— Ты их можешь описать?

— Конечно. Один высокий, где-то под метр девяносто, сухощавый с неприятным лицом.

— Что значит — «с неприятным»?

— Лицо его темное, землистое, Такое впечатление, будто он болеет туберкулезом. Нос большой, с горбинкой. Второй среднего роста, около ста семидесяти пяти сантиметров, также худой, светловолосый и голубоглазый. Обоим лет по тридцать пять — сорок.

— А какие-нибудь особые приметы заметил?

— В каком смысле?

— Ну шрамы, родимые пятна или что-то еще?

— Да. У высокого на верхней губе довольно заметный шрам.

Я готов был расцеловать Веню. Он оправдал мои надежды — стал классным агентом. Рэс ипса лёквитур (дело говорит само за себя). Я даже содрогнулся при мысли, что Веня мог оказаться в нужное время не в нужном месте. Последствия могли быть роковыми.

Информация была настолько ценной и «горящей», что я тут же позабыл о своем желужке, попрощался с Веней, побежал к телефонной будке, позвонил по знакому номеру телефона и, услышав в трубке знакомый голос, сказал:

— Мария Ивановна, серьезно заболел дядя Митя. Необходима срочная операция, а у нас нет нужной суммы. Вы не поможете?

— Позвоните часика через два, что-нибудь сообразим, — ответила Мария Ивановна.

После этого я зашел в ресторан и плотно пообедал. Затем стал слоняться по улицам, размышляя над полученной информацией Вени. Значит, Иванов вышел на что-то очень серьезное, если мой первый хозяин Танин решился на терракт. Решал конечно не он, а Сосновский. Танину поручено лишь его организовать. Следовательно, дела у наших оппонентов не так хороши, как им хотелось бы. Факт. И это радовало. Карфаген должен быть разрушен. И он будет разрушен, чего бы это нам не стоило. Недавно я размышлял о сути бытия и всем прочем. (Автор, кажется, пересмотрел свое ко мне отношение). А чтобы стало с миром, не будь ивановых, рокотовых, сидельниковых? К ним с недавнего временя я с полной увереннностью могу отнести и себя. Со всей определенностью можно сказать, что мир бы давно погиб, захлебнувшись в собственном дерьме. Может быть, не совсем изящно сказано, зато — точно. Но вот что мне кажется странным — при всем могуществе дьявола, он никак не может с нами справиться. Почему? Не означает ли это, что мы находятся под чьей-то защитой? Бога? Нет. Бог со своей слюнтяйской добродетелью давно проиграл битву с дьяволом. Мы находятся под защитой самого Создателя, который и затеял всю эту катавасию под названием жизнь, как мы её себе представляем. А представляем мы лишь крохотную вершину айсберга. Все остальное сокрыто от нас под огромными толщами воды. А если это так, то у господ сосновских никогда ничего не получится. В конечном итоге на их пути обязательно встанут ивановы. Так было и так будет.

Вот такие странные мысли были мне навеяны прогулкой по шумным и многолюдным улицам столицы. Слышал бы меня тот хомо беспечный, каким я был ещё полтора года назад. Вот бы посмеялся. Но, как говорится — тэмпора мутантур эт нос мутамур ин иллис (времена меняются, и мы меняемся с ними). И как сказал Овидий: "Ут дэсинт вирэс, тамэн эст ляуданда волюнтас (пусть не хватает сил, все же желание действовать заслуживает похвалы). Вот именно. На том стоим и стоять будем! Иначе нельзя. Дорогу осилит идущий.

Через два часа я уже был на конспиративной квартире и застал там подполковника Долматова. Он был, как всегда, спокоен и невозмутим. Сидел в кресле, курил и выжидательно смотрел на меня. А в самом центре его внушительного носа начинал лилово вызревать чирей, делая его (нос) ещё больше и значительнее.

Игорь Викторович посмотрел на часы и, как всякий педант, любящий точность и аккуратность, одобрительно сказал:

— А вы точны, Андрей Петрович! Здравствуйте! — он встал и крепко пожал мне руку.

Это что-то новенькое. Похоже я заслужил у руководства ФСБ называться настоящим именем. Очень похоже.

— Это у меня наследственное, Игорь Викторович, — скромно ответил я. — Видите ли, я в некотором роде отпрыск императора всея Руси Александра Первого.

— И каким же образом вас угораздило им оказаться? — усмехнулся Долматов.

— В вашем вопросе чувствуется насмешка и недоверие. Поэтому, милостивый государь, я отказываюсь отвечать, — нарисовл я на лице оскорбленную добродетель.

— Да нет, Андрей Петрович, это вам показалось, — заверил подполковник. — У меня и в мыслях ничего подобного не было.

— В таком случае я могу продолжать?

— Конечно.

— И вам это будет интересно?

Игорь Викторович сокрушенно покачал головой, как бы говоря — с тобой, парень, не соскучишься, надобно терпение иметь, чтобы общаться.

— Очень интересно, — тяжело вздохнул он

— Как гласит наше семейное предание, — когда мой великожержавный прародитель отказался от трона и, решив посвятить свою жизнь исключительно Богу. простым странником пошел в Тибет, то случайно проходил по нашей деревне и остановился на постой у моей прародительнице Ульяне. Итогом их мимолетной любви была моя пра-пра-прабабушка Евдокия. Вот такая вот удивительная история. И вот откуда у меня такая патологическая любовь к точности.

— Да, история действительно того. Вы и вызвали меня для того, чтобы её поведать?

— Не только для этого. У меня есть и ещё не менее интересная.

После моего сообщения, Долматов глубоко задумался.

— Это может поставить под удар всю операцию, — сказал сокрушенно. — Как некстати эти киллеры!

— А вы считаете, что они когда-нибудь бывают кстати?

— Что?... Ах, это. Да, действительно, сказанул, называется. Что же теперь делать?

— Я думаю, что необходимо срочно сообщить Иванову. Речь идет о его жизни и смерти.

— Это само-собой. А что дальше?

— А дальше, — я индифферентно пожал плечами. — Дальше пусть болит голова у дятла.

— Это конечно, — согласился со мной Долматов.

С тех самых пор, как Виктора Ильича посетил во сне этот... Как его... Никакого покоя ага в этой... Никакого покоя в душе. Измучился весь. Стоит только глаза того, как он тут он вот. Страшно. Чего только ни того... Ничего не помогает. Сколько этих... экстрасенсов. Ничего. Врут все дураки. Дармоеды! Напридумывали всякого. Только людям мозги ага. Вот и сейчас этот... Приходил этот. До сих пор поджилки того... трясутся. И пот ага... Что делать?

Сосновский с содраганием вспомнил только-что увиденный сон.

Приснилось, будто он сидел в любимом своем... кресле своем и смотрел этот... телевизор ага. Красивая дикторша, похожая на эту... Как ее? Похожая на ту самую японскую гейшу ага... Дикторша чего-то говорила. А чего? Он уже не того... Не помнит уже. И, вдруг, обращаясь к нему, сказала:

— Виктор Ильич, вы почему на меня так смотрите?

Он до того растерялся, что первое время не того... Не нашелся, что ответить. А она на него так это ага... осуждающе. И ждет этого... Ответа ждет.

— То-есть как это... Обычно, я извиняюсь.

— Нет не обычно! — рассердилась дикторша. — Вы меня раздеваете!

— То-есть как это? Когда вы там, а я того... Я вот он.

— Вы меня взглядом раздеваете, бессовестный! — вскричала она. — Видите, что наделали?!

И действительно, на ней уже ничего, ни того... Голая совсем, И груди, как эти... Как дыни. Тяжелые ага. Он до того испугался, что закрыл глаза. А когда открыл, то уже никакого телевизора ни того... Вместо него этот... Этот в кресле сидел. Взгляд мрачный. Бородка клинышком и все такое... И усмешка нехорошая ага.

— Пойдем! — сказал властно.

— Но я ещё не того... Не готов еще, — пролепетал Виктор Ильич.

— А мне плевать! — Этот схватил Сосновского сильной и твердой, как этот... как камень, рукой и они оказались в каком-то огромном зале. Здесь было душно и влажно. Все было, как на этих... Как на картинках... Он видел ага. И костры. И котлы. А в них эти... грешники. А рядом черти. Грешники кричали. А черти смеялись... Страшно!

— Нравится? — спросил насмешливо этот.