Чеп зло улыбнулся, недоумевая, почему его заставляют ждать. Мистер Хун опять самоутверждается, что ли? Или просто выдумал чего-то спьяну — все мозги от бренди отшибло?
— Думаю, они вот-вот появятся, — заявил мистер Хун.
Говорил он медленно, потому что был пьян, но опьянение только усугубляло правильность его речи. Мало что так раздражало Чепа в Гонконге, как слышать из уст какого-нибудь заведомого мерзавца — неприятного ему человека, тем более китайского бизнесмена — безупречный английский. Чеп знал беспроигрышный способ сбивать спесь с американцев в Гонконге — достаточно заговорить на настоящем английском языке; но Чеп был слишком горд, чтобы подделываться под аристократический выговор.
Чеп рассчитывал, что от бренди у мистера Хуна помутится в голове, но у китайца, наоборот, только прибавилось напыщенности и апломба. Чеп решил, что рта больше не откроет, — зачем помогать мистеру Хуну поддерживать разговор? Он решил напиться до фазы безразличия и затем, подыскав предлог, уехать.
— А, вот они. Чудесненько, — сказал мистер Хун.
Подняв глаза, Чеп увидел, как официант ведет к их столику Мэйпин и А Фу.
— Вы знакомы? — спросил Чеп.
Мэйпин застенчиво опустила голову. В подобные моменты она походила на котенка: кошачья, без подбородка, мордочка, нежная кожа, огромные глаза. А Фу опасливо заулыбалась. Чеп, приуныв, тоже занервничал, но по другой причине. Его страхи оправдались. Мистер Хун намекнул на еще одну из его тайн, чуть ли не важнейшую. Отнял у Чепа козыри и присвоил.
— Мы просто познакомились. Совершенно случайно, — пояснил мистер Хун.
— На фабрике, — подхватила А Фу. — Коулун Тонг.
А Фу была хорошенькой, как уточка, и ее сбивчивая речь с кантонским акцентом тоже напоминала кряканье; она оглядывалась по сторонам, крутя головой на длинной шее.
— Чистой воды совпадение, — уверял мистер Хун.
«Дебил», — сказал себе Чеп.
— Он говорит, вы друг его, — сказала Мэйпин.
Парадоксально трогательная деталь ситуации: свободный английский Хуна позволял ему лгать, меж тем как мучительная борьба женщин с английским языком была сама правдивость.
— Что вы его компаньон, — добавила А Фу.
— И это в практическом плане совершенно верно, не так ли, Невилл?
Хун впервые назвал его по имени, и как жестоко это прозвучало — словно вызов: попробуй, дескать, отопрись. Мэйпин, его любовница, видевшая его голым, никогда бы не посмела так к нему обратиться.
— Возможно, — процедил Чеп, окончательно разозлившись на Хуна: из-за сделки, из-за этой попойки, из-за женщин; он развратил его мать, опутал сетями обмана его любовницу. Чеп не мог взять в толк, как, собственно, Хун мог пронюхать о Мэйпин. Ведь это Хун подарил ей голубую кофту. Историю в «Баре Джека» объяснить легко — Чеп там бывает регулярно. Но связь с Мэйпин он всеми силами старался сохранять в тайне — а Хун все равно докопался. И добился своего. Китаец пригласил Мэйпин с А Фу нарочно — чтобы запугать Чепа и похвалиться своей осведомленностью. Интересно, что там еще ему известно…
— Мне скоро придется уйти, — заметил Чеп.
Выдумать предлог поубедительнее и сбежать отсюда. Спрятаться. Но как бросить двух ни о чем не подозревающих женщин в обществе человека, который уже втерся в его жизнь?
— После, как поедим, — возразил Хун.
Худшие опасения Чепа сбылись — Хун, осознав свою власть, начал распоряжаться.
— Я это и имел в виду, — пробурчал Чеп, поскольку ничего другого тут сказать было нельзя, и, сидя в тесном такси, притиснутый к Мэйпин, дулся всю дорогу до ресторана. Правда, ему было приятно чувствовать, как, возбуждая его, вдавливаются в бок маленькие, нервно трепещущие, птичьи косточки Мэйпин.
Ресторан оказался китайский — «Золотой дракон», знакомое название, — хотя Чеп неоднократно сообщал мистеру Хуну, что ненавидит блюда китайской кухни, не ест их, сто лет не притрагивался, поскольку они вызывают у него бессонницу и головную боль. Так почему же они сидят в «Золотом драконе» и попивают чай, а официантка щипцами протягивает им холодные цилиндрики полотенец, закатанные в пластик, точно сосиски?
Все это Хун затеял в пику Чепу. Грубо, беспардонно — китайцы вообще околичностей не знают. Именно сюда Хун намеревался повести их в прошлый раз, когда мать настояла на «Толстячке». Да, конечно же: в нелепо обставленной квартире Хуна, с белыми мохнатыми коврами, дурацкой стеклянной горкой и смехотворными часами, Чеп видел пепельницу с надписью «Золотой дракон», точную копию этой, стоящей на столике. Как показательно, что китайский бизнесмен ее украл.
Мэйпин и А Фу сидели бок о бок, оробело перешептываясь, а Хун, уткнувшись в меню, делал заказ. Теперь Чеп обозлился и на женщин. Как он только мог их пожалеть? Их приход предусмотрен заговором против него. Вот каковы они, его верные работницы, работницы «Империал стичинг» — а одна из них вдобавок его любовница… ну хорошо, просто женщина, с которой он иногда занимается сексом… — они помогают Хуну его запугать.
Чеп опять принялся репетировать отговорки, а сам уже воображал, как резко и деловито даст Хуну от ворот поворот. «Обратитесь к моему поверенному. Монти все уладит… Об этом не может быть и речи… Боюсь, вы очень сильно заблуждаетесь, мистер Хун… Ага, так я и думал, что вы это скажете».
Мистер Хун заметил:
— Вы меня не слушаете, Невилл.
— Простите, — буркнул Чеп и возненавидел свой язык, с которого сорвалось это ненавистное слово.
Официант с умным видом записывал заказ в блокнот, быстро строча и одновременно повторяя каждое слово Хуна. Спустя какое-то время Чеп догадался, почему Мэйпин и А Фу чувствуют себя неловко. Мистер Хун обращался к официанту не на кантонском, а на мандаринском диалекте [14]. Чеп не говорил ни на одном из них, но различать их умел: гусиный гогот и гнусавый рык, такая же разница, как между газонокосилкой и ксилофоном (понимая под газонокосилкой кантонский выговор).
Хун резко отослал официанта и обернулся к женщинам:
— Вы поняли, что я говорил?
А Фу хихикнула.
— Чуть-чуточку, — призналась Мэйпин.
— Рад за вас.
«Засранец».
— И что я заказал?
«Дебил».
— Фун цай, — произнесла Мэйпин. — Ноги кур, — пояснила она Чепу.
— Но фун — это не курица, — поправил Хун. — Фун — это феникс.
— Знаю, — отозвался Чеп. — Йет лао, йет фун — «одна комната, одна птица феникс». Это местная древняя традиция.
Услышав из уст Чепа местное название проститутки, работающей без сутенера, Мэйпин зарделась и с растерянно-фальшивым смешком обернулась к А Фу.
— Это курочки, — объявил Хун, когда принесли заказ. Официант поставил в центр стола шесть тарелок.
— А это — тоже курочки, — указал Чеп подбородком на женщин. — Гай дао — курятник. «Тук-тук-лавка», как у нас говорят.
Мэйпин смущенно прикрыла лицо ладонью. А Фу вскинула голову, проверяя, не услышал ли эту фразу Чепа кто-нибудь из посторонних. Хун снова начал сверлить Чепа своим беспощадным взглядом.
— Я здесь родился, — заявил Чеп. — Знаю, что, где и как.
По-кантонски Чеп знал с десяток слов и считал, что этого больше чем достаточно. Жил себе и жил в Гонконге безвыездно целых сорок три года — и лишь теперь, оглядываясь назад, начал кое в чем сомневаться. Китаец заставил Чепа с горечью задуматься о пролетевшей жизни — вот в чем худшее преступление мистера Хуна.
— Надеюсь, что вы проголодались, — сказал мистер Хун.
Все блюда он заказал, не советуясь ни с кем из сидящих за столом, — то есть нарушил этикет, известный даже Чепу, который ругал китайскую кухню и чурался подобных ресторанов. Но Хуну-то что? Женщины, при всей их красоте, — простые фабричные работницы, а Чеп — его пленник.
— Ножки кур, — сказал мистер Хун. — Ножки фениксов.
После этой фразы Чеп решил, что куска в рот не возьмет — даже прикидываться не станет, будто ест. Отказ от еды будет его протестом — пусть Хун подавится своей щедростью. Также Чеп решил остаться трезвым — назло мистеру Хуну, который от трезвого состояния ушел уже очень далеко. Китаец глупо улыбался, чуть ли не пуская слюнявые пузыри.
