Тот, кто назвал китайцев загадочными, возможно, и повстречал на своем жизненном пути одного китайца — но никак не двух. Почти все они — полная тому противоположность: простые, прямолинейные до беспардонности, однозначные и… какой там есть антоним у слова «загадочный»? В частной жизни они шепчутся, а в бизнесе орут во всю глотку. Решив сделать тебе подарок, пристают с ножом к горлу и всовывают. Дорогих вещей не дарят никогда. Простота им милее, чем искусность, — ведь за искусность надо платить. Но всякие занятные штучки по сходной цене они любят. Еще они любят детей и вообще семейную жизнь. Практически не берут в рот спиртного. Никогда не произносят выспренних речей. Слывут терпеливым, многострадальным народом. Но в Гонконге ими движет одна-единственная эмоция — нетерпение. Они не робкого десятка — умеют драться, как боевые петухи. Вся поза и осанка китайца говорит: «Не мешкай!», хотя из застенчивости вслух они этого не произносят.

Монти сказал:

— И разумеется, как я уже говорил вашей маме, надо подумать о китайских родственниках.

Чеп так и вскинулся. Китайские родственники?Мистер Чак о них никогда не упоминал. Он вообще отказывался говорить о Китае. Тоже очень по-китайски, кстати: не оглядываться назад, вообще не думать о прошлом. Мистер Чак приехал в Гонконг в 1948-м, а спустя два года вместе с отцом Чепа основал «Империал стичинг». Тогда фабрика называлась «Империал стичинг энд лейблс». В Китае мистер Чак с тех пор не бывал. Возможно, своим нежеланием ездить в эту страну Чеп заразился именно от мистера Чака. Много лет Китай был закрыт для иностранцев, затем перешел из разряда недоступных стран в разряд труднодоступных, а лет пятнадцать назад возобладало мнение, что не побывать там просто неприлично. Американцы ринулись в Китай миллионами — и это окончательно утвердило Чепа в решении, что ноги его там не будет, хотя его и уверяли, что туда и обратно можно запросто скатать в обеденный перерыв.

— Я их уведомил, — продолжал Монти. — Они захотят что-нибудь учинить.

— Ума не приложу — что, — пробурчал Чеп.

— А если они выдвинут какие-то свои требования?

— Перебьются.

Китайские родственники!Чеп увидел себя на «Империал стичинг» в окружении сотни докучливых китайских партнеров. И всех зовут Чак.

Отпевание мистера Чака в соборе Святого Иоанна было исполнено торжественности; присутствовали восемьдесят семь работников «Империал стичинг» — все, кроме дворника, мистера By. Некоторым из них в церкви явно было неуютно, другие же молились вслух, даже не заглядывая в распорядок службы.

— Мы здесь единственные гуэйло [4], — заметил Чеп.

— Еще он, — возразила мать, обернувшись к кафедре проповедника, где, готовясь заговорить, стоял отец Бриггс в своей отделанной оборками сутане.

В похвальном слове усопшему отец Бриггс говорил о бескорыстии и щедрости мистера Чака, а также о том, что его успешно работающая фабрика внесла большой вклад в благополучие Гонконга. Возникнув сразу после войны как скромное предприятие малого бизнеса, она росла вместе с колонией и ныне превратилась в настоящую золотую жилу. Всякий раз, когда священник упоминал Маллердов, мать и сын хмурили брови, чтобы не казалось, будто они упиваются похвалами.

— Говоря без преувеличений, — почти пропел священник, — «Империал стичинг» — лучшее из английских предприятий. Оно воистину и есть Гонконг.

В течение всей церковной службы окруженный скорбящими китайцами Чеп вспоминал давешнюю филиппинку, которая называла себя Бэби, — как она, голая, встала на четвереньки, подставила ему задницу и, оглянувшись на него, сказала: «Давай-давай делать щенят!» И засмеялся, вспомнив, что она выговаривает не «щенят», а «сенят».

— Чеп?

Опомнившись, он пробормотал:

— Бедный мистер Чак.

Машины останавливались, пропуская погребальную процессию, но у кладбища Пок Фу Лам произошло нечто странное. Из проулка между двумя доходными домами наперерез кортежу устремились, словно бредовое видение, два десятка фигур в капюшонах. Это были китайцы, но в белых клобуках вроде монашеских — зловещие друиды, язычники, напавшие из засады на христианские похороны мистера Чака. Одни несли флажки с китайскими иероглифами, написанными золотой краской, другие били в гонги, третьи трясли колокольчиками. На одном из флагов красовалось изображение молодого мистера Чака с прилизанными волосами, в черном костюме и твердом воротничке. Дети, тоже одетые в накрахмаленные белые халаты, несли пачки ненастоящих бумажных купюр наподобие денег для игры «Монополия», маленькие легко воспламеняющиеся копии домов и автомобилей, венки в виде подков и мишеней для стрельбы из лука.

— Господи, сохрани нас и помилуй, — прошипела Бетти.

Монти обратился к шоферу:

— Посигнальте им! Не тормозите, езжайте!

Это и были китайские родственники. Шумно оплакивая покойного, они вскакивали па подножки черных лимузинов, взятых напрокат в похоронном бюро, подбегали с истошными воплями к катафалку и вновь звонили в колокольчики. На кладбище они сожгли символы богатства и бумажные деньги, а также устроили фейерверк; красные огненные гроздья все расцветали и расцветали в небе, пока наконец кладбище Пок Фу Лам — амфитеатр, врезанный в склон холма, — целиком не наполнилось дымом и пороховой гарью, а землю под ногами не усеяли рваные обертки от ракет.

Только тогда гроб мистера Чака с привинченным к крышке христианским крестом опустили в могилу — гроб, увитый цветочными гирляндами и всяческими китайскими атрибутами из красной и белой бумаги, напоминающими груду изодранных воздушных змеев.

После семи дней напряженного ожидания в Хатчисон-хаусе, в конференц-зале адвокатской конторы Монти «Бриттейн, Квок, Лум и Левин» было оглашено завещание. Бетти и Чеп сидели за овальным столом; китайские родственники толпились вокруг — одни сидели, другие стояли, но почти все что-то бубнили под нос.

Монти зачитал завещание по-английски, а его партнер Й.К.Квок перевел его на кантонский. Условия были изложены безо всяких двусмысленностей. Между родственниками следовало разделить личное имущество мистера Чака — книги, обстановку, коллекцию изысканных флаконов от духов, автомобиль «ягуар ванден плас». Деньги и «ресурсы» (было употреблено именно это слово) мистера Чака отходили ряду гонконгских благотворительных учреждений. Тут родственники возмущенно загалдели, но это было еще не все. Пай мистера Чака в «Империал стичинг» предназначался Чепу «в знак почтения к моему покойному партнеру». Если не считать пая Бетти, эквивалентного четверти фабрики, Чеп стал единоличным владельцем фирмы «Империал стичинг (Гонконг), лтд».

На тротуаре перед Хатчинсон-хаусом Бетти улыбнулась китайским родственникам мистера Чака, которые по большей части уже примолкли, и сказала:

— Гляньте-ка, они подавились.

У матери Чепа всегда екало сердце, когда она на него смотрела. Он был для нее двумя сыновьями сразу. Всего за год до рождения Чепа лихорадка — жар, перемежающийся ознобом, — отняла у Джорджа и Бетти сына-младенца. Маленького Невилла они прозвали Чеп, а полностью Чепчик. Бетти пела ему:

Крошка Чеп изнемог и умер. Бетти зарыдала. «Когда про понос говорят „холера“, понимаешь, что ты в чужой стране», — сказала она. И вернулась домой к пустой кроватке и бережно собранному приданому для младенца в «детской», как они уже начали называть темную комнату в своей первой совместной квартире близ перекрестка Боуэн-роуд и Боррет. При виде детской — зримого воплощения ее скрупулезных приготовлений и радужных надежд — Бетти поняла, что вызывает у мужа жалость. Ей отчаянно захотелось опять родить ребенка — и не просто ребенка, а Чепчика. Пусть онвернется. Не прошло и года, как им с Джорджем это удалось, и потому на протяжении всех сорока трех лет Бетти часто думала о Чепе как о двух мальчиках, а иногда — как о втором Чепе, Чепе-младшем. Она знала, что никогда его от себя не отпустит.