— Он сейчас перезвонит.
И тут же в центре круглого стола зазвонил телефон. Казак протянул к нему руку и включил громкую связь.
Вячеслав Александрович сказал, что очень сожалеет о случившемся, попросил простить его — срочное семейное дело, больше такое не повторится. Оснований для беспокойства у нас нет, продолжал Вячеслав Александрович: он побывал со своими помощниками в Арктике, собственно говоря, провел там почти неделю, все идет нормально. Строители обгоняют график и не выходят из пределов бюджета. Они приступили к сварке трубопровода, который пойдет от берега к плавучему нефтяному причалу, оборудование для первой насосной станции поступило, и, как только погода улучшится, начнется ее монтаж. Супертанкер стоит в сухом доке, переоборудование его уже начато (корпус переделывается так, чтобы принимать с одного борта поступающую по трубопроводу нефть, а с другого — закачивать ее в суда покупателей). На дне моря выбран участок, где будут закреплены двенадцать якорей, которым предстоит удерживать супертанкер на месте. Все это описано в его официальном отчете, который он только что закончил и который мы вскоре получим. Говорил Вячеслав Александрович около двадцати минут, сыпля результатами произведенных им замеров и статистическими данными — децибарами, баррелями в день, метрами в секунду, тоннами в год. Затем еще раз извинился и положил трубку.
Паоло, Сергей Борисович и я отъехали в креслах от стола, чтобы посовещаться.
— Как по-твоему, это кошерно? — негромко спросил у меня Паоло.
— Позвонил он в самое подходящее время, — ответил я.
— И что он делает в Сочи? — поинтересовался Сергей Борисович.
— Да, но, с другой стороны, — сказал Паоло, — он явно знает, о чем говорит. Телефонный звонок или его отчет — нам это, в общем, без разницы.
— У нас ведь есть и другие гарантии, — добавил я.
— Опять же, и Новый год на носу, — сказал Сергей Борисович.
Теперь мне уже не вспомнить в точности, о чем мы думали во время той встречи. Уверен, мы хотели дать нашим банкирам то, что им, как нам было известно, требовалось, а именно разрешить их проблемы и не создать новых. Мы понимали, что Казак — проходимец. Однако по ковбойским нормам того времени в этом ничего незаконного не было. А с Вячеславом Александровичем мы уже работали. Документы, которые он для нас составлял, всегда были в полном порядке. И что самое главное, за проектом стояла «Народнефть», а где-то за «Народнефтью» маячил сам Президент России. Конечно, нам следовало понимать, что Стив Уолш прав: Казак и его друзья-приятели из Кремля, или из ФСБ, или уж не знаю откуда наверняка постараются нагреть на этом деле руки. Но я уверен: мы не сомневались тогда, что нашим банкам ничто не грозит.
И Паоло принял решение.
— Хорошо, — сказал он, — подписываем.
Подписав бумаги, он снова отошел к окну, чтобы вытащить главного нашего банкира из его манхэттенской постели и сообщить ему хорошую новость. Русские повели нас к водке с селедкой. Мы чокнулись стопочками.
Все были довольны — и банки, и Паоло. И Казак. Этот был доволен до крайности. Он пригласил меня и Паоло на Алтай, поохотиться. Пообещал научить стрелять из гранатомета. Какой фильм о Джеймсе Бонде нравится мне больше всего? — поинтересовался он. А то, что рассказывали о Фредди Меркьюри, — это все правда? Задним числом я думаю, что он считал свой способ ведения дел нормальным, — нормальным было то, что мы выпивали, шутили, рассказывали друг другу о наших семьях, а после он делал то, что сделать-то все равно следовало.
Думаю, он считал, что все мы — друзья.
— Ну что, Николай, — спросил Казак, — когда к нам-то выберетесь? Ваша новая жена ждет вас не дождется. Хотя, с другой стороны, мне и московские ваши жены тоже понравились.
Он подмигнул мне — от этого подмигивания смутно пахнуло шантажом — и опрокинул в себя еще одну стопку водки.
Паоло пригласил нас на праздничный ланч в узбекский ресторан «Веселый верблюд пустыни» на Неглинке. Чтобы попасть туда, мы с Сергеем Борисовичем запрыгнули в «Волгу», которую поймали прямо у «Павелецкой башни». Огромный, жовиальный водитель ее пытался освоить английский язык: вытащил из бардачка самоучитель, пристроил его на руль и время от времени записывал, не сбавляя хода, слова, звучание которых ему понравилось («lunch… Wild West… unsecured loan… leveraged buy-out… ExxonMobil»[5]). Думаю, машину он вел по эхолокатору У дверей ресторана стоял дрожащий чернокожий швейцар в костюме белого медведя. В гардеробной сидели в крошечных клетках два обреченных петушка, готовясь выклевать один другому глаза во время новогоднего празднества. В зале ресторана извивалась пара исполнительниц танца живота. Одна была маленькой блондинкой с резкими движениями, похожей скорее на подрабатывающую в свободное время стриптизершу, ничего в восточных танцах не смыслящую, — впрочем, из трусиков ее уже торчали во множестве сторублевые бумажки; другая — толстой, натуральной брюнеткой. Они поочередно вращали животами, однако внимания на них никто, похоже, не обращал.
Наша татарочка, Ольга, повела себя со мной по-свойски: сняла с меня очки, подышала на них, протерла, но, видимо, недвусмысленных феромонов я не источал — а может, у меня изо рта дурно пахло, — так или иначе, она быстро переключилась на Паоло. Пока мы ели, Сергей Борисович рассказывал, как он пытался уклониться от призыва в армию, которая в России представляет собой либо предлог для проявлений массового садизма, либо приятную возможность использования рабского труда. У его родных было на выбор две возможности: заплатить отвечавшему за призыв офицеру, чтобы тот отпустил Сергея Борисовича, или мошеннику-врачу, который объявил бы его инвалидом. Родные, рассказывал Сергей Борисович, заплатили офицеру — десять тысяч долларов, а тот их надул и все равно призвал его. В итоге пришлось платить и врачу.
— И что вы после этого стали думать? — поинтересовался я. — Об армии, я имею в виду. Ну и о России. После того, как офицер обманул вас.
Сергей Борисович отвернул в сторону смахивавшее на картофелину лицо и секунд на двадцать задумался.
— Ну, — наконец ответил он, — наверное, нам следовало начать с врача.
И тут, именно в этот миг, я увидел ее — Катю. Она обслуживала столики на другом конце ресторана. Короткая черная юбка официантки, простая белая блузка, аккуратно уложенные волосы. Поначалу я не поверил глазам, а поверив, встал из-за столика и перехватил ее, когда она уносила на кухню блюдо с остатками фруктов.
— Здравствуй, Катя, — сказал я.
— Через две минуты снаружи, — по-русски ответила она. — Пожарный выход, рядом с баром.
Стоять на таком морозе было самоубийством. Катя, выйдя в наряде официантки и чьем-то наброшенном поверх него пальто, крепко обхватила себя руками.
— Коля, — не тратя время на предисловия, начала она по-английски, но несколько неуверенно, — не говори Маше, что видел меня здесь. Прошу тебя, Коля. Пожалуйста. Мне нужны деньги на учебу, но Маша ничего о моей работе не знает. А если узнает, рассердится.
Она положила ладонь, которую прятала в рукаве пальто, чуть выше моего бедра и без улыбки посмотрела мне в лицо. Еще минута — и мы лишимся всех конечностей до единой.
— Хорошо, — согласился я, ощущая жалость к ней, а этого она, скорее всего, и добивалась: чтобы я пожалел ее, вынужденную не только учиться, но еще и работать, чтобы устыдился того, что мне удалось вытянуть в жизни соломинку, которая длиннее доставшейся ей. — Обещаю. До вечера.
Мы вошли в ресторан.
Позже, когда наше такси ползло в плотном потоке машин к Павелецкой, мне пришла в полупьяную голову мысль из тех, которые мы принимаем порою за озарения. Они же просто дети, подумал я, эти русские с их затемненными окнами машин, с их «Узи». Подростки со склонностью к насилию — все, от телохранителей Казака до бряцающего оружием президента. При всей их суетности и страданиях, думал я тогда, русские — просто дети.
