Когда награды мужчинам были розданы, царица повернулась к женщинам знатных фамилий, заслуги которых во время осады были поистине неизмеримы. Она искала кого-то глазами.
— Среди моих храбрецов была и юная героиня, — сказала она. — Где Ашхен? Позовите Ашхен.
Прекрасная княжна Рштуни из скромности скрывалась в другой комнате. Через несколько минут она вошла, облаченная в великолепные доспехи. Все взоры обратились на прекрасную деву-воительницу. Царица обняла ее и коснулась поцелуем ее лба.
— Милая Ашхен! — сказала она. — Было время — счастливое время покоя и мира — когда княжеские дочери показывали искусство своих рук в изящных рукоделиях и украшали ими великолепные палаты наших князей и святые алтари наших храмов. Но кончились мирные дни, их сменили дни тревожные, полные крови, битв и смерти. И ты своим достойным восхищения поведением подала прекрасный пример для подражания всем твоим благородным сестрам: когда родина в опасности, нежные женские руки должны взяться за копье вместо иглы и натягивать тугую тетиву, а не тонкие нити. Ты совершила все это, и совершила наилучшим образом. И я хочу опоясать твой стан, отважная героиня, этим драгоценным поясом и пожелать тебе новых сил и бодрости.
Царица собственноручно застегнула на княжне сверкающий каменьями пояс, а Ашхен со слезами радости приложилась к ее руке.
Многие другие жены и дочери нахараров тоже получили награды. Когда церемония награждения подошла к концу, епископ благословил собравшихся. Затем из трапезной послышались звуки музыки, и царица приветливо и благосклонно обратилась к участникам церемонии, приглашая их на торжественный обед.
Народ толпился на площади перед дворцом до самого вечера, С нетерпением ожидая выхода нахараров. Когда они появились, навстречу со всех сторон грянули клики ликования. Охватившее толпу воодушевление было безгранично. Люди окружили любимых князей плотным кольцом и то и дело порывались отнести их домой на руках. Князья скромно уклонились от этих высоких почестей. Однако толпы народа все-таки сопровождали их с песнями и восторженными рукоплесканиями до самого дома.
X МУШЕГ: «ОКО ЗА ОКО»
И спарапет армянский Мушег с сорока тысячами воинов обрушился внезапно на войско (персов) и разгромил его. Персидский и,арь Шапух едва спасся верхом... И многих персов перебили, многих персидских вельмож взяли в плен, и захватили сокровища персидскою царя и царицу цариц вместе с остальными женами... И всех вельмож, а было их шестьсот человек, повелел Мушег, полководец армянский, убить и набить чучела их сеном... Это совершил он, дабы отомстить за отца своего Васака...
Фавстос Бюзанд
Сняв осаду Артагерса, Шапух передал большую часть своего войска Меружану Арцруни и Вагану Мамиконяну и
оставил на захваченной части Армении, а остальные силы взял с собою и двинулся в Персию. За две недели он дошел до Тав-риза и остановился с войском в окрестностях этого города.
Тем временем несколько армянских полков двигались туда же по другой дороге. Они прошли земли Гер и Зареванд и вдоль северной оконечности озера Капутан вышли к берегам реки Аги.
Силы армян состояли только из легкой конницы и потому мало походили на регулярные войска, хотя и были достаточно многочисленны. Свои переходы они совершали по ночам, днем же сворачивали с дороги и отдыхали в безлюдных и хорошо защищенных местах. И причиною тому был вовсе не иссушающий полуденный зной выжженных солнцем пустынь, простиравшихся от Зареванда до Тавриза. Не это заставляло армянских воинов двигаться по ночам. Причина была другая: они хотели остаться незамеченными. Войска армян даже шли не вместе, а были разбиты на несколько отдельных частей, которые держались на значительном расстоянии друг от друга.
Было далеко за полночь, когда первые полки подошли к реке Аги. Во время весенних паводков река не раз меняла свое податливое русло и размыла, в конце концов, довольно широкую и глубокую ложбину, по которой и текли ее бурные воды. Сейчас паводок схлынул, и у берегов осталась широкая полоса ила, буйно поросшая пышной растительностью. Эта ложбина была настолько ниже окружающей местности, что сверху, с дороги, не было бы видно и тысячи людей, если бы они укрылись в зарослях. Именно там, на правом берегу реки, и сделали привал армянские воины. Лошадей стреножили и пустили пастись в прибрежных камышах, в сами вынули, что нашлось в переметных сумах, перекусили, потом положили оружие под головы и легли спать. Один из воинов остался стеречь их сон.
Словно воплощенное нетерпение, ходил он взад и вперед вдоль берега и грыз на ходу прихваченный с собою кусок копченого мяса. Ночная тьма окутала землю, и вокруг не видно было ни зги. Только вдали яркими звездочками мерцали еще не погашенные огни персидского стана. Дозорный не отрывал от них взгляда.
Он пошел вверх по течению и дошел до моста. Мутные бурные воды бились об его опоры, и этот глухой рокот один нарушал ночную тишину. Дозорный не перешел на другой берег. Он встал по эту сторону реки, у одной из высоких опор моста, и, весь подавшись в сторону персидского стана, до предела напряг зрение и слух. Долго вглядывался он в ночную темноту, хотя не видел, да и не слышал ничего, кроме глухого рокота воды.
Персидское войско стояло под Тавризом, а город находился на левом берегу, в трех часах пути от моста.
В это время на обочине большой дороги, ведущей к мосту, из вырытой в земле ямы, словно крот, высунул голову и огляделся по сторонам какой-то человек. Глаза его были настолько привычны к темноте, что, как у зверя, видели и ночью. Поэтому он сразу заметил дозорного, стоявшего у опоры моста, вылез из земляной норы и тяжело пополз к нему.
— Подайте несчастному, — затянул он, когда подполз совсем близко.
Человек, стоявший у моста, вздрогнул, увидев, что у его ног копошится что-то, круглое и неопределенное.
— Два дня крошки во рту не было... помираю с голоду... сжалься... — повторило странное существо еще жалобнее.
Дозорный отдал ему свой кусок мяса, хотя и сам был очень голоден. Незнакомец подхватил его на лету, как собака, и начал жадно есть вместе с костями, размалывая их своими крепкими зубами.
— Ты и впрямь очень голоден, — заметил дозорный.
— А как же, господин мой! Двое суток никто по мосту не проходил.
— С чего бы это?
— Не видишь, что ли? Там, за рекой — персидское войско. Вот все и боятся, никто в те края носу не кажет. Дороги будто вымерли. Люди не смеют из дому выходить: как бы на этих головорезов не напороться. Так и рыщут, окаянные, словно голодные волки.
— Что же, они тебе ничего не дали?
— Дождешься от них, как же... Хоть бы уж моего не брали! Один нечестивец с меня плащ стащил и унес. Целых десять лет был он мне и одеждой и постелью... армянин-паломник подарил. Не знаю, что теперь со мной будет. Или холод доконает, или жара.
Последние слова прозвучали так горестно, что дозорный сбросил с плеч военный плащ.
— Вот тебе одежда.
Незнакомец с невероятной радостью схватил неожиданный подарок, осыпая благословениями своего благодетеля. Потом попросил:
— Помоги мне, милосердный господин, донеси эту одежду до моей ямы, она тут недалеко.
Он пополз в свое логово; незнакомый благодетель понес за ним одежду. У несчастного была проказа, а таких больных изгоняли из общества людей, и они жили вне городов, по обочинам больших дорог, в вырытых в земле норах, добывая пропитание милостыней, которую бросали им путники.
Будь сейчас светло, на это обезображенное существо нельзя было бы смотреть без содрогания. Конечности его отсохли почти целиком, лишь на левой руке еще шевелились два пальца. На лице не было ни носа, ни губ, и на его плоской поверхности странно торчали оскаленные зубы. Глубоко посаженные глаза беспокойно поблескивали из-под безбровных, опухших и затвердевших глазниц. Голос был хриплый, ибо исходил из изъязвленного горла. Его жилище было самой настоящей ямой, вырытой в земле. В ней можно было сидеть, но не было возможности вытянуться или лечь. Впрочем жалкий обрубок человека и не нуждался в этом. Вся утварь состояла из единственной глиняной плошки, стоявшей в специально вырытом углублении. Однако в его убогом жилище было все-таки некоторое подобие крыши над головой: четыре развилистых сука были вбиты по углам ямы, на них были уложены сучья и ветки, и сверху все обмазано глиной. Навес защищал жилье и от дождя и от солнца. Прокаженный заполз в свое логово. Незнакомый благодетель не уходил. Случается, что и существа, всеми отверженные и презираемые, могут оказаться полезны.
