Однако я очень вовремя вспомнил предупреждение старшего гончих и благоразумно промолчал. И еще кое-что вспомнил. У меня есть коллега по художественному цеху, с опытом пребывания в пенатах – старый портретист Кожедуб, так вот, он неоднократно предупреждал: если вдруг сподобишься – старайся как можно меньше говорить не по делу. Ибо запросто можешь сболтнуть лишнее, и вообще, каждое твое слово впоследствии может быть использовано против тебя.

Помимо всего прочего у меня еще отняли брючный ремень и вынули из туфель шнурки. Затем последовала весьма глубокомысленная дискуссия на предмет: выдрать из моих туфель супинаторы или не стоит. Нет, гончие не издевались надо мной, они спорили негромко-деловито и совершенно серьезно, а на меня вообще не обращали внимания, словно я был неким неодушевленным предметом.

Я в дискуссии не участвовал, но слушал с напряжением: это новые туфли, они мне нравятся и блестяще прошли проверку на прочность. Я в них бегал черт знает где, скакал, как стрекозел, через препятствия, и – ни единой царапинки.

Не знаю, чем бы все это закончилось, но тут пришел старший гончих (обыск проходил без него) и сказал, что можно вести.

Мне отдали туфли, бережно приняли под руки и повлекли по длиннющему широкому коридору, по обеим сторонам которого располагались древние дубовые двери эпохи Репрессий с антикварными бронзовыми ручками. Да-да, вы, наверное, уже и сами догадались, в этом учреждении тоже все было очень старое, традиционное и незыблемое. Я же говорю – это Система, и невзирая на все декларативные инновации, она монументальна и нерушима.

Кабинет, в который меня ввели, оказался неожиданно тесным и простоватым. Мебель здесь была уже более поздней бюрократической эпохи, словно бы позаимствованная из предперестроечной жилконторы, на окне современные жалюзи, справа у стены металлический стеллаж с новенькой оргтехникой, слева два современных стеклянных шкафа, забитых пухлыми папками – все это выглядело, на мой взгляд, несколько легкомысленно и не соответствовало общему стилю Учреждения. Единственное, что напоминало о приличиях old school: монументальный сейф в углу. Старая шаровая краска на нем местами облупилась и потрескалась, являя взору первозданный металл, неподвластный ржавчине. Создавалось впечатление, что из уважения к возрасту и важности сведений, хранившихся в разное время в этом сейфе, никто из его часто меняющихся хозяев не посмел оскорбить ветерана Службы малярными работами. Хотя, вполне может быть, тут вовсе не в уважении дело, а в хронической занятости этих часто меняющихся: им, вон, недосуг даже плафон от пыли протереть, не то что сейф покрасить…

Хозяин кабинета был сравнительно молод, но уже традиционно плешив. Полноватый, круглолицый, в золотых очочках без оправы, делавших его похожим на одного из самых известных деятелей Учреждения, с приятным, хорошо поставленным баритоном – он с порога производил впечатление человека глубоко порядочного, во всех отношениях положительного и даже доброго. Мне сразу стало неудобно: мы еще и словом не успели перекинуться, но я прекрасно знал, что сейчас придется врать… А врать такому замечательному человеку очень не хотелось. Лучше бы он был громилой с диким взглядом, такому я лгал бы с большим внутренним удовлетворением и безо всяких угрызений совести.

Добрый человек к моему появлению отнесся с большим интересом: он приспустил очки, пристально глянул на меня поверх стекол и даже слегка привстал, словно хотел выбежать из-за стола и подать мне руку. Однако это был всего лишь мимолетный порыв – жестом показав гончим, куда меня следует усадить, хозяин кабинета вернулся в исходное положение и продолжил беседу с дамой.

Гончие усадили меня на стул, втиснутый между стеклянными шкафами, для профилактики показали разом два кулака и убыли. Мы остались в кабинете втроем: я, добрый хозяин и дама, с которой он беседовал.

Книг здесь не было, читать втихаря названия на папках с делами не представлялось возможным (я сидел между шкафами), оргтехника меня не интересовала, а на хозяина кабинета я смотреть избегал, не хотелось без нужды пересекаться взглядами с человеком, которому в самое ближайшее время мне предстоит беспардонно врать.

От нечего делать я стал смотреть на даму, но не нагло в упор, а искоса, как бы мимолетно. Это была молодая женщина, одетая не совсем по сезону: в черное кашемировое пальто, шляпку с бантиком и шарф. Шляпка, шарф и даже сумочка тоже были черными, что создавало впечатление, будто у дамы траур. Остроносые сапожки были забрызганы грязью, из чего я сделал вывод, что дама приехала откуда-то с окраины. По окраинам у нас сегодня гуляют влажные «фронты» и регулярно накрапывает. А в центре, говорят, специально кудесят: то ли из пушки облака разгоняют, то ли волхвов по разнарядке пригласили, но в любом случае нынче здесь сравнительно сухо и чисто, я тут только что бегал, а потом даже немного полежал на мостовой – и ничего, слегка помят, но не в грязи.

Лицо дамы показалось мне знакомым, но, хоть убейте, я не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах нам довелось с ней встречаться. Дама, кстати, тоже несколько раз обернулась в мою сторону – она сидела ко мне боком, и для нее это было не очень удобно, знаки внимания получались слишком очевидными, – но муки узнавания на ее угрюмом личике я что-то не заметил.

Да, наверное, показалось. Лицо вполне типичное, встречается часто, с такими девушками я мог общаться где угодно.

– Неужели не узнали? – хозяина кабинета почему-то огорчило равнодушие дамы к моей скромной персоне.

Дама молча покачала головой.

– Ну вот же он, вот! – хозяин выудил какое-то фото из вороха бумаг, лежавших на столе, и сделал изящный пас карандашом – очевидно, обвел там кого-то. – Не узнали?

– Тут их много, – мрачно изрекла дама, пожимая плечами. – И никого из них я не видела «живьем». Только на снимке. Я же вам уже говорила.

Интересная диспозиция! Это что за фото такое? Почему нас (в смысле – «их») на этом фото много? И как это фото, где нас много, оказалось в кабинете следователя?

– А вы что скажете, молодой человек? – обратился хозяин ко мне.

– Эмм… Как вас…

– Никита Сергеевич, – подсказал хозяин. – Очень легко запоминающееся ИО. Итак?

– Никита Сергеевич… Я, собственно, не совсем понимаю, о чем тут идет речь и что это за фото… Кстати, могу я на него взглянуть?

– Обойдетесь, – Никита Сергеевич нетерпеливо дернул плечом. – Что можете сказать по делу?

– Я вижу эту даму впервые.

– Вот как? А мне показалось, что вы пытались мучительно вспомнить, где и при каких обстоятельствах ее видели. Я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь, – я невольно смутился от такой востроглазой прозорливости – непонятно, как он мог сделать вывод, практически не глядя в мою сторону. – Лицо дамы показалось мне знакомым. Но я совершенно ответственно заявляю, что до сего дня с ней ни разу не встречался. Если не верите, можете протестировать меня на «полиграфе».

– Обойдетесь, – Никита Сергеевич опять нетерпеливо дернул плечом. – Нет так нет… Инга, голубушка, может быть, все-таки снимете пальто?

Надо же, какой культурный и заботливый человек. Да, врать такому будет очень неприятно.

Дама, однако, заботу не оценила. Покачав головой, она пробормотала:

– Нет, спасибо, я лучше пойду. К вам человек пришел…

– Да ничего, человек никуда не денется, подождет. Он у нас джентльмен, так что ради дамы готов терпеть любые неудобства, – Никита Сергеевич свойски подмигнул мне. – Верно я говорю?

– Верно, – с готовностью кивнул я. – Мне теперь торопиться некуда.

– Так я пойду? – дама привстала и с какой-то непонятной настороженностью посмотрела на хозяина кабинета.

– Не спешите, – ласково попросил Никита Сергеевич. – Сейчас закончим, тогда и пойдете. Осталось недолго, так что, прошу вас, проявите немного терпения.

– Хорошо, – дама села и опять покосилась в мою сторону – на этот раз, как мне показалось, с неким подтекстом или даже предупреждением.