Глаза она при этом держала опущенными, так что ее рыжие ресницы ярко выделялись на темных бессонных кругах.

(Фалтония Проба умолкает на время)

Нет, в этот раз никто не мог бы упрекнуть меня в безрассудстве. Уже куплены были мотки крепкой бечевы для подвязки виноградных лоз, куплены три мешочка соли, масло для ламп, ящик гвоздей, бутыль вина, крепкий столовый нож (старый сломался у Бласта в руке, когда он пытался разрубить баранью голову для супа). Так почему же мой перегруженный мул все кружит и кружит по кривым улочкам Иерусалима? Или он забыл прямой путь к Северным воротам? Или щупальца невидимого осьминога снова ухватили его и тянут, тянут неудержимо к знакомым дверям?

Я вхожу в полумрак книжной лавки и решительно говорю с порога:

— Мой кисет пуст. Ты слышишь меня, ненасытный дракон? Я истратил все до последнего обола на нужные, полезные вещи. Не надейся сегодня на добычу.

Книготорговец сидит; откинувшись в кресле, улыбаясь плотоядно, как минотавр, заслышавший шаги очередной жертвы в коридорах лабиринта. Одна рука его поглаживает живот, другая — свиток на столе.

— Доставили только вчера. Из Антиохии. Неужели не захотите взглянуть?

И он вдруг быстрым движением раскатывает начало свитка на всю длину стола.

Буквы плывут у меня перед глазами, точно ячейки рыболовной сети. С первых же двух-трех фраз я понимаю, что пойман, пленен, что борьба бесполезна.

— Рассказывают, что речь императрицы имела небывалый успех. Собрался весь цвет Антиохии. Они хотят просить разрешения воздвигнуть золотую статую в ее честь в курии сената. И скоропись расшифрована очень грамотно. Я проверял.

— Сколько? — шепчу я. — Или нет… Лучше вот… Вот все, что у меня осталось при себе…

Книжник сортирует высыпанные на стол монеты, пересчитывает, вздыхает:

— Негусто, конечно. Могу легко получить втрое больше. А впрочем, хотите сделку?..

Он продолжает говорить, а я выхватываю глазами кусочки текста там и тут и почти слышу, какона произносила эти слова, какподнимался ее неповторимый голос к концу фразы, какотдавали звоном пчелиных крыльев ее «ж» и «з». Ох, только бы он замолчал, этот книжный паук! О чем он там бубнит? Помочь его сыну в греческом? Подготовить к риторской школе? И тогда свиток — мой? Ох, я сделаю из твоего недоросля второго Демосфена! Но только — начиная с завтрашнего дня. Сегодня я должен побыть с этим сокровищем один на один.

…Квадрат вечернего солнца ползет по стене скриптория. Бласт разгружает мула под окном, заносит в дом покупки. А я хожу вокруг стола, пытаясь снять дорожный плащ, путаясь в нем, — одна застежка зацепилась за что-то, и я не могу нащупать где, потому что не в силах оторвать глаз от строчек ее речи.

Да, вот уже от этих слов — в самом начале — зал должен был затаить дыхание.

«Сейчас, на пути в священный город Иерусалим, — говорила императрица Евдокия притихшим антиохийцам, — я воочию могла убедиться, как бесповоротно и окончательно победило христианство в нашей стране. Нигде не довелось мне увидеть живой крови на алтарях, нигде народ не падает больше ниц перед каменными идолами. Страдания мучеников Христовых просветили сердца, слова пастырей наших разогнали туман языческого невежества.

Много справедливых упреков было брошено поклонникам древних богов, много крови пролилось в вековой борьбе. И вдруг я подумала: а не пришла ли пора в этот час победы нам, христианам, спросить себя — к кому же Господь посылал Спасителя нашего? Ради кого Он обрек на земную муку Сына Своего возлюбленного?

Ясно, что ответ может быть лишь один: Он послал Сына Своего спасать язычников. Ибо христиан до прихода в мир Христа не было и быть не могло. Но тогда дальше мы должны не побояться задать себе еще один вопрос: а захотел бы Господь спасать людей, в которых не видел ничего светлого, достойного, высокого? Захотел бы послать им путеводный сигнал, выводящий их из мрака суеверий к свету истинной веры? Стал бы владелец затонувшего судна посылать ныряльщика, если б знал, что в трюмах не осталось ничего драгоценного?»

«Слышите? Слышите? — хочется крикнуть мне всем хулителям и гонителям нашим. — Не то ли самое — пусть другими словами — говорили вам и Пелагий, и епископ Юлиан, и Целестий? Не к язычникам ли приходили первые апостолы в Коринфе, в Фессалониках, в Афинах, в Эфесе? Не про них ли сказал апостол Павел в Послании к римлянам, книга вторая: „Не слушатели закона праведны перед Богом, но исполнители закона оправданы будут, ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон“. Если выберет человек свободной волей жить по закону Господа, даже не зная его, то скорее возлюбит и оправдает его Господь, чем того, кто знает закон, но выбирает нарушать его и жить в грехе, надеясь на предопределение своей вечной судьбы».

«А если было что-то в наших предках, за что Господь пожелал спасти их, — продолжала императрица, — значит, и нам не грешно сохранять память о них, сберегать творения их рук, черпать из накопленной ими мудрости. И ваш город не зря славится своими учеными мужами, своими честными купцами, своими храмами, своими библиотеками, своими фонтанами, своими улицами, освещенными даже по ночам. Из века в век отбирал и сберегал он все лучшее, что человек способен созидать по милости Господней…

И не ради ли этих сокровищ направил Господь сюда шаги апостола Павла? Не здесь ли дано было ему обратить в христианство первых неиудеев? Да, на ваших мостовых, наверное, есть еще камни, по которым ступала его нога четыре века назад. И пусть лишь несколько десятков праведников откликнулись на зов апостола. Господь знает, как трудно нам — грешным и слабым людям — стерпеть праведного рядом с собой. Потому Он и щадит город, сберегающий праведников своих. Не за то ли хранит Он из века в век прекрасную и славную Антиохию, что слепой злобе не дано здесь растекаться по улицам, что гонимый всегда найдет здесь защиту и укрытие?..

Так пусть не будет и сегодня вражды между вашим прошлым и настоящим, между искавшими Бога и нашедшими Его, между философом, хранящим премудрость земную, и священником, взыскующим истины небесной. Покуда Всевышнему угодно, чтобы я несла бремя этого пурпура на своих плечах, я буду помогать вам в священном деле примирения между носителями многоразличной благодати Божьей. Ибо, как сказано у Гомера,

«Хор восторженных возгласов в зале», — записал скорописец, и копировальщик старательно расшифровал его крючки.

О, как мне хотелось быть там! Как хотелось присоединить свой слабый голос к этому громовому хору приветствий! В этот момент я вдруг ясно-ясно почувствовал: чудо приближается, оно может свершиться. После всех этих лет мне будет дано увидеть императрицу снова, может быть даже поговорить с ней.

Счастливые слезы заливали мне лицо.

Работать я, конечно, в такой день не мог.

А сегодня явился мальчик — сын книготорговца, и я должен был начать расплачиваться за полученное сокровище уроками греческой грамматики. Но после урока у меня все же хватило сил переписать очередной отрывок из рассказа Фалтонии Пробы.

Говорят, многие птицы узнают о приближающемся землетрясении за несколько дней и спешат покинуть свои гнезда. Так и среди людей набухающая смута отдается толчками сначала в самых чутких сердцах.

В нашем доме томительное беспокойство овладело в первую очередь Пелагием. «Что-то надвигается, что-то надвигается…» — повторял он. К собственной безопасности он всегда относился беспечно. Но у него была мечта — посетить Святую Землю. Он боялся, что очередной раздор разрушит его планы. Я уговорила его принять от меня в подарок деньги на проезд, и он отплыл из Карфагена на восток с первым же кораблем. Перед отъездом пообещал Деметре написать ей в большом письме все, что он думает о принятии обета вечной девственности.