— Хорошо, не буду. Но как нам переговорить? Мне нужна помощь. Вы же явно знаете…

— Тебе нужна моя помощь? Это вряд ли.

— Да, потому что…

— Значит, так, я сейчас повешу трубку. И не звони мне больше. И вообще не пытайся меня найти, и…

— Мистер Гейслер, я могу скоро умереть.

— О, чёрт.

— И мне нужно…

— Отстань от меня, ясно? Он повесил трубку. Сердце моё колотилось.

Если Дональд Гейслер не хочет говорить со мной, я тут ничего не поделаю. Может, он и помочь бы не смог, но я всё равно расстроился, что не смог договориться с человеком, который явно знал про МДТ.

Не в настроении продолжать звонки, я отложил записную книжку. Потом, в, надежде отвлечься, я вернулся за стол и взял распечатанную статью с одного финансового сайта.

Открыл и начал читать.

Статья была посвящена техническим аспектам антитрестовского законодательства, и на третьей странице слова начали ускользать от меня. Вскоре я бросил читать, достал сигарету и закурил. Так и сидел, курил и смотрел в никуда.

Ближе к вечеру я пошёл в банк. Геннадий должен был прийти с утра за вторым платежом по долгу, и я не хотел его огорчать. Я снял 100 000 долларов наличными, собираясь отдать ему сразу всё — с процентами, со всем. Чтобы он от меня отстал. Если Геннадий принял шесть таблеток МДТ — а только этим можно было объяснить их пропажу — я, определённо, не хотел, чтобы он каждую пятницу приходил ко мне домой.

Пока я ждал, что приготовят деньги, мой лысеющий и тучный банковский менеджер, Говард Льюис, пригласил меня к себе в кабинет поболтать. Этот ходячий сердечный приступ переживал, что после первой вспышки деятельности в «Клондайке» и «Лафайет» — вылившейся в весьма значительные депозиты — я «затих».

Я недоверчиво уставился на него через стол.

— …и ещё вы снимаете крупные суммы, мистер Спинола.

— А что не так? — спросил я, интонацией добавив, вот уж не твоё сучье дело.

— Ничего плохого, мистер Спинола, но… в свете статьи в «Post» в прошлую пятницу о…

— И о чём?

— Знаете, это всё… нестандартно. В наши дни нельзя слишком…

— В свете моего успеха в «Лафайет», мистер Льюис, — сказал я, едва сдерживая раздражение, — сейчас я веду переговоры о должности старшего трейдера в «Ван Лун и Партнёры».

Он посмотрел на меня, медленно выдыхая через нос, как будто мои слова подтвердили самые страшные его подозрения.

Телефон зазвонил, и он схватил трубку, подёргиваниями лицевых мышц обозначив извинение. Пока он разговаривал, я огляделся. До этого момента я был искренне возмущён, но тут успокоился, увидев своё отражение на задней панели серебряной фоторамки на столе у Льюиса. Хоть и искажённая картинка, она отлично показывала, до чего же я неопрятно выгляжу. Утром я не побрился, на мне были старые джинсы и майка — невероятная для старшего трейдера у «Ван Луна и Партнёров», даже в выходной.

Говард Льюис договорил, нажал кнопку на телефоне, послушал, а потом с пустым выражением лица посмотрел на меня.

— Деньги готовы, мистер Спинола.

Геннадий пришёл в полдесятого утра. Я проснулся двадцать минут назад, и ещё чувствовал себя смутно. Я хотел встать пораньше, но часов с семи просыпался и снова отрубался, приходил в себя и снова проваливался в сны. Когда я, наконец, сумел вылезти из постели, первым делом я принял таблетку МДТ. Потом убрал горшочек с полки над компьютером. А уже потом поставил кофе и стоял, ждал, в семейных трусах и майке.

Было два варианта. Или Геннадий принял таблетки — и тогда он принял их все. Или, почему-то, не принял. Я решил, что, увидев его, сразу разберусь, что и как было.

— Доброе утро, — сказал я, изучая его, когда он вошёл в дверь.

Он кивнул, не говоря ни слова. Я наблюдал, как он молча разглядывает квартиру. Сначала я подумал, что он ищет горшочек, но потом осознал, что он оценивает, насколько изменился вид с его последнего визита. Вслед за ним оглянувшись, проследив за его взглядом, я тоже отметил перемены. Повсюду царил бардак. Бумаги, документы и папки валялись повсюду. На диване вольготно разлеглась коробка из-под пиццы, а рядом с компьютером стояли картонки с остатками китайской еды на вынос. Всюду лежали пустые пивные банки и кофейные чашки, полные пепельницы, диски и пустые коробки, рубашки и носки.

— Ты вообще на хуй свинья? Я пожал плечами.

— В наше время сложно найти хорошую прислугу.

Он нахмурился, озадаченный, и я сразу понял, что он не на МДТ — как минимум, сейчас.

— Где деньги?

При этих словах я заметил, что он смотрит на полку над компьютером. Когда он не увидел того, что хотел, он подошёл ближе к столу и продолжил поиски.

— Я хочу заплатить весь долг, — сказал я.

Тут уж он обратил на меня внимание. Я оставил конверт со всей суммой на полке. Теперь я потянулся и взял его. Геннадий при виде конверта покачал головой.

— Что? — спросил я.

— Двадцать две пятьсот.

— Но я хочу заплатить сразу всё.

— Ты не можешь.

— Но…

— Двадцать две пятьсот.

Я хотел было сказать что-нибудь ещё, но это было бессмысленно. Я вздохнул, разгрёб место на столе, вывалил деньги и отсчитал двадцать две с половиной тысячи. Когда закончил, сунул пачку купюр Геннадию и он убрал их во внутренний карман.

— Ты прочёл синопсис? — спросил я. Он вздохнул и покачал головой.

— Времени нет. Очень занятой.

Он опять пробежал взглядом по столу.

— Может, в следующий раз, — сказал он и ушёл.

Когда он ушёл, я попробовал убраться, но мой порыв быстро увял. Потом я сел на диван и попытался читать статью в последнем номере «Fortune», обзор «горячих» разработок в электронной коммерции, но после первых же абзацев задремал, и журнал упал на пол. Под вечер я принял душ и побрился. Оделся, взял денег из лежащего на столе конверта и ушёл — я не был на улице уже неделю, не считая походов за едой. Я шёл по Вест-Виллидж, время от времени заходил в бары и заказывал водку-мартини.

Ближе к концу вечера я, ощутимо бухой, оказался в тихом заведении на Второй-авеню и Десятой. Я сидел за стойкой, а чуть дальше, над кассой, к стене был привинчен телевизор. Показывали фильм — судя по одежде и причёскам, года 1983-84-го. Громкость стояла на минимуме, но когда начался выпуск новостей, бармен сделал громче.

Звук телевизора прервал разговоры за стойкой, и все — с пьяной покорностью — уставились на экран, чтобы послушать заголовки новостей.

— Мирные переговоры по Ближнему Востоку в Кэмп-Дэвид закончены после двухнедельных напряжённых дебатов. Ураган Юлия надвигается на южное побережье Флориды, оставляя за собой руины. Донателла Альварез, две недели пролежавшая в коме после жестокого нападения в отеле в Манхэттене, умерла сегодня днём — полиция утверждает, что теперь идет расследование по делу об убийстве.

Я потрясённо уставился на экран, а диктор вернулся к подробностям мирных переговоров. Я схватился за стойку и стиснул её. Через пару секунд что-то буркнул — может, про себя, может, вслух — и повернулся, чтобы встать с табурета.

Пару секунд стоял, шатаясь. Комната начала кружиться, и я с трудом преодолел пару шагов до двери. Едва я вышел на улицу, как вся выпитая водка, вермут и оливки выплеснулись на тротуар.

Все выходные я пил, по большей части водку, и по большей части дома. В конце концов, а что ещё было делать? Я стал объектом расследования по делу об убийстве — хоть и, что удачно, под вымышленным именем — так что в таких обстоятельствах стаканчик-другой кажутся весьма уместными. Я больше не притворялся, что читаю «материалы», так что погрузился в теленовости. Скоро я не хотел видеть ничего больше, и часами втыкал на безмозглую чушь, пьяно орал на экран, пока ждал следующего выпуска новостей.

О самой Донателле Альварез говорили мало — она умерла, что тут ещё скажешь. Большая часть репортажей сосредоточилась на политических последствиях её смерти. Снова начали требовать отставки министра обороны. Шумиха вокруг комментария Калеба Хейла про Мексику получила новый стимул, когда Альварез оказалась в больнице, и ещё один — после её смерти. Я не особо следил за событиями, но что-то всё равно слышал — и счёл тем противоестественным развитием темы, которое живёт своей жизнью и, как вирус, размножается в новостях.