— Да, да, — понял он наконец, — сейчас…

— Давай, давай, Боренька! — Ирина прижалась к нему, обвила руками за шею. — Крепче, изо всех сил меня обними!.. Ну, видишь что-нибудь?

— Да… Она нажимает кнопки на пульте… Цифры: три… шесть… три… ноль… четыре… ноль… восемь… один… один… семь… два… четыре. Повторить?

— Не надо, — ответила Нина, — я запомнила. — Она подошла к пульту и открыла панель.

Между тем из переговорного устройства звенел встревоженный тенор:

— Кшистова, что случилось? Почему вы не отзываетесь? Вы еще здесь? Кшистова, не уходите! Прошу, скажите хоть что-нибудь!..

Сколь ни драгоценен был каждый миг, Еремеев все-таки сказал:

— Может, сперва поставишь им какие-нибудь условия? Они сейчас согласятся на что угодно.

— Нам всего-то и нужно от них, — сказала Нина, — чтобы они поскорей начали сбывать свои акции, а насчет этого их и уговаривать не надо. Не потоптали бы друг друга, когда дунут к своим машинам со спецсвязью. Или тебе нужно от них что-нибудь еще?

— Для себя — ничего, — ответил он. — Я лишь хотел сделать что-нибудь для них, — Еремеев указал на Ирину и Галерникова.

— Да, — кивнула Нина, — это я имела в виду. Но ты помнишь завет Воланда?

— Ты о том, что ничего не надо просить у сильных мира сего?

— Именно! Сами предложат и сами все дадут, — и с этими словами она нажала последнюю кнопку на пульте.

Раздался громкий щелчок, и дверь, на которую, видимо, напирали с той стороны, стремительно распахнулась. Кто-то упал, кто-то перелетел через первого упавшего, сразу возникла куча-мала, и из этой кучи доносились радостные возгласы:

— Свобода!

— Господи, да неужто же!

— А воздух, воздух-то как, оказывается, пахнет!

Еремеев посветил фонариком. Упавшие уже поднимались. Кое-кого из них он сразу же узнал, ибо не раз видел по телевизору. Самый узнаваемый из них вышел вперед и, взглянув на Нину, произнес тоже весьма узнаваемым, как сейчас лишь осознал Еремеев, тенором:

— Я так понимаю, вы и есть Кшистова? Восхищен вами и весьма, весьма вам благодарен… Вы, однако, говорили, Галерников может подтвердить ваши недавние слова. Хотелось бы в этом удостовериться. Где он?

Галерников поклонился:

— Это я.

— И вы подтверждаете, что все предсказания, которыми нас пугал Самаритянинов и его камарилья…

— Они совершенно недостоверны. Я имею в виду сроки. В действительности их следует отодвинуть по крайней мере на три тысячелетия…

— Что ж, — проговорил тенор, — в таком случае…

— В таком случае, — подхватил бас, — как бы нам выйти к машинам? Лично у меня совершенно неотложные дела.

— У него, понимаете ли, дела! — саркастически отозвался баритон.

— У него у одного! А у других, можно подумать, никаких дел! — визгливо воскликнул нервный.

— Но вы должны осознавать разницу в масштабах, — не сдавался бас.

— Ну это еще поглядеть!

— У него у одного, понимаете ли, масштабы!..

Тенор властно сказал:

— Прекратите перебранку, в любом случае вы последуете за мной, — и вслед затем обратился к Нине: — Еще раз повторяю, Кшистова, что искренне восхищаюсь вами. И в этой связи хочу сделать вам одно предложение, которое многие сочли бы весьма заманчивым. Я имею в виду сотрудничество. Как бы вы, например, отнеслись к должности…

— Простите, — перебила его Нина, — но я совсем недавно уже получила одно не менее заманчивое предложение от очень, поверьте, влиятельных сил.

Тот поморщился:

— От кого-то из олигархов?

— Думаю, эти силы гораздо могущественнее, чем все наши олигархи вместе взятые, — сказала Нина, — и тем не менее, я их предложения не приняла. Можете отнести это к причудам моего характера.

— Что ж, как угодно, — произнес тенор холодно. — Если передумаете — знайте, мое предложение остается в силе. Однако пока что не хотелось бы, — можете отнести это к причудам уже моего характера, — не хотелось бы оставаться у вас в должниках. Могу ли я сейчас все-таки что-то для вас сделать?

— Можете. Правда, не для меня, а для моих друзей, но это, в сущности, одно и то же.

— Кто они?

— Галерников, вы его знаете, и с ним — эта женщина, — она кивнула на Ирину.

— И что нужно сделать для них?

— Им надо подарить свободу.

Тенор едва заметно улыбнулся одними уголками губ:

— Всего-навсего? Но как же я могу подарить то, чем ни в малой мере не обладаю сам?

— Вы ею не обладаете, потому что никогда не желали ее, а они только ее одну и жаждут, и, видит Бог, они, как никто, ее заслужили.

— Но, видите ли, Кшистова, свобода — это, по-моему, прежде всего состояние души, о каком ее дарении может идти речь?

— Вы правы, — согласилась Нина, — я сказала глупость, по-настоящему свободный человек, разумеется, даже в клетке остается свободным, но все-таки, мне кажется, клетка — не лучшее пристанище для свободы, она заслуживает лучшего обрамления. Думаю, вполне в ваших силах предоставить им что-нибудь другое.

— Да, пожалуй, — кивнул ее собеседник. — Тем более, что Галерникову я тоже в некоторой степени обязан. И какое же обрамление, по-вашему, наилучшим образом подойдет к их свободе?

Нина переглянулась с Ирой и Галерниковым. В глазах у них была надежда.

— Думаю, — сказала она, — вполне подошел бы уединенный домик где-нибудь далеко в горах.

— И это все?

— Ну еще кое-какие мелочи: чтобы они смогли добраться туда и чтобы здесь о них навсегда забыли.

— Что ж, все это, действительно, выполнимо, — согласился тот. — Небольшое шале где-нибудь в Гималаях, новые документы, две визы и два билета до Непала, — этого им будет довольно?

— О Господи! — воскликнула Ирина.

— Ну и еще для полноты счастья — лично от меня тысяч сто на текущий счет, — великодушно добавил тенор. Этот вопрос закрыт?

— Полностью, — ответила Нина.

— В таком случае мы, пожалуй, пойдем отсюда. Сейчас навалится куча дел, — тоже не без вашей, кстати, помощи, — надо как-то разгребать. Следует поторапливаться.

— Да, да, — вставила Нина, — это сейчас и в наших интересах — чтобы вы поторапливались.

Ее собеседник с подозрением спросил:

— Что-то задумали еще?

Нина мельком взглянула на свой поясок.

— Нет, это сугубо личное, — произнесла она.

— Ладно, не стану допытываться. Как нам выйти отсюда к машинам?

Она кивнула в сторону Галерникова и Ирины:

— Они вас выведут. Кстати, надеюсь, вы потом сдержите слово в отношении них?

Тот снова улыбнулся:

— Ах, девушка, не доверяйте словам политиков, мой вам совет… Но в данном случае можете не сомневаться — я сделаю все, как мы договорились. Первая причина состоит в том, что это действительно очень просто, но главная причина в другом: мне не хотелось бы с вами ссориться. Право, с моей стороны было бы весьма опрометчиво допустить, чтобы в числе моих недругов оказался такой человек, как вы… А теперь мы пойдем.

— Да, да, поскорее! — нетерпеливо сказала она.

Он обернулся к Ирине и Галерникову:

— Ну так ведите же!

Ирина, однако, прежде подошла к Нине и обняла ее:

— Спасибо, милая… Больше не знаю, что тебе сказать. Что вообще надо говорить, когда тебе дарят жизнь?.. — Потом обняла и Еремеева: — Дима, прости. Ты очень, очень дорогой для меня человек!.. Прости, забудь…

Со всех сторон уже сыпались голоса освобожденных:

— Сколько можно?

— Долго это будет тянуться?

— В самом деле, поскорее бы!

— Пойдемте, — бросила им Ирина и, взяв за руку Галерникова, направилась к выходу.

Остальные, на ходу перебраниваясь: "Не толкайтесь, ради Бога!" — "Но вы только что были позади меня?" — "А вам надо — первее всех?" — "Это вам, по-моему, надо…" — двинулись следом. Перед тем, как Ирина скрылась, Еремеев успел произнести:

— Прощай… И прости тоже…

Он не знал, за какую свою вину просит прощения, но от этого последнего "прости" ему стало гораздо легче на душе. А оно было именно последним. Часы показывали, что для жизни им с Ниной оставлено подземными монархами меньше пяти минут, и за это время освобожденные вельможи никак не успеют дорваться до своих машин, где у них спецсвязь, а свинорылый король уже наверняка держит свой жирный палец на убийственной красной кнопочке.