Лунный свет заменило другое освещение.
Там, где скрылся было во тьме город, замелькало в воздухе несчетное множество огненных шаров. Казалось, будто весь небосвод охватило пламя необъятного пожара, звезды воспламеняются от него и падают одна за другой на землю. Но огненные шары летели не сверху, а снизу и, описывая в воздухе дугу, снова падали вниз. В буйном неистовстве вершило свой торжественный обряд пламя — адское пламя.
Поток пламени, похожий на огненный град, продолжал изливаться на землю. Он становился все сильнее, все плотнее.
'Семирамида (ассирийское Шаммурамат, армянское Шамирам) — царица Ассирии в конце IX века до н. э. Вела завоевательные войны в Мидии и Армении. Образ Семирамиды, мудрой, сладострастной, жестокой властительницы, чье имя связано с одним из семи чудес света — «висячими садами» — не раз встречается в европейском искусстве. В исторической памяти и летописях армян образ ее значительно менее величествен, что, по-видимому, ближе к истине. Благодаря Мовсесу Хоренаци и его «Истории Армении» (кн. I. гл. ХУ-ХУШ) до нас дошли легенды о любви Шамирам к молодому армянскому царю Ара, о том, как она звала его в Ниневию разделить с нею и ложе и власть над могучей Ассирийской державой. Ара не захотел изменить своей стране (которую поглотила бы могущественная Ассирия) и своей семье и погиб в битве с войсками Шамирам, хотя она и приказала не убивать его. После тщетных попыток оживить с помощью богов умершего возлюбленного, Шамирам оплакала его и предала земле, а место это отныне стало называться Араратом. Недалеко от Еревана до сих пор существует канал, построенный Шамирам.
Время от времени окрестности оглашали глухие отзвуки многоголосых криков. Эти вопли, словно всплеск ярости, взрывались громче после особенно бурных огненных извержений, подобно тому, как вопль разъяренного неба становится слышен после ужасного удара молнии.
Ван был в кольце осады.
Этот огонь, это пламя, эта полыхающая стихия изливались именно на город. Его окружили разъяренные горцы Рштуника и пришедшие на помощь соседям горцы Сасуна. Они осадили Ван, как некогда греки — злосчастную Трою. Ревностный эллин сражался за честь прекрасной Елены, которую недостойный соблазнитель похитил из гостеприимно открытого ему дома царственного супруга. А рштунийцы сражались за свою любимую госпожу, которую безжалостно похитил ее сводный брат.
Горцы овладели окрестными холмами и оттуда метали на город пламя. Их орудием были прародители нынешних артиллерийских орудий — простые, примитивные пращи, сделанные из железных цепей, чтобы не горели. В пращи закладывали пропитанные серой тряпки и куски ковровой ткани, смоченные нефтью или другими горючими жидкостями, зажигали и, раскрутив в воздухе, метали огонь в город. Некоторые метали камни, тоже из пращей.
Через некоторое время огни загорелись и в городе. То там, то тут вспыхивало пламя. Но оно вспыхивало и снова гасло, не перелетая за крепостные стены, оставаясь на одном месте: это начали загораться внутренние постройки города.
Войска в осажденном Ване целиком состояли из персов, которых привели с собой Меружан Арцруни и Ваган Мамиконян. В эти страшные, тревожные часы они не столько думали о борьбе с внешним врагом, сколько старались удержать в повиновении жителей, которые в страхе и смятении выскакивали из своих домов, ставших игралищем разъяренной огненной стихии. Персы боялись, как бы горожане не открыли ворота и не впустили врага.
Огонь между тем все распространялся. Загорелись копны сена на кровлях конюшен, за ними — сеновалы и склады. Вспыхнул, как обрывок бумаги, рынок со всеми его товарами. Пожар начался в столярном ряду и перекинулся на жилища горожан. Люди уже и не пытались тушить его, они стремились хотя бы спастись бегством. Но куда бы они ни бежали, в какую бы сторону ни бросались, всюду путь преграждало море огня. Отчаянные вопли объятой ужасом толпы сливались с грохотом рушившихся строений и еще более усиливали всеобщее смятение.
Зловещее зарево пожара высветило страшное чудовище, которое, словно окаменевший дракон, громоздилось в северной части города. Оно увеличивалось в размерах и приобретало все более устрашающий облик по мере того, как вокруг разгорались все новые пожарища. Надменно взирало оно на бушующее вокруг пламя, и его сумрачный взгляд, казалось, говорил: «Ничтожная стихия, бушуй, сколько вздумается, простирай повсюду свою ярость — все равно твоим волнам не доплеснуть до моей высоты»...
Это была цитадель Вана — исполинское каменное укрепление, диво, созданное самой природой, неприступная твердыня, чудеса которой армянские легенды приписывали Семирамиде.
Если присмотреться поближе, цитадель походила на безобразного верблюда, который опустился на колени и, как некий страшный сфинкс, ушел до половины в прибрежный песок. Огромная голова была обращена к востоку, громоздкое туловище — к западу. Двойной горб вздымался до самых облаков и нес на себе огромные башни и неприступные оборонительные сооружения. Не было в мире силы, способной пробить его скалистые бока, крепкие, словно сталь. В каменном чреве были высечены многочисленные жилые помещения, глубокие пещеры, большие и малые залы, таинственные и непонятные.
В одном из таких высеченных в камне залов, в том самом, где некогда восседала Семирамида, любуясь с высоты цитадели синим зеркалом Вана и изумительной панорамой Варагс-ких гор, восторгаясь живописной природой Армении, ныне находилась другая женщина.
Она спала. Спала таким сладким и мирным сном, какой добрые духи небес слишком редко даруют смертным. Она спала, не снимая одежды, на роскошно убранном ложе. Прекрасное лицо было освещено заревом пожара, капельки пота блестели на гладком челе, обрамленном черными кудрями. Порою ее розовые губы чуть вздрагивали, и еле заметная, но полная прелести улыбка пробегала по лицу. Тяжелое дыхание вздымало пышную грудь и драгоценное ожерелье. На обнаженных руках блестели золотые браслеты, но кроме них на этих прекрасных руках было два железных кольца, соединенных между собою короткой цепью. Одна нога была прикована к ложу. Она походила на ангела в оковах, ангела, вся вина которого — именно в его невинности.
Красное зарево пожара, проникая сквозь широкие окна, наполняло зал, ставший ее темницей, ярким, ослепительным светом. При этом зловещем освещении она выглядела еще прекраснее.
Шум и крики все нарастали и наконец разбудили женщину. Она приподняла голову и удивленно огляделась. Сначала у нее возникло ощущение, что все это — еще во сне: она ничего не понимала. До ее ушей доносились лишь топот множества ног, разноголосые крики и горькие, отчаянные рыдания. Казалось, настал конец света, и весь мир колеблется и рушится. Ей стало жутко. Она попыталась было подойти к окну, но цепь на ноге удержала ее. Крики все усиливались, и зарево, освещавшее комнату, разгоралось все ярче. Страшно было даже смотреть вокруг. В ужасе она закрыла глаза руками и зарыдала:
— Боже мой, что это? Что происходит?..
В это время некто тяжелой уверенной поступью поднимался по каменной, высеченной в скале лестнице, ведущей в цитадель. Он молча переводил взор то на ад, царивший вокруг, то под ноги, на неровные ступени, которые освещал факелом идущий впереди воин, хотя никакой надобности в освещении уже не было. Долго пришлось идти, пока он не поднялся до самых верхних помещений цитадели и не остановился перед покоями, о которых мы только что говорили. Он кивком велел воину остаться за дверью, а сам достал тяжелый ключ, отворил железную дверь и вошел внутрь.
— Здравствуй, дорогая Амазаспуи, — сказал он, подходя к женщине. — А я-то думал, ты еще спишь. Тебя, наверно, потревожил этот шум?
— Что это?..
— Это ликование, дорогая Амазаспуи. И это еще только начало, всего лишь верная ночь свадебного пира — в твою честь, дорогая Амазаспуи. Видишь, как красиво освещен весь город? Нет, ты не видишь... сейчас покажу...
Он отстегнул цепь, ограничивавшую ее движения, взял женщину за руку и подвел к окну.
