фату этого не видела и не слышала, она покупала цветы механически, словно во сне, не думая о том, что делает. Убийство, произошедшее у нее на глазах ровно двадцать три дня назад, не желало исчезать из памяти. Перед мысленным взором цветочницы снова падал Леопольд Гранжан и маячила спина убийцы…

Пепельный рассвет уже готовился расцвести над городом всеми красками. Тощие бедняцкие жены рылись в гниющих возле рынка отбросах, надеясь найти помятые овощи, которые сгодятся на похлебку. Грузчик с красным поясом, прислонившись к фургону, хлестал вино из горлышка бутылки. В подворотне, как всегда, разбила походную кухню мамаша Бидош и уже раздавала миски рагу из говядины с фасолью собравшимся вокруг нее оборванцам:

— На вот, лопай, начини потроха горяченьким, не могу видеть, как кто-то голодает…

Жозетта вернулась к своей тележке. Переступив через носильщика, прикорнувшего на мешке у колеса, привычно разложила букеты. Рыночная суета и бодрый гул голосов в павильоне не смогли заглушить ее страх — Жозетте и сейчас казалось, что ее преследует тот самый мужчина, который вчера шел за ней по пятам. То есть вчера, заметив его на улице, она и не подумала сразу, что за ней следят, — просто утренний прохожий в надвинутой на лоб фетровой шляпе на миг привлек ее внимание, и всё.

А что, если он там, в рыночной толпе? Наблюдает за ней оттуда?..

Жозетта, поминутно оглядываясь, покатила тележку прочь от павильона. Сгорбившись, она торопливо шагала по ухабистым мостовым, напрягая руки, чтобы уберечь арендованное имущество от вмятин и царапин. Шагала, не останавливаясь передохнуть, — маленький неизвестный солдатик странствующего войска цветочников, в рядах которого были и такие, кто мог позволить себе потратить сразу франков восемьдесят, а то и сто на закупку цветов, но для большинства ежедневные траты в пять, десять, двадцать франков являли собой огромную сумму.

На площади Бастилии цветочница краем уха поймала обрывок разговора двух горемык:

— Ел нынче?

— Да уж накормили сухим горохом в приюте. Такой, знаешь ли, горох да в револьверы бы заряжать — человека убить можно.

Слова «человека убить» гулко отдались у Жозетты в голове. От ужаса перехватило дыхание. Панически заметалась мысль: «Убийца месье Гранжана! Он вернется! Он не оставит меня в живых!»