В любом случае этот мир был волшебным, но недостаточно волшебным на вкус Наоми. Она мечтала о магах, летающих лошадях, говорящих собаках, радугах в полночь, о чудесах, которые и представить себе не могла, чудесах, которые лишили бы ее дара речи и заставили раздуться сердце, раздуться не в плохом смысле этого слова, не от болезни или чего-то еще, а от восторга и радости. Если б у нее появился шанс пройти сквозь зеркало или через дверь, внезапно открывшуюся в стволе огромного дуба, она бы прошла не задумываясь… но, разумеется, ей пришлось бы взять с собой Минни, и Заха, и родителей, однако они, скорее всего, не выкажут готовности идти с ней, поэтому она обездвижит их «Тазером» или как-то еще. Они разозлятся, но потом будут только благодарить ее.

Думая о проницательности, и о волшебных мирах, и о том, как девочка ее возраста может раздобыть «Тазер», Наоми примеряла шляпки перед зеркалом, меняя выражение лица, чтобы найти наиболее подходящее к характеру шляпки. Она где-то прочитала о таком актерском упражнении и, хотя сомневалась, что станет актрисой, полностью этого не исключала, особенно если в ближайшие несколько лет перед ней не откроется магическая дверь.

Пока Наоми вертелась перед зеркалом, Минни сидела за своим игровым столиком, что-то строила из элементов «Лего». С конструктором она творила нечто невероятное, строила чуть ли не все, что хотела, но, по большей части, собирала какие-то странные конструкции, не имеющие аналогов в реальном мире. Некоторые представляли собой абстрактные формы, которые должны были развалиться, но не разваливались.

Наоми и Минни делили одну комнату, потому что в мире, битком набитом потерявшими рассудок, пускающими слюну хищниками, Минни была слишком юна и беззащитна, чтобы спать в отдельной комнате, хотя папочка каждую ночь, перед тем как лечь спать, включал охранную систему сигнализации, обеспечивающую защиту по всему периметру дома. Кроме того, Минни иногда пугалась и отказывалась оставаться одна. Все ее страхи не стоили и выеденного яйца, ничего реального, но, разумеется, она была еще ребенком.

Шляпка без полей с перышками с одной стороны побудила Наоми выглядеть таинственной и опасной, словно она ехала в поезде между Парижем и Стамбулом и везла зашитые в подкладку чемодана украденные бесценные бриллианты. Синяя соломенная шляпка с открытой тульей и короткой вуалью говорила: «Я шикарна, уверена в себе и не терплю глупостей. Я застрелю тебя из пистолета тридцать второго калибра, который лежит у меня в сумочке, перешагну через твой труп и смешаю себе божественный мартини».

Наоми приобрела свою коллекцию шляп в магазинах старинной одежды, куда заходила с матерью. Николетта обожала бродить по таким магазинам, хотя ничего себе не покупала, разве что бижутерию, которую потом никогда не носила. Она говорила, что все эти платья, вечерние и для официальных приемов, «надежды и мечты, развешанные по плечикам, мгновения жизни, радостные, и интригующие, и ужасно грустные одновременно». Наоми не могла взять в толк, как что-то может быть радостным и ужасно грустным одновременно, но очень уж об этом не задумывалась, поэтому коллекция ее шляпок только росла.

Когда произошло это странное событие, она примеряла красную соломенную шляпку с узкими, загнутыми вверх полями, толстой репсовой лентой и бантом. Наоми думала, что к этой шляпке подходит комичное выражение лица или, возможно, чопорное, но с последним у нее никак не получалось. Она настолько сосредоточилась на шляпке и своем лице, что ее глаза зафиксировали только что-то темное, промелькнувшее справа налево, когда кто-то прошел позади нее.

Минни сидела за своим столиком, Наоми ясно ее видела, и никто в этом доме не вошел бы, не постучавшись и не предупредив о своем приходе. Никакого стука она не слышала, но кто-то ведь прошел. Наоми обернулась, чтобы посмотреть, кто же это, и никого не увидела.

Открытый стенной шкаф. И в нем никого.

В недоумении она вновь уставилась в зеркало, гадая, может, что-то не так у нее с глазами, что-то ужасное и неизлечимое и теперь она ослепнет в тринадцать лет, трагическая фигура, слепая музыкантша, мужественно продолжающая брать уроки, набираясь мастерства. И вот она уже виртуоз, потому что в жизни у нее не остается ничего, кроме единственного оставшегося удовольствия – ее музыки. Она превратится в сенсацию мирового масштаба. Люди будут приезжать со всего света, чтобы посмотреть на нее и послушать ее игру, потому что музыка эта будет самой чистой, музыка невинной слепой девочки, исполняющей меланхолические пассажи так трогательно, что гангстеры будут плакать, как дети. И всегда рядом с ней будет сидеть белоснежная немецкая овчарка, ее поводырь. Наоми играла на флейте, но не могла представить себе огромный концертный зал, заполненный людьми, которые слетелись со всего света, чтобы послушать слепую флейтистку. Так, может, ей пора бросить флейту и переключиться на рояль? Да, она видела себя за роялем, драматически откидывающей голову, когда музыка захватывала ее, такую трагичную, так блестяще играющую. Зрители замирали, захваченные ее игрой, собака-поводырь восхищенно смотрела на свою хозяйку, а ее пальцы бегали по…

Вновь у нее за спиной промелькнула загадочная тень, на этот раз слева направо, темное пятно. Наоми ахнула, заглянула в стенной шкаф, куда, несомненно, нырнул незваный гость, но вновь никого там не увидела.

Минни поднялась из-за столика.

– Что не так? – спросила она, подходя к Наоми.

– Я кого-то видела. Отражение. В зеркале.

– Это, наверное, твое.

– Помимо моего, разумеется. Кто-то прошел позади меня.

– Никого здесь нет.

– Возможно. Наверное, нет. И все-таки… что-то произошло. Я видела его в зеркале, это точно. Очень быстрого. Он должен быть здесь, с нами в комнате.

– Ты лучше скажи мне правду, Наоми. Ты пытаешься напугать меня?

Минни достались черные волосы матери и зеленые глаза отца. И, как в случае с папочкой, эти изумрудные глаза могли пригвоздить к месту, словно луч фонаря человека, ведущего допрос, в комнате со звуконепроницаемыми стенами, расположенной в глубоком подземелье, и ты понимаешь, что будешь оставаться без очередного пальца всякий раз, когда солжешь. Наоми знала, что ни папочка, ни Минни не станут отрезать ей пальцы, но, когда любой из них, сощурившись, пристально смотрел на нее, она ни на йоту не отступала от правды.

– Ты пытаешься напугать меня? – повторила вопрос Минни.

– Нет, нет. Это не страшно. Не очень страшно. Чуть страшно. Но так странно. Я подумала, что мне придется стать слепой пианисткой.

– Ну ты загнула, – покачала головой Минни.

– Я видела в зеркале отражение какого-то парня, – настаивала Наоми.

– Правда? Поклянись могилой Уилларда.

Уиллард, их четырехлапый друг, умер двумя годами ранее. Его потеря стала самым тяжелым испытанием в их жизни. Они до сих не могли вспоминать его без боли в сердце. Самый лучший, самый милый, самый благородный пес во всем мире, так они о нем думали, и если ты клялся в чем-либо на его могиле и лгал, тогда тебе точно предстояло гореть в аду и до скончания вечности есть пауков, червяков и брюссельскую капусту.

– Клянусь могилой Уилларда, – ответила Наоми.

На Минни это произвело впечатление. Она повернулась к зеркалу, обратилась к отражению Наоми:

– И как он выглядел?

– Я не знаю. Я просто… никаких подробностей… просто пятно, он супербыстрый, быстрее, чем человек, быстрее, чем любое животное, но я видела не животное.

В зеркале глаза Минни перемещались с отражения глаз сестры к отражению комнаты за ними. Наоми тоже всматривалась в отражение комнаты.

– Может, это был не парень, – предположила Минни. – Может, девушка.

– Какая девушка?

Минни пожала плечами.

– Кто ее знает?

По зеркалу вновь промелькнула тень. Поскольку Наоми ждала ее появления, она увидела тень более отчетливо, но видеть особо было нечего: ни лица, ни рук или ног, только пятно темноты, появилось и исчезло.