Осада затягивалась, успех все отодвигался, и это беспокоило и бесило Шапуха. Он не мог слишком долго стоять у стен Артагерса: более важные дела призывали его в Персию. А уйти просто так, без всяких результатов не позволяло его безграничное высокомерие. Увидев, что силой ему ничего не добиться, он прибег к обычной своей хитрости; отправил у царице посла и с бесчисленными клятвами и обещаниями предложил, чтобы обе стороны сложили оружие и царица спустилась из крепости вниз, лично вести переговоры о мире. Царица отказала наотрез. Она ответила, что не желает даже видеть такого бесчестного человека и тем более не намерена с ним разговаривать. Как ни тяжко было оскорбление, царь царей пренебрег им и предложил все же переговорить лично, пусть даже издали. Приближенные посоветовали царице принять это последнее предложение.
В назначенный день надменный царь царей без свиты, в сопровождении одних только Меружана Арцруни и Вагана Мамиконяна, подъехал к подножию крепости. Чтобы стороны слышали друг друга, ему позволили, уже спешившись, подойти к самой стене. Гам царя ждали роскошный трон и группа придворных царицы, готовых принять его. Он пришел на указанное место, но гнев и досада мешали ему сесть, и он остался на ногах. Тем временем на башне в сопровождении нахараров появилась царица. Высокого роста, прекрасная собою, она, в окружении своих вельмож, казалась величественной и ослепительной богиней. Шапух заговорил снизу:
— Ты поистине прекрасна, царица. Это из-за тебя царь Аршак до того потерял голову, что пролил кровь своего племянника Гнела и отобрал тебя у него. Ты была бы еще прекраснее, если бы в придачу к этой дивной красоте имела хоть немного ума и рассудительности. Но сюнийцам не дано свыше ни ума, ни рассудительности, им свойственны лишь дикая грубость и необузданная гордыня. Их сердце, их ум бесплодны и бесчувственны, как камни в их горах. Таков был князь Андовк, твой отец, такова была и твоя мать. Твою мать за ее дерзкие речи я приказал разрубить на куски у развалин Зарехавана. Я истребил весь твой род. В живых остались только твои братья, они у меня в плену, и их тоже ждет жестокая казнь, если ты будешь упорствовать по-прежнему. Зачем ты прячешься на этих высотах? Ужели эти утесы могут спасти тебя? Велико могущество царя царей Персии, и гнев его страшен. Стоит ему дохнуть, и горы тают, словно свечи, моря высыхают до дна. А ты, царица, безрассудно уединилась, как на острове, на вершине этих камней, и не понимаешь, что волны будут вздыматься все выше, разыграется буря, и этот жалкий островок исчезнет, захлебнется в неумолимом потоке моего гнева. Зачем ты укрепилась здесь? Этим ты не спасешь ни свою жизнь, ни свою страну. Вся твоя страна — под моей пятой. Стоит чуть надавить — и Армения обратится в прах. Тебе не на что надеяться, кроме моего великодушия. Положись на него, и пред тобою откроется путь к спасению. Будь ты мужчиной, я был бы беспощаден, но ты женщина, и я пощажу тебя. Спустись вниз, облобызай прах у ног царя царей, и он будет милостив к тебе.
Царица слушала невозмутимо. Возмущались нахарары, возмущались и придворные. Ответом на эти угрозы могла стать пущенная сверху стрела, которая заставила бы навеки умолкнуть наглого недруга. И нахарары не замедлили бы поразить его, если бы молчаливый приказ царицы не сдерживал их ярость. Она не хотела отвечать вероломному противнику таким же вероломством и отправить назад от ворот не гостя, а его труп.
В ответ царица сказала:
— Шапух, ты утратил не только подобающее царю величие, но и подобающую ему учтивость. Ты забываешь, что говоришь с царицей, и забываешь, что говоришь с женщиной. Ты напомнил мне о зверской расправе с моей матерью и моим родом и даже кичишься своим варварством. Останься в твоем сердце хоть слабый проблеск человечности, ты должен бы скорее ужаснуться собственному кровавому изуверству! Ты угрожаешь мне такой же страшной гибелью, какою погубил моих родных. И тебе не приходит в голову, что такая угроза скорее с новой силой воспламенит во мне жажду мести и укрепит и так твердое решение не протягивать руки палачу, чьи руки обагрены кровью моей матери и моих родных? Ты обещаешь мне помилование и приглашаешь спуститься вниз. Но вспомни, сколько раз ты прибегал против нас к вероломству и обману. Мыслимо ли сохранить после этого хоть малейшее доверие к твоим словам и к твоим обещаниям? С того дня, как ты коварством заманил к себе моего царственного супруга, и свое время избавившего тебя от многих и многих бед, и жестоко заточил своего гостя и своего верного союзника в крепость Ануш — с того самого дня ты лишился и верности и доверия всех армян. Ты считаешь, что Армения уже под твоею пятой, и готовишься уничтожить ее одним ударом? Это всего лишь слова, и прежде чем они станут делом, надо сначала обзавестись мужеством вместо твоего бахвальства, твоего безудержного хвастовства. Чрезмерная кичливость отшибла тебе память, Шапух. Вспомни, сколько раз ты усеивал наши поля трупами своих воинов, а сам спасался бегством из нашей страны! И если твое войско стоит сейчас у стен моей крепости, то не благодаря твоей храбрости, или храбрости твоих воинов, нет! Это позорное следствие твоего коварства, твоего вероломства — ты пользуешься сейчас их плодами, Шапух, Ты обманом удалил армянского царя, моего супруга, из его страны, оставил ее без головы и тем расчистил себе путь. Как ловкий вор пользуется отсутствием хозяина, так и ты вступил в беззащитную страну. И в этом воровском деле ты пал еще ниже: ты подкупил слуг, и они ночью открыли тебе двери. Вон они, эти слуги, которые продали и предали своего хозяина, оба они стоят рядом с тобой, и обоих ты подкупил своими сестрами.
Она показала на Меружана Арцруни и Вагана Мамиконя-на и продолжала.
— Но не забывай, Шапух: у Армении все же есть глава! Прежде всего это Царь небесный, Властитель небес и земли, — тут она показала рукою на небеса. — И потом это я, говорящая сейчас с тобою, и мой сын, который пока в Византии. Ненасытная гордыня и слепое самообольщение ввергли тебя в заблуждение. Поразмысли получше и опомнись, Шапух! Если даже погибнут все армяне, если в хижинах армянских поселян останется одна-единственная слабая девушка — она все равно будет бороться с тобою! Но до этого еще не дошло! Разве ты не видишь, что вся твоя мощь разбилась об утесы этой твердыни, и ты не в силах справиться с нею? А сколько еще таких крепостей в нашей стране! И в них ждут тебя с оружием в руках мои нахарары. Ты попал в западню в армянских горах, и твое счастье, если сумеешь из нее выбраться. Иди же, беги отсюда! Иди, разжигай свою злобу, не сдерживай своего варварства, губи все, что еще в силах погубить! Твои угрозы не запугают меня. Убирайся! После всех преступлений, совершенных тобою, между нами не может быть мира. Пока армянский парь, мой супруг, томится в темнице Ануш — страна армянская будет мстить за него и бороться против тебя с оружием в руках.
— Посмотрим! — в бешенстве прорычал Шапух и спустился вниз, прочь от крепостной стены.
Прошел почти месяц.
Крепость Артагерс бурлила, охваченная всеобщим ликованием. Улицы были празднично украшены, на башнях развевались разноцветные флаги, толпы жителей теснились на площадях. Гремела музыка, мужчины и женщины, мальчики и девочки то и дело пускались в пляс, и земля сотрясалась от топота множества ног. У царского дворца толпились ликующие воины в лучших своих одеждах, с богато украшенным оружием.
Вчера Шапух снял осаду и ушел в Персию. Сегодня кре-. пость праздновала свое избавление.
Обширный зал царского дворца был пышно убран. В одном его конце на длинном столе лежали, ослепляя своим великолепием, одежда, оружие и доспехи, золотые и серебряные чаши. Все эти вещи были извлечены из царской сокровищницы и предназначались в качестве наград (укрепившись в Артагер-се, царица перевезла в крепость все сокровища Аршакидов).
На роскошном троне восседала царица в подобающем значению происходящего великолепном одеянии. Сегодня она устраивала торжественный прием. От всеобщего ликования придворных ее прекрасное лицо казалось оживленным, хотя это искусственное, вынужденное оживление едва могло скрыть глубокую печаль, которая затаилась в прекрасных глазах.
