Когда остальные ушли, Исаак обратился к своему пациенту.

— Вы здоровы, ваше преосвященство?

— Здоров, сеньор Исаак. И чувствую громадное облегчение из-за того, что суд над юным сеньором Лукой прошел и его не пришлось передавать гражданским властям для повешения. Несмотря на логику и улики, мне было трудно поверить, что он способен отравить кого-то — хотя бы крысу.

— Думаю, сеньора Рехина тоже чувствует облегчение, — сказал Исаак.

— Конечно. И Ромеу, берущий Луку в свое дело. Очевидно, каким бы хорошим или плохим травником Лука ни был, по дереву он работает отлично. И Ромеу спрашивал, можно ли ему взять Томаса в ученики, поскольку у него, как будто, нет родных — даже я ему не родственник.

— Я слышал этот слух, ваше преосвященство, и надеялся, что вы не сочтете его слишком неприятным.

— Слух этот представлялся полезным, поэтому я не предпринимал шагов, чтобы опровергнуть его, — сказал Беренгер. — Томас славный парнишка, хотя его мать могла быть и получше. Но он исправит свою репутацию. Многие богатые, могущественные люди в нашем королевстве уже сделали это, — добавил он со смехом человека, род которого был древним, безупречным, славным.

— Будете вы судить Иосифа? — спросил Исаак.

— Я передал его городским властям, — ответил епископ. — С меня хватит этого неприятного дела, а они быстро покончат с ним.

— Оно неприятное, ваше преосвященство, — сказал Исаак. — Меня беспокоит, что эти люди были отравлены после того, как я отправил Даниеля на Мальорку выяснить, кто такой этот Рувим. Словно бы я ускорил их.

— Исаак, друг мой, должно быть, мысли о бракосочетании дочери затуманили ваш разум. Отравления начались, когда Иосиф вернулся в этот город, — сказал Беренгер.

— И все-таки мы медлили, — упрямо сказал врач.

— Ничего подобного. Подумайте. Сперва умирает больная, старая женщина, потом инвалид. Завещания вызвали у нас подозрения, хоть мы и шли по ложному следу. Нас сбили с толку порочные мотивы этого молодого человека и его своенравное пренебрежение к жизням других.

— Это так, ваше преосвященство. Он мечтал есть на золоте и одеваться в шелка, — сказал Исаак. — А сила мечтаний молодого человека может быть страшной.

— Капитан спросил его, зачем он составил такой тщательный план, чтобы впутать юного Луку, — сказал Беренгер.

— И что он ответил, ваше преосвященство?

— Ничего. Он смеялся. Смеялся, потому что едва не заставил нас повесить невиновного человека. Старого друга.

— Думаю, он видел в Луке скорее соперника, чем друга, ваше преосвященство, — сказал Исаак. — И ему было нужно, чтобы вы повесили кого-то за смерть Мордехая. Он твердо вознамерился получить наследство и понимал, что Мордехай рано или поздно начнет наводить справки. Иосиф не мог допустить, чтобы ему стало известно о смерти Рувима.

— А Лука, разумеется, знал, кто он такой. Поэтому на виселицу нужно было отправить Луку, — сказал епископ. — Но я нахожу смерти на Мальорке столь же тревожащими, как все в этом деле, и, однако, сомневаюсь, что смогу что-то предпринять в связи с ними.

— Если мать Иосифа действительно отравила Фанету и Рувима, — сказал Исаак, — найти доказательства этому будет трудно. И если она это сделала, то по наущению сына.

— На мой взгляд, это заводит материнскую любовь слишком далеко, друг мой. Но, боюсь, в данном случае придется предоставить кару этой матери небесам.

Как только вечерние тени начали сгущаться над гетто, женщины собрались во дворе, чтобы сопровождать Ракель в синагогу на бракосочетание. После целого дня свадебных приготовлений она надела вышитую шелковую сорочку, потом шелковое коричнево-золотистое, отороченное зеленым платье. Поверх него мантию из зеленого шелка, расшитую золотой нитью. Вуаль спускалась почти до ступней, покрывая благоухающие волосы.

— Мама, — сказала она. — Я странно себя чувствую. Будто это и не я. Как я могу что-то делать в таком одеянии?

— Ты выглядишь невероятно красивой, дорогая моя, — сказала ее мать. — И никто не ждет, что ты будешь что-то делать кроме того, что краснеть, улыбаться, немного танцевать и ходить в этих шелках очень осторожно. Клянусь, ты еще красивее, чем я, когда была невестой, и все говорили, что еще не видели такой красоты.

Она вздохнула.

— Мама, ты до сих пор красивая, — сказана Ракель. — Иногда это едва не раздражает.

— Я пониже тебя, — сказала Юдифь с тем холодным суждением, которое у нее сопровождало подобные вопросы. — Пошли, пора.

После бракосочетания один мальчик с острым слухом утверждал, что когда Даниель стоял рядом с невестой, завуалированной как никогда, он прошептал.

— Я не женюсь на тебе такой закутанной, если не дашь слова, что твое имя Ракель.

На это она ответила:

— Сорви вуаль и посмотри.

— Теперь я знаю, — сказал Даниель. — Никто, кроме тебя, не мог сказать этого.

И после нескольких часов веселья, пиршества, танцев и песен, религиозных, сентиментальных и, увы, непристойных, невесту повели в дом Даниеля укладывать на брачное ложе.

Исаак сидел рядом с Эфраимом, когда к ним присоединился Мордехай.

— Исаак, — сказал он, — я заходил в дом.

— В какой? — спросил Исаак.

— В соседний с вашим. У них даже общая ограда. Будет нетрудно вделать дверь в эту ограду и соединить оба дома.

— Мордехай, если Юдифь не начнет мне ежегодно дарить по сыну, думаю, другой дом нам не понадобится, хотя он хороший, крепко выстроенный.

— Вам не понадобится, — сказам Мордехай, — но Даниелю и Ракели он пригодится, особенно прилегающий к отцовскому дому. На приданое Ракели можно будет купить этот дом.

— Приданое у нее не настолько велико, — сказал Исаак.

— Исаак, дом не так дорог, как вы можете подумать. Я знаю размер приданого Ракели, знаю, что оно покроет стоимость дома, и еще кое-что останется.

— Мордехай, это слишком дорогой свадебный подарок даже для моей Ракели. И никто не знает лучше меня, как она его заслуживает.

— Только подумайте, сколько они страдали из-за меня, когда я отправил Даниеля на Мальорку, где он был вынужден жить у Маймо, спать на шелковых простынях и каждый вечер есть, как принц, — сказал Мордехай. — Кто-то должен отблагодарить его за эту жертву.

— Простыни в самом деле были шелковыми? — спросил Эфраим.

— Должно быть, — ответил Мордехай.

Однако в приготовленной для них комнате Ракель и Даниель совершенно не думали о домах, семье или приданом.

— Мой любимый принадлежит мне, — негромко сказала Ракель хриплым от страсти голосом. — А я уж начала думать, что этого никогда не случится, — добавила она со смешком. — Гаси свечи и иди сюда, Даниель.

— Не погашу ни за что, — ответил он. — Наша спальня всегда будет полна восковых свечей — они своим светом открывают твою красоту.

— Ты будешь расточительным мужем.

— Я получил письмо от Перлы, — сказал Мордехай, садясь в тени плодовых деревьев во дворе Исаака.

— Она здорова? — спросил Исаак.

— Расстроена, но здорова, — ответил Мордехай. — Прочесть вам кое-что из него, мой друг? Я хочу узнать ваше мнение, прежде чем писать ответ.

— Конечно, — сказал Исаак. — Мне будет очень интересно.

— Она пишет: «Твои сообщения обеспокоили меня, боюсь, что мое молчание позволило Иосифу отравить этого несчастного человека», — хотя, — добавил Мордехай, — если б Перла знала всю эту историю, так бы не писала. Я сообщил ей только об убийстве сеньора Нарсиса. Думаю, с моей стороны это была неуместная доброта.

— Возможно, — сказал Исаак. — Но я понимаю ваш мотив.

— Дальше она пишет: «И Сара была бы избавлена от большого горя. Я оплакивала этого милого мальчика, которого знала и любила, но бедная Сара обезумела от горя при вести о суде и его смерти. По крайней мере, страдание ее было недолгим».