— Ну хватит, Шал. — Рингил покачал головой. — Ты ведь не настолько наивен. Мне нужно обоснованное мнение, а не ерунда вроде той, что готов наплести любой дурак на рынке.

— В том-то и дело, Гил, что это оно и есть. Обоснованное мнение. Если не брать в расчет устные предания и немногочисленные рунические надписи на кромлехах вдоль западного побережья, у нас нет практически ничего. Единственное описание олдраинов дает хроника Индирата Мнала. Иных заслуживающих доверия источников не существует. На ней, кстати, основано и все то, что писали по данной теме кириаты. Помимо прочего, в хронике Индирата Мнала говорится, что двенды умели оживлять камни, леса и реки.

— Ну да. А я вот знавал махакских пастухов, которые считали кириатов почерневшими от огня демонами. — Рингил помахал ладонью у рта. — Мол, они исторгнуты из Глубин Ада, дабы скитаться по земле под Вечным Проклятием. И все такое прочее. Некоторые слишком глупы, чтобы искать истинные причины, вот и мелют, что в голову взбредет. Ты бы послушал лодочника, что привез меня из Глейдса. Узнал бы про огонь в небе, про огоньки на болотах, про черного пса, что выл всю ночь напролет. И никто даже не поинтересовался, откуда известно, что пес был черный, если все только слышали его вой.

Шалак взглянул на него снизу вверх. Нахмурился.

— В чем дело, Гил? Ты чего такой сердитый?

Он осекся. Посмотрел на чисто подметенный пол. И поднял бровь, удивившись тому, как напряженно прозвучал его только что стихший голос.

— Что-то не так, Гил?

Рингил покачал головой. Вздохнул.

— Не важно. Ничего. Просто загулял прошлым вечером, ты же меня знаешь. Извини. Так что ты говорил?

— Это ты говорил. Что люди слишком глупы, что они не желают искать объяснения в реальности и предпочитают уходить в суеверия. В общем, это так, но кое-что ты упускаешь. Так можно говорить о людях, причем людях невежественных. К писцам, составлявшим хронику Индирата Мнала, ни то, ни другое не относится. Они представляли собой сливки кириатской культуры, имели прекрасное образование и путешествовали в такие места, о которых большинство из нас даже не слыхали. И двенды произвели на них сильнейшее впечатление. Напугали так, как может напугать рожа портовой шлюхи.

Рингил подумал о знакомых кириатах, Грашгале, Наранаше, Флараднаме и всех других, имена которых с годами стерлись из памяти. В войне против чешуйчатого народа они отличались методичной жестокостью и держались с высокомерной невозмутимостью. Аркет объясняла, что это только маска, неотъемлемая черта аристократического этикета, но если и так, то маска эта никогда с них не спадала. Даже тогда, когда Наранаш умирал на берегу в Рахале, улыбаясь и отхаркиваясь кровью, а сидевший рядом на корточках Рингил ничем не мог ему помочь.

«Похоже, дальше вам придется справляться без меня. Мы ведь побеждаем».

Рингил оглянулся — ихелтетский фланг трещал, как дешевые доспехи, под неумолимыми ударами наступающих рептилий, охваченные паникой солдаты удирали с позиций, воздух резали крики раненых, обожженных и разрываемых на части, а вдалеке входили в бухту десантные баржи, готовые принять на борт счастливчиков, которым удалось перебраться через мелководье…

«Да, — сказал он. — Да, побеждаем. Флараднаму все-таки удалось удержать волнолом. Мы вот-вот погоним их назад».

Кириатский рыцарь сплюнул кровь.

«Хорошо. Нам — парень надежный, выстоит. Жаль, меня с вами не будет. — Он снова закашлялся. — Сохрани этот меч, слышишь? Лучшего друга у тебя не будет. Друга Воронов, запомни. И обязательно…»

Рептилия прыгнула на Рингила с пронзительным воплем. Чешуя царапнула кирасу. Он покачнулся и упал спиной на песок. Длинный, с шипом на конце, хвост рассек воздух, когти впились в доспехи, и Рингил, заорав от боли в морду нависшей над ним твари, ткнул эфесом ей в глаз. Тварь издала пронзительный крик, и клыки, щелкнув, сомкнулись в нескольких дюймах от горла Рингила. Защищаясь, он выставил локоть левой руки и, выпустив рукоять Рейвенсфренда, ударил двумя пальцами освободившейся правой рептилии в глаз и еще дальше, в мозг. Гадина забилась и завизжала, взметая хвостом фонтанчики песка. Веко задергалось вверх-вниз по его пальцам, трепеща, словно крылья бабочки в сжатой ладошке ребенка. Хвост все хлестал по земле, швыряя в лицо пригоршни сырого песка, который хрустел на зубах, а Рингил рычал, хватал ртом воздух и дрался, дрался, пока в горле у врага не забулькало, тело не содрогнулось в конвульсиях, и только потом проклятое чудовище сдохло.

Он смог наконец встать на ноги. А вот Наранаш уже не поднялся.

Рингил так и не понял, видел ли кириатский рыцарь нападение рептилии, сознавал ли, что происходит, догадывался ли, что ему солгали насчет хода сражения.

Так или иначе, ни малейшего страха он не выказал.

— А ты уверен, что правильно понял текст? — спросил Рингил у Шалака. — Я к тому, что язык…

— Я рос, разговаривая на двух языках, тетаннском и наомском. К тому же мать заставляла меня разговаривать еще и на кирском. Я видел переводы Индирата Мнала, сделанные в Ихелтете, я видел комментарии к хронике, и я достаточно знаком с кирским, чтобы понять, о чем говорится в этих комментариях. И вот что я тебе скажу, Гил. В день, когда кириаты встретились с Исчезающим народом, они познали страх.

Шалак сложил руки на животе и слегка откинул голову. Рингил помнил эту позу еще с юношеской поры, когда посещал встречи энтузиастов-олдраинов в городском парке. Собирались вечерами в лавчонке, болтали, пили вино из якобы олдраинских кубков.

Он приготовился слушать.

— «Как сражаться с врагом, не вполне принадлежащим этому миру? — процитировал с выражением Шалак. — Они являются в призрачном обличье из призрачного тумана, они быстры и проворны, как змеи, а когда мы наносим ответный удар, они скрываются в тумане и смеются над нами, негромко и презрительно. Они…»

Прохладный ветерок, прилетевший ниоткуда, коснулся затылка. Рингил мигом перенесся в прошлую ночь, когда, возвращаясь домой от Грейса, услышал у самого уха такой же призрачный смех и ощутил легкое прикосновение. Холодок прополз по шее, и Рингил поймал себя на том, что бессознательно тянется рукой к щеке. Той самой, которую словно бы погладил бестелесный смех…

— Весьма убедительно, ты не находишь?

Шалак, приведя цитату полностью, выжидающе смотрел на него. Рингил тряхнул головой.

— Мм… да. — Он поерзал. — Наверное. Э-э… вот то место… как там… «не вполне принадлежащим этому миру». Говорят, олдраины пришли с Обруча. И что туда же они потом и вернулись. По-твоему, такое возможно?

— Когда имеешь дело с олдраинами, возможно все. Но было ли так на самом деле? — Шалак покачал головой. — Поговори с любым мало-мальски уважаемым астрономом, здесь или в империи, и каждый скажет, что Обруч состоит из миллиона самых разных движущихся частиц, которые ловят солнечный свет. Поэтому он и блестит. Это как пылинки в солнечном луче. Трудно представить, как там можно жить.

Рингил нахмурился.

— А вот махаки верят, что Обруч — дорога к небесному дому павших героев. Дорога призраков.

— Да, верят, но они же дикари.

Перед глазами встало лицо Эгара, со всеми его татуировками и шрамами, и Рингил даже слегка опешил, ощутив внезапный прилив теплых чувств. Скорее всего, степной кочевник и сам отозвался бы о себе примерно так же. «Я, Гил, не из цивилизованных, — сказал он у костра во время марша к Ханлиагу, — и мне это вряд ли когда-нибудь понадобится». Все равно комментарий Шалака неприятно кольнул презрительным тоном. Пришлось сдерживать вспыхнувшую вдруг беспричинную злость.

— Ну, не знаю. Пожив какое-то время на севере, начинаешь видеть в небе всякие странности. Тебе бы не помешало там побывать. К тому же здесь говорится об олдраинах как о воинах-призраках — возможно, что-то в этом есть.

— Уверен, ты не станешь ставить на одну доску бредни степных шаманов и писания лучших кириатских умов. Их просто нельзя сравнивать.

— Хорошо. Тогда объясни, как лучшие кириатские умы победили олдраинов?