— Здравствуйте! — поздоровалась я

— Здравствуйте, Светлана Анатольевна! — ответила мне лишь Людмила Яковлевна, вскакивая с кресла и подходя. Обняла меня за плечи, слегка прижала. прошептала на ухо: — Не обращайте внимания на этих мымр. — Взяла меня под руку, провела в центр зала и, обращаясь к присутствующим, торщественно сказала: — Светлана Анатольевна Козицина — наше неподражаемая красавица! Прошу любить и жаловать. Кстати, не очень на неё наезжайте. Она майор милиции и занимает в этом ведомстве весьма ответственную должностью.

«А ведь я в анкете не писала о звании, — подумала я. — Интересно, где же ты о нем успела узнать?»

После подобного представления в глазах женщин появился интерес к моей скромной персоне, они светились завистью и презрением. И я их понимала. По их твердому убеждению женщина, работающая в милиции, уже и не женщина, а так — черт те что. Лишь одна молоденькая девушка, почти девочка, вся в золотистых легкомысленных кудряшках, смотрела на меня восторженно и восхищенно. У неё ещё не выветрился детский романтизм. Но в её положении это скоро пройдет.

— Присаживайтесь, Светлана Анатольевна, — Верхорученко указала на свободное кресло.

Я села. Огляделась. Подобные сеансы аутогенной тренировки или психотерапии я уже неоднократно проходила. Они были обязательными при моей работе в труппе Дома высокой моды Макарова, куда я была внедрена. Дважды я проходила их в своей поликлинике управления при моей реабилитации после трудных заданий.

— Начнем пожалуй, — сказала Людмила Яковлевна. Она подошла к стене, в которую был вмонтирован пульт, нажала на одну из кнопок. Плотные шторы плавно и бешумно стали закрывать окна. Одновременно засветились светильники на стенах. И вот комната погрузилась в романтический полумрак. Засвтился матовым светом и стал вращаться зеркальный шар, отбрасывая мягкие блики на стены. Зазвучала печальная музыка. Рефреном чуть слышно слышалось птичье пение. Раздался тихий, вкрдчивый и умиротворенных голос Сухорученко:

— Звучит прекрасная музыка. Из-за кромки далекого леса появляется яркое солнце. Оно медленно и лениво карабкается по небу. Его лучи мягко и нежно ласкают ваше прекрасное тело, наполняя его томлением и негой. Как хорошо! Слышится птичье пение, звон цикад, шум листвы. Добродушно ворчит прибой. У ваших стройных ног плещутся волны. Они то прикатывают, чтобы запечатлеть влажный поцелуй на ваших чудных ступнях, то откатывают. То прикатывают, то откатывают. То прикатывают, то откатывают... Как чудесно, как замечательно жить на белом свете! И эта божественная музыка, и пение птиц, и шум моря, и теплое дуновение ветра, все, все, все для вас, для вас одной. Вы лежите на пустынном морском берегу. Медленно течет, будто вот этот золотой песок меж ваших пальцев, безвозвратное время. Все течет, все изменяется. И лишь ваше прекрасное обнаженное тело будет неизменным — все таким же волнующим и желанным. Как же вы хотите, чтобы вас сейчас увидел ваш возлюбленный. Ваше тело растягивает никогда вас доселе не посещавшее томление, Низ живота вздрагивает от прикосновения вашей руки. Ваши чудные груди становяться твердыми и упругими от переполняющего их желания. Их сосцы набухают в предвкушении великого всепоглощающего таинства под названием — Любовь! Ваши полные яркие губы полуоткрыты. Они жаждут поцелуя. Между ними влажно поблескивают, будто белоснежные морские кораллы, зубы. Боже мой! Как же хорошо! Возлюбленный мой! Неужели же ты не видишь, как я прекрасна! Приди. Обними меня любимый! Крепче! Крепче! Вот так!... Вот так!... Вот так!... Поцелуй меня. Какое блаженство!...

«Черт возьми! Это что-то новенькое!» — думаю я, возвращаясь из томной, сладкой нерваны к реальности. Осматриваюсь. Мои соседки полулежат в креслах. Их головы откинуты, глаза полузакрыты, руки блуждают по интимным местам тел. Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Все это совсем непохоже на то, что было прежде. Я испытваю сильное возбуждение. В сознании, помимо моей воли, рисуются самые откровенные сцены. Эта Верхорученко знает свое дело.

— Все, девочки, просыпаемся! — наконец звучит её команда.

Очнувшись, «девочки» глупо улыбаются, смущенно косясь на соседок. Им эти сеансы положительно нравятся.

— А теперь попьем кофе и обменяемся впечатлениями, — говорит Людмила Яковлевна.

После занятий она берет меня под руку и, наклонишись к моему уху, вкрадчиво говорит:

— Светлана Анатольевна, пойдемте ко мне в кабинет. Посудачим. Попьем вино. У меня есть сухой «Мартини». Вы пили сухой «Мартини» со льдом?

— Нет.

— Тогда вы обязательно должны попробовать. Пойдемте.

Она сама напрашивалась ко мне в подруги. Отказывать ей в этом было бы с моей стороны непростительной глупостью. Ведь именно за этим я сюда и пришла.

Ее кабинет утопал в роскоши, но свидетельствовал от отсутствии элементарного вкуса его хозяйки. Здесь все было смешано и свалено в одну кучу — эпохи, стили, школы, направления. Строгий классицизм писменного стола с трудом уживался с помпезным барокко кресел и стульев. Современное якрое и вычурное чешское стекло соседствовало с венецианским. На стене рядом с современной картиной с изображением ярких ломанных линий, сквозь которые выгладывал какой-то страшный ни то человеческий, ни то рыбий глаз, висела репродукция картины Айвазовского «Девятый вал». И так во всем.

— Нравится? — спросила Верхорученко, заметив, что я рассматриваю убранство её кабинета.

— Богато. Очень! — ответила я.

Она удовлетворенно улыбнулась. Для неё это было высшей похвалой. Людмила Яковлевна достала из бара бутылку «Мартини» и два хрустальных стакана, из холодильника — миску со льдом, наполнила наполовину стаканы вином, бросила в каждый по несколько кусочков льда.

— Присаживатесь, Светлана Анатольевна, — указала она в одно из кресел. Протянула мне стакан с вином. — Я хочу выпить за наше знакомство. Не скрою, вы мне положительно нравитесь. Есть в вас что-то этакое. Признайтесь, — вас боятся мужчины.

Я отхлебнула вино. Оно действительно было очень приятным. Пожала плечами. Ответила:

— Что-то не замечала. Отчего вы так решили?

— Вы — личность. А мужчины, как правило, бояться таких женщин и бегут от них, как черт от ладана.

Странная она, эта мадам. С одной стороны, — эта вот безвкусица. С другой — четкая аргументация в разговоре, знание человеческой психологии, в особенности, — женской.

— Как видите, нашел один смельчак, — улыбнулась я.

— Да, очень героический мужчина! — вокликнула Людмила Яковлевна и рассмеялась.

Я чувствовала, что она меня не просто так пригласила в свой кабинет и ждала, когда она приступит к делу. Ждать пришлось сосем недолго.

— Светлана Анатольевна, я скоро отмечаю день рождения и хотела бы вас с женихом пригласить к себе на торжество. Как вы на это посмотрите?

Я мысленно усмехнулась, так как точно знала, что родилась она 12 сентября 1966 года. Вероятно, там мы и встретим того, кто нам нужен.

— Не знаю, — с сомнением ответила. — Удобно ли. Ведь мы с вами почти незнакомы.

— Ну, во-первых, мы с вами знакомы уже достаточно, — энергично проговорила Верхорученко, ободренная моим сомнением. — Во-вторых, вы мне очень нравитесь и хочу, чтобы у меня на дне рождения были приятные мне люди. И в-третьих, я надеюсь, что мы с вами станем подругами.

— Хорошо. Я скажу Сергею Ивановичу. Если он согласится, то... А я с удовольствием.

— Вы что же, так его и зовете по имени-отчеству?

— Да нет. Это я так. Я где будете отмечать?

— В ресторане «Ермак». В банкетном зале. Будет только узкий круг моих друзей.

Выйдя из салона, я села в «Жигули» и помчалась в детский садик за Верочкой. Нашла её уже одетой и ждущей меня в раздевалке. Только сандалии у неё были надеты, как всегда, на разные ноги.

— Господи! Когда ты научишься правильно надевать обувь, — сказала я, переобувая её. На что она мне резонно ответила:

— Когда стану такой, как ты.

— Да, долго придется ждать.

Всю дорогу она мне рассказывала, как какая-то Ира испачкала в акварельной краске все платье.