Когда процесс закончился, Геннадий убрал телефон и вернулся к разговору о проекте. Через пятнадцать минут телефон зазвонил. Как и прежде, он говорил по-русски, в один момент закрыл трубку рукой и прошептал:

— Всё порядок, тебя проверили. И что? Семьдесят пять? Уверен? Больше хотеть? Сто?

Я задумался, потом кивнул «да». Когда он договорил, он сказал:

— Будут через полчаса.

Потом убрал телефон и положил ладони на стол.

— Хорошо, — сказал он, — кого будем снимать в нашем кино?

Полчаса спустя, как по секундомеру, появился другой парень. Геннадий представил его как Лео. Тот был тощ и в целом похож на Геннадия, но у него не было таких глаз, в нём не было того, что было в Геннадии — как будто из него хирургически извлекли всё геннадие подобное. Может, они были братьями, может, двоюродными, и может — сразу заработала голова — получится из этого что-нибудь извлечь. Они поговорили по-русски, а потом Лео достал из куртки толстый коричневый конверт, положил на стол, встал из-за стола и исчез, не говоря ни слова. Геннадий толкнул конверт ко мне.

— Наш первый раз, ага? Короткий срок. Пять платежей, пять недель, двадцать две тысячи за раз. Я буду приходить к тебе домой каждый… — он замолчал, глядя на конверт, — …каждую пятницу, утром, начну через две недели. — Он взвесил конверт в левой руке. — Не шутка, Эдди — берёшь его сейчас… ты мой. — Я кивнул. — Дальше объяснять?

Я покачал головой.

Дальше объяснять, как я предполагал, это — как минимум — ноги, колени, руки, рёбра, бейсбольные биты, выкидные ножи, может, анальный паяльник.

— Не надо. — Я ещё раз покачал головой. — Всё в порядке. Я понимаю.

Мне не терпелось уйти с деньгами, но я не мог показать ему, что тороплюсь. Однако выяснилось, что Геннадию самому пора идти, он уже опаздывал на другую встречу. Мы обменялись телефонами, и прежде чем он ушёл, договорились, что примерно через неделю встретимся ещё раз. Он подберёт материал, а я поработаю над формой — и может, даже расширением — главного персонажа того, что в процессе нашего разговора переросло из романа в сценарий.

Геннадий нацепил очки и приготовился уйти. Но замер, и протянул для пожатия руку. Сделал он это молча и торжественно.

Потом поднялся и вышел.

Я позвонил из местного таксофона в «Клондайк». Объяснил ситуацию, и они дали мне адрес банка на Третьей-авеню, где я могу депонировать деньги, и они сразу окажутся у меня на счету.

Я поблагодарил Нестора за помощь, а потом взял такси до Шестьдесят Первой и Третьей. Открыл конверт на заднем сиденье машины и пальцем потрогал пачки стодолларовых купюр. Никогда прежде я не видел столько денег, и от одного вида кружилась голова. Она стала ещё сильнее кружиться, когда я отдал деньги в банке и смотрел, как кассир их считает.

После этого я снова поймал такси до Десятой улицы и засел за работу. В моё отсутствие акции, которыми я владел, сильно выросли в цене, увеличив мой базовый капитал до 50 тысяч. Это значило, что с деньгами Геннадия у меня в распоряжении ровным счётом 150 тысяч, и поскольку до конца торгов осталась пара часов — а значит, очень мало времени на исследование материала — я сразу же к нему приступил, отслеживая оценки, тягая акции туда-сюда, покупая, продавая, бегая по разным колонкам цифр на компьютерных экранах.

Этот процесс набрал обороты, и поздно вечером достиг апогея с двумя крупными покупками — назовём их У и Я — рискованные высокодоходные акции, обе на резком подъёме. У дотащила меня до отметки в 200 тысяч, а Я — далеко а неё, где-то к четверти миллиона. Это были насыщенные, местами мучительные часы, но они дали мне почувствовать подлинное волнение схватки с вероятностями и громадное количество адреналина, я буквально чувствовал, как он выделяется внутри меня, и течёт по организму — почти как цены акций движутся по биржам.

Однако, несмотря на степень моего успеха, а может, из-за неё, во мне начало расти чувство неудовлетворения. Мне казалось, что я могу делать что-то большее, нежели торговать из дому при помощи компьютера, и бытие партизанского маркетмейкера никак не сможет сделать меня счастливым надолго. На самом деле я хотел узнать, как это будет — торговать изнутри, на самом высоком уровне… на что это будет похоже и как это будет ощущаться — покупка миллионов: акций за раз…

Поэтому я позвонил Кевину Дойлу, инвестиционному банкиру, с которым завтракал пару воскресений назад — и договорился встретиться с ним за коктейлем в «Комнате Орфея».

На прошлой нашей встрече он настоятельно советовал мне собрать портфель акций, так что я решил попользоваться его мозгами и попросить совета, как мне выйти в высшую лигу.

Когда я пришёл в бар, Кевин поначалу не узнал меня. Он сказал, что я изменился, заметно похудел с нашей встречи у Херба и Джилли.

Он хотел узнать, каким спортом я занимаюсь.

Я уставился на него. Херб и Джилли? Потом я понял, что это у них дома в Верхнем Ист-Сайде я оказался в ту ночь.

— Ничем я не занимась, — сказал я. — Спорт — это фигня, это для обывателей.

Он засмеялся и заказал «Абсолют» со льдом.

Кевину Дойлу было под сорок, может, сорок два, и был он элегантен. На нём был тёмно-серый костюм и красный шёлковый галстук. Я не помнил, что втирал ему у Херба и Джилли, или потом, на ужине на Амстердам-авеню, но одно я помнил ясно, что говорил по большей части я, а Кевин — не считая попыток давать мне советы по акциям — ловил каждое моё слово. Я снова перешёл в режим очарования, когда человек хочет был стать моим лучшим другом, как с Полом Бекстером и Арти Мельцером. Я пытался проанализировать, как так получается, и решил, что мой энтузиазм и готовность не судить — и не конкурировать — задевает в людях какую-то струну, особенно в людях, зажатых стрессом и паранойей. А вообще, я уже лучше контролировал позывы говорить, поэтому решил — пусть разговор ведёт Кевин. И спросил его про «Ван Лун и Партнёры».

— Мы маленький инвестиционный банк, — начал он, — около двухсот пятидесяти сотрудников. Мы занимаемся венчурным инвестированием, управлением фондами, недвижимым имуществом, всем таким прочим. В последнее время мы были брокерами на весьма крупных сделках в сфере развлечений. Для MCL-Parnassus мы готовили покупку «Кэйблплекс», а сейчас сам Карл Ван Лун обсуждает что-то с Хэнком Этвудом, председателем MCL. — Он задумался, потом добавил, как будто сообщал о том, что его взяли в футбольную команду: — А я финансовый директор.

Но когда он углубился в детали, объяснив, что он — один из семи или восьми финансовых директоров, которые присматривают за собственными сделками, а потом получают большие комиссионные, я впервые осознал, что Кевин — не какой-нибудь долдон с Уолл-стрит. Из его слов вытекало, как я прикинул, что он делает миллиона два-три в год.

Теперь уже он меня очаровал.

— А Ван Лун? Он… — спросил я, хотя у меня и вопроса-то пока не было, я просто поддался магнитному притяжению известности, которая до сих пор окружала начальника Кевина.

— Карл — правильный человек. С годами, знаешь, он стал мягче. Но до сих пор работает не меньше, чем всегда.

Я кивнул, прикидывая, сколько же это он работает.

— Компания без него никогда не стала бы тем, чем стала. А этот человек, наверно, делает два-три миллиона в неделю.

— Гхм.

— Ну… а у тебя как дела?

— У меня? Отлично.

Я не помнил подробностей нашей прошлой встречи, но наверняка говорил про свою книгу, и вряд ли в контексте того, что она входит в убогую серию заштатного издателя — так что, как я прикинул, Кевин считает меня каким-то писателем, комментатором, человеком, который, так сказать, держит палец на пульсе духа времени… с которым можно вести умный, приятный, но не опасный разговор, про новую экономику, мегатренды и наступление цифровой эпохи.

Но я быстро перешёл к своему делу.

— Кевин, что ты думаешь про электронную дневную торговлю?

Он задумался на мгновение.

— Это просто шум. Эти ребята не спекулянты, не инвесторы, они игроки — или даже жалкие фрики, которые наивно полагают, что демократизировали рынки. — Он скорчил рожу. — Когда этот пузырь лопнет, скажу тебе, по стенам разлетится ой как много крови.