Исаак прочел вечерние молитвы и приготовился к ночи. Однако, вместо того чтобы искать кушетку, набросил на плечи большую шаль для тепла и уютно уселся в массивное кресло.

Все его познания и интуиция говорили ему, что, если ничего не предпринять, завтра невиновного будут судить за убийство, приговорят и выдадут городским властям, чтобы на другое утро повесить. Сведения Даниеля кое-что объясняли и были интересны во многих отношениях, но Луку они не спасут.

Он убеждал себя, что его уверенность в невиновности Луки должна откуда-то исходить. И поэтому где-то, даже без знания, кто настоящий убийца, должно быть какое-то знание, какая-то нить логических доводов, которые могут убедить епископский суд в невиновности Луки. Или эта вера пришла просто от самонадеянности и сочувствия Ромеу и Рехине? Верил ли он, что, поскольку сказал, что Лука невиновен, это должно быть правдой, так как он это он и поэтому прав? Исаак содрогнулся. Только сумасшедший или богоподобное существо могут так думать, а он надеялся — нет, знал — что не является ни тем, ни другим.

Исаак уставился в бездонную темноту и прислушался к голосам, сохранившимся в его сознании. «Он провел два дня, готовя лекарство, основанное на том, что видел, как готовил его учитель». Это был мягкий голос Рехины. «Он рассказывал мне о травах, которые находил в окрестностях Генуи». Это был голос Юсуфа. «Лука рассказывал мне о своей жизни на Мальорке и о проведенном на Сардинии времени». Это был голос Ромеу. Не Генуя, а Сардиния. Зачем лгать о том, где он бывал? Или он побывал в обоих местах? С какой стати путешествующему столяру собирать травы в Генуе — или на Сардинии? И с кем?

Не успел он найти какой-то разумной причины, как послышался стук в дверь, такой тихий, словно по ней провели веточкой с листьями.

— Да? — негромко произнес он.

— Господин, вы не спите?

— Входи.

— Томас проснулся и чувствует себя лучше, — сказал Юсуф. — Глаза выглядят нормально, и он вспоминает кое-что.

— Тогда нужно немедленно идти. Только на сей раз пойдем через ворота.

— Откуда вы знаете, что я не проходил через них?

— Потому что не слышал, чтобы к тебе обращался кто-то, когда ты входил, не слышал, как ты будил Ибрагима, не слышал скрипа ворот, который может разбудить мертвого, когда ты входишь подобающим образом.

— Потому я и не вошел так, господин, — сказал мальчик тоном оскорбленной невинности. — Не хотел ни беспокоить тех, кто во дворе, ни будить весь дом. Но теперь пойду, открою их как можно тише.

— Не как можно тише, Юсуф, но лишь с достаточным шумом, чтобы привлечь внимание Ракели.

Исаак взял легкий плащ, набросил на плечи и последовал за мальчиком во двор.

— Папа? — негромко произнесла Ракель.

— Ты еще здесь, дорогая моя? — спросил Исаак. — Мне нужно идти в дом Ромеу. Даниель с тобой?

— Да, сеньор Исаак, — ответил он.

— Тогда попрошу тебя об одолжении. Можешь посидеть с Ракелью, пока я не вернусь? Если холодно, можешь взять теплый плащ в моем кабинете. Закроешь за нами ворота, и, когда я вернусь, никого не придется беспокоить.

Мальчик лежал в постели, глаза его были широко открыты, в руке он держал кусок хлеба. Рядом с ним на табурете стояла пустая тарелка со следами супа.

— Сеньор врач, — сказал он, — я теперь могу вспомнить многое.

— Превосходно, — сказал Исаак. — Я рад. Как твоя голова?

— Временами побаливает, — ответил мальчик, — временами совсем ее не чувствую.

— Почему бы не показать, как много можешь вспомнить, рассказав о себе? — спросил Исаак. Мне интересно, как ты оказался в Жироне. По твоим словам, ты из Фигереса?

— Нет, сеньор, — заговорил Томас. — Я отправился туда, потому что мне сказали, что мой дядя, брат отца, уехал туда во время чумы. Но я не смог найти ни его, ни кого-то, кто о нем слышал, только один человек сказал, что он немного пожил там, а потом уехал в Жирону. Вот я и пришел сюда.

— А ты откуда?

— Из Сант-Фелиу, — ответил он. — Мы жили у моря. Во время одного из набегов моя мать, видимо, погибла, но я спрятался, и меня никто не видел. Какие-то люди ехали в Фигерес и взяли меня с собой. И вот что я вспомнил, сеньор.

— Что же?

— Его голос. Он говорил совсем как моя мать, когда напивалась и злилась на меня: И слова были те же самые, что у матери. Меня даже тоска взяла по родным местам.

Речь его замедлилась, голос стал сонным.

— Почему его голос напомнил тебе о матери? — спросил Исаак.

— Они из одного места, так ведь? — сказал Томас, зевая.

— Из какого? — спросил Исаак.

— Из Мальорки, само собой, — ответил Томас и заснул.

— Значит, у парнишки никого нет, — послышался низкий голос за спиной Ромеу.

— Да, Ромеу, видимо, никого, — сказал Исаак.

— Ты же это знал, — сказала Рехина, сидевшая на скамеечке у изножья кровати. — Иначе чего же он спал в той развалюхе у реки?

— Он мог убежать, — сказал Ромеу. — А если так, кто-то мог прийти за ним. Парнишка, похоже, хороший. Умный, сообразительный.

— Откуда ты знаешь? — спросила Рехина.

— Он еще жив, — сухо ответил Ромеу. — Вот откуда.

— Мне нужно вернуться домой, — сказал Исаак. — Я еще надеюсь поговорить с человеком, у которого могут быть полезные сведения. Если Томас проснется до моего возвращения, спросите, была ли у парня в плаще корзинка. Если да, то какой формы. Доброй ночи.

— Сержант, капитан знает, где ты был? — холодно спросил Беренгер. — И чем занимался?

— Нет, ваше преосвященство, у капитана были дела в другом месте, и я не мог сообщить ему, — ответил сержант, лицо его ничего не выражало. — Я назначил лучшего из моих людей заменить меня на час-другой, пока меня нет, и поехал выяснить, есть ли правда в тех слухах, которые до меня дошли.

— И выяснил?

— Мы узнали кое-что интересное, ваше преосвященство. Какой-то молодой человек, лет, наверно, семнадцати, принят на должность секретаря управляющего большим поместьем к западу от дороги на Фигерес, милях в двух от города. Его взяли по рекомендации сеньора Хайме, нотариуса, которому он передал письмо от какого-то знакомого из Барселоны.

— Похоже, рекомендация слабая, — сказал епископ.

— Конечно. Но уверен, ваше преосвященство помнит, что многим людям сейчас трудно найти в помощники грамотных, умных, работящих молодых людей. Они рады взять любого, кто называет себя сведущим и выглядит довольно честным.

— Я знаю это, сержант.

— Я разговаривал с кухаркой на ферме рядом с этой финкой, — продолжал Доминго. — Спросил ее, как спрашивал всех этим вечером, есть ли поблизости какие-то новоселы. Она сказала об одном парне, который учился у монахов, приятном, разговорчивом, который приехал из Валенсии.

— И ты побеспокоил меня из-за этого? — спросил епископ.

— Нет, ваше преосвященство. Она еще сказала, если я верно помню ее слова, что он «симпатичный, с ангельской улыбкой, золотистыми волосами, ловко работает руками, починил любимое ожерелье моей сестры, которое сломалось». Это напомнило мне о человеке с ангельским лицом, который украл золотые мараведи из кошелька одного человека и заменил их медными монетами, этого никто не видел, кроме остроглазого и подозрительного хозяина таверны.

— «Ангельского вида молодой человек с именем, похожим на Рафаэль», — сказал Беренгер с быстро подавленной улыбкой. — Интересно, как зовут этого.

— И который появился невесть откуда с письмом от далекого знакомого сеньора Хайме, нотариуса. Я позволил себе вольность поговорить с ним перед тем, как беспокоить вас, ваше преосвященство, потому что если сеньор Хайме мог оказать этому молодому человеку значительную поддержку, то у меня нет оснований для подозрений.

— Но он не оказывал?

— Нет. Молодой человек вошел, отдал письмо и спросил, можно ли получить какое-нибудь место. Тут секретарь сеньора Хайме напомнил ему, что его сестра спрашивала, нет ли подходящего человека, потому что их управляющий завален работой и нуждается в трудолюбивом молодом помощнике.