Чуть поодаль, завернувшись в толстые войлочные бурки, спали прямо на голой земле остальные воины. Во мраке вырисовывался ряд похожих на пастушьи шатров из домотканой шерстяной ковровой ткани темно-серого цвета, которая под дождем затвердевала и совершенно не пропускала влаги. В шатрах спали женщины и дети.

Один из шатров невольно привлекал к себе особое внимание. Он стоял чуть в стороне от остальных и был заметно больше. Полог был опущен. Сверху шатер был белый, изнутри подбит красным и сверху местами отсвечивал нежно-розо-выми переливами. Видно было, что внутри еще горит свет.

У костра все еще не смолкали разговоры.

— Стыда у нас нет, вот что! — сказал один из воинов. — Теперь только и остается, что сбросить свои шапки и накрыться платками наших жен.

— Это почему? — спросил другой.

— И ты еще спрашиваешь? Не мужчины мы, а бабы — вот почему! Потеряли свою гордость, не уберегли свою княгиню... Крепости наши сожгли дотла... А мы спасти их не смогли!

Стоит ли и жить-то после этого? Какими глазами на людей смотреть будем? Каждый, кому не лень, в лицо плюнет.

— Это ты верно... Но почем было знать? Сидели себе дома, а враг глухой ночью, по-воровски пробрался на остров и унес, что мог. Если, к примеру, сейчас камень с неба свалится прямо на голову, можем мы, что ли, преградить ему путь? Вот и беда тоже так: свалилась на нас нежданно-негаданно. Знай мы заранее, враг не посмел бы шагу ступить по нашей земле!

— Теперь-то знаем...

— Теперь знаем! Теперь отомстим и кровью врага смоем свой позор.

Это еще только начало «родовых мук», — вступил в разговор третий воин, уже пожилой и, похоже, знакомый с книгами. Самая сильная буря налетит завтра. Захватят наших князей, обезглавят народ, а потом закроют наши церкви, изорвут в клочки наши евангелия, осквернят наши святыни и скажут: «Поклоняйтесь огню и солнцу — они теперь ваши боги!» Заставят говорить по-персидски и молиться по-персидски — таков язык их богов. Наши жилища обмажут коровьим пометом — таков их обычай. И осквернят наши храмы дымом и чадом своего священного огня...

— Кто ж им позволит?! Кто согласится?! — в один голос вскричали остальные.

Заставят... палками и плетьми заставят... — покачал головою пожилой воин.

Молодой воин, лежавший возле костра, поднял голову.

Что и говорить! Если сидеть сложа руки, конечно, выволокут за уши и подтащат к огню: «Склони голову, это твой бог!» А я не дам, чтобы врывались а мой дом и за уши выволакивали!

Они уже ворвались в наш дом, — отозвался пожилой. — Кто выкрал у нас нашу княгиню? А?

— Отступники!

Отступники-то — из нашего дома. Они из нашей страны. Они нашей крови, а ведут сюда нашего врага.

— Кто отступник — тот не наш, буди он хоть сват, хоть брат, хоть отец родной! Смерть ему!

— Смерть! — подхватили остальные.

— Это мы еще поглядим... — отозвался старик. — А пока надо подумать, где наша княгиня. Пока господа Рштуника в руках врага, на Рштунике лежит тяжкое бремя позора.

— И скорби, — добавили остальные. — Но ведь наш князь отправился на поиски и взял с собой немало храбрецов.

Бог поможет, он найдет княгиню, где бы она ни была, и вернет нам. Вот радости-то тогда будет!

Речь шла об Амазаспуи, княгине Рштунийской, которая исчезла во время вражеского набега, когда приступом был взят замок Ахтамар. Князь Гарегин Рштуни, ее супруг, с частью своего войска отправился на поиски княгини.

— Разговор прервался: издали послышались звуки, напоминающие тигриный рык. Они повторились несколько раз подряд. Все схватились за оружие, настороженно вглядываясь в темноту.

— Сюда идут, — сказал один из них.

— Это условный знак наших дозорных, — подтвердил другой.

В стане горцев возникло некоторое тревожное оживление. Даже сторожевые псы угрожающе зарычали.

Примерно через полчаса появились дозорные. Они волокли за собой на аркане человека со связанными за спиною руками. Лицо его было в кровоподтеках.

— Лазутчика ведем! — закричали дозорные.

— Сжечь его! — откликнулись от костра.

Пленник молчал, словно воды в рот набрал. Он спокойно смотрел и на дозорных и на воинов у костра. Бесстрастное лицо его выражало хладнокровие уверенного в себе человека.

— Сжечь, конечно, сжечь! — в один голос повторили собравшиеся.

Кое-кто начал подбрасывать в костер поленья. Только тогда пленник заговорил. Он спокойно произнес:

— Вы что же, посмеете сжечь меня без приказа княжны Рштуни?

Горцы переглянулись. Он продолжал:

— Может, я вовсе ни в чем не виноват...

— Не виноват? Что же ты тогда делал ночью около нашего стана? — посыпались вопросы.

— Вам это знать незачем.. Отведите меня к княжне, на ее суд.

— Княжну нельзя беспокоить. Она спит.

— Потерпите тогда до утра, пока проснется.

— Да кто ты такой? Откуда? Звать тебя как?

— Вам я ничего не скажу.

Шум и крики долетели до белого шатра. Полог отодвинулся и снова опустился. Все посмотрели в ту сторону.

— Княжна еще не спит, — послышались голоса.

Через несколько минут пожилая женщина из числа служанок княжны подошла к костру и спросила, в чем дело. Ей объяснили, и она ушла, но вскоре вернулась и сказала, что княжна велит привести лазутчика к ней. Так и не развязав пленника, его потащили к шатру княжны.

Белый шатер представлял собою легкий передвижной дворец со всеми подобающими удобствами. Он состоял из нескольких частей, разделяемых отдельным пологом. Каждая часть предназначалась для определенных служанок княжны, соответственно их рангу и обязанностям. В одном отделении жили ее прислужницы, в другом — нянюшки и наставницы. В третьем отделении была ее опочивальня, четвертое было предназначено для приема посетителей.

Княжна еще не спала, хотя было уже далеко за полночь. Она была одна в опочивальне и не раздеваясь сидела на тахте. Потрескивая, горел медный светильник в форме фантастической сказочной птицы, подвешенный к столбу на тонкой цепочке, и его тусклый свет озарял бледное лицо молодой девушки. Она была грустна; печальнее не мог быть и сам ангел печали. Золотые волосы, главное украшение рштунийских дев, мягкими волнами окутывали ее стройную фигуру. В глазах светилась глубокая печаль. Что же так смутило нежную душу этого прелестного существа, созданного для счастья, для вечной радости? Она была погружена в раздумье... именно эти думы и лишили ее сна и покоя. Она думала о гибели родовых замков, о пропавшей матери, которую любила со всем пылом дочерней любви, думала о своем несчастном отце, который устремился навстречу грозным опасностям, чтобы спасти любимую жену. И наконец, она думала о Самвеле, от которого давно уже не было никаких известий. Чем объяснить его молчание? Стоило подумать об этом, и ее бросало в дрожь, особенно при мысли, что виновником всех трагических событий был не кто инои, как отец Самвела — отец человека, которого она так любила, любовь которого единственно и могла сделать ее счастливой и довольной. А он... Самвел?., так же ли неизменны его чувства? И как он относится к делам своего отца?.. Эти вопросы теснились в голове, доводя до безумия несчастную княжну, и она, раздираемая сомнениями и колебаниями, не находила никакого облегчения, никакого утешения своему истерзанному сердцу. Если Самвел останется верен любимой девушке, а значит, и ее роду, он должен пойти против воли отца, который ненавидит князей Рштуни. Он должен будет все потерять, всего лишиться, чтобы добиться руки любимой девушки. Но пойдет ли он на такую жертву, на такую огромную жертв у, которая разрушит его счастье, а может быть, и всю его будущность?.. И смеет ли она принять такую непомерную жертву и лишить первенца рода Мамиконянов отцовского наследства? Может ли одна ее любовь возместить эти огромные потери несчастному юноше, высокие добродетели которого дают ему право на вечное счастье?..

Княжна была погружена в эти горькие раздумья, когда переполох в стане воинов привлек ее внимание.

В минуту уединения грустные мысли и чувства могли овладевать ее сердцем, но если требовали обстоятельства, княжна умела взять себя в руки и проявить хладнокровие и осмотрительность, подобающие ее званию и положению. Когда пленника подвели к шатру, она встала и кликнула прислужниц. Они толпою пошли в спальню, готовые сопровождать свою госпожу в зал для приемов. Она покрыла голову легкой черной тканью, ибо была в трауре по матери, и вышла.