Если бы не присутствие Маззиолини, я была бы почти счастлива. Я представляла, что занимаюсь этим делом по собственному желанию, что это мой выбор. Мне казалось, что, оставшись в Венеции и ведя жизнь, приличествующую моему положению, я была бы менее свободна. Спустя годы присутствие Маззиолини стало напоминать мне решетку на окне в келье монастыря. Он не давал мне забыть, что у меня было не больше свободы выбора, чем у монахини, я не вольна была решать, где жить, как жить, с кем проводить время. Он неустанно следил, чтобы мое отвращение к себе никогда не угасало. Он всегда мог сказать какую-нибудь колкость о моем очередном любовнике, на которого пал выбор моих хозяев, чем отравлял все удовольствие, которое я могла бы получить от этой связи. Маззиолини презирал русских, французов, испанцев почти в равной мере. Но больше всего он ненавидел англичан, и, когда я спала с одним из представителей этой островной нации, я ощущала не только его презрение, но и жалость.

Я чувствовала себя в ловушке, несмотря на роскошь и все выгоды, которыми пользовалась. Очень скоро я поняла, что могу попросить любую одежду, какую захочу. Без вопросов, с невероятной скоростью, мне поставляли самую изысканную пищу и напитки.

Но я была бедна, несмотря на все наряды и роскошные апартаменты, бывшие к моим услугам. Мне давали лишь небольшие суммы денег наличностью перед каждым новым заданием. В каждом новом городе Маззиолини предварительно арендовал для меня роскошный дом, нанимал слуг, которым платил баснословные деньги, чем покупал их жадные, низкие душонки. В качестве лишней меры предосторожности новых слуг нанимали каждые несколько месяцев. Таким образом никто из них не успевал подружиться со мной и задумать побег. У меня никогда не было своего экипажа или документов на другое имя, кроме Мимосины Дольчеццы.

Когда от Маззиолини пришло письмо, что я должна в три дня покинуть Лондон (они только собирались в Лондон),меня поначалу задел его высокомерный тон. Совсем недавно он оставил меня на несколько дней, оставив на попечение венецианской служанки. Я знала, что его отъезд может означать только одно — он организовывает мне жилье в другом городе. К счастью, служанка оказалась пьяницей и я могла себе позволить немного больше свободы, чем обычно, потому новость о возвращении в жесткие рамки, которыми была опека Маззиолини, опечалила меня.

Однако задание в Лондоне было очень кстати. Перед этим я полгода прыгала из постели в постель в Париже и Зальцбурге, и, хотя между миссиями я несколько раз посещала Венецию, мне хотелось быстрее убраться из этого города по некоторым личным причинам.

Я громко рассмеялась, вспомнив, как Маззиолини ненавидит уклад жизни англичан, как презирает их больше прочих народов. Когда он называл кого-то или что-то английским, в его устах это было самым оскорбительным ругательством. Знание того, что Маззиолини с большой неохотой поедет в Лондон, было мне приятно.

Пьеса, которую выбрали для исполнения в Лондоне, называлась «Итальянка в Лондоне». Музыка Доменико Чимарозы разбавляла не слишком изысканные тексты. Постановка казалась прекрасным выбором для лондонской публики. К тому времени я знала английский почти идеально. Моя внешность очень нравилась англичанам. Многие политики и аристократы стали моей добычей. Однако я никогда по-настоящему не была в Англии. В основном мои победы случались в среде знатных вельмож, которые постоянно разъезжали по европейским дворам в поисках выгоды для родины и для себя. Потому мне казалось странным то, что меня никогда не посылали в Лондон. Этому я нашла лишь одно объяснение — мои хозяева не хотели, чтобы я искала своего возлюбленного. Они не доверяли мне, боялись, что я потеряю контроль над собой и ситуацией.

Они не знали, что мне больше не нужна его любовь. Мне было даже наплевать на его судьбу. Я полностью излечилась от любви.

Казалось, Лондон может предложить больше, чем я ожидала. Когда я заметила, что какой-то элегантный англичанин явно поражен моей игрой на сцене, я была рада позволить ему считать, что он может очаровать меня.

Что касается меня, то этот человек разбудил во мне очень неожиданное желание — стать его женой. Став женой английского аристократа, как мне казалось, я была бы вне досягаемости моих венецианских нанимателей, которые ни за что бы не посмели предать огласке свои дела. Отношения между Венецией и Лондоном должны были оставаться хорошими. Покровители пошли бы на то, чтобы пожертвовать мной ради этого.

Потому я выбрала его после того, как подслушала один разговор моего номинального патрона Массимо Тоси, который распевал ему дифирамбы. Он даже хвалил его имя. Ибо кому оно может не понравиться? Валентин Грейтрейкс. Приятно звучит.

Должна признаться, что он мне понравился. Меня к нему даже влекло. Исключительный случай. Когда я увидела его впервые, на спектакле, он был одет так, словно хотел угодить моим изысканным вкусам и чрезвычайной слабости к хорошей одежде. Его дорогое пальто было сшито на заказ и подогнано по фигуре чертовски хорошо. Двубортный пиджак отвечал последней моде, как и шляпа. Также на нем была простая полотняная рубашка с чистым батистовым воротничком. Черная лента была повязана идеальным узлом. Брюки прекрасно облегали стройные ноги, а чулки крепились к брюкам серебряными застежками. У меня перехватило дыхание, когда я заметила, что на его башмаках красуются пряжки Артуа из шеффилдского серебра. Я слышала о подобных, но никогда не видела.

Я решила, что он должен доставить мне удовольствие. Он был моей избранной судьбой. Несмотря на это, к нему пришлось приспосабливаться. Привыкнув к обходительности европейских дворов, я была удивлена резким напором обольщения. Хотя в те времена Англия была известна грубостью своих жителей. Мне не следовало ожидать, что меня здесь будут долго обхаживать. Таким образом, я предположила, что затея с Массимо Тоси, который расхвалил его мне, была пределом того, чего можно было ожидать в этой варварской стране.

В отличие от него, я подготовилась достаточно тщательно, как физически, так и внутренне. Я была довольна и не уставала повторять себе, что мне на самом деле нравится этот мужчина.

Я была уверена в себе. Когда я атаковала сердце мужчины, ему следовало собрать все силы, чтобы защитить его. Я очень редко терпела поражение. Но сейчас все было иначе. От этой авантюры зависела моя жизнь, это не было очередным заданием на несколько месяцев.

Я вспомнила свои самые удачные уловки, оделась как можно лучше. Пусть говорит он, я должна в основном молчать. Это был первый трюк, которому я научилась у старых актрис. Однако я буду наклоняться как можно чаще, чтобы он чувствовал приятный запах моего дыхания. Чтобы он осмелел, я должна вести себя скромно. В первый наш совместный вечер я решила закатить такой пир, который должен был разбудить в нем животную похоть.

Я пустила по театру слух, что мне нужен лучший французский повар в Лондоне на продолжительный срок службы. Через какое-то время ко мне в грим-уборную вошли два или три согбенных карлика, служивших благородным господам поварами. Их вкус и навыки, увы, уже были разрушены местной кухней. Я попробовала то, что они принесли мне в грязных корзинах, накрытых тряпками, и меня охватило отчаяние. Они не смогли ответить на мои вопросы относительно некоторых блюд, и я их отпустила.

Наконец ко мне пришел подтянутый француз, который тут же перебил меня:

— То есть вы хотите, чтобы мужчина ел так, что ему нужно было бы спускать? Почему же вы сразу не сказали?