— Вовсе нет, — отвечал он. — Но если я соберу большую коллекцию камней с отпечатками, это откроет людям глаза. Моя давнишняя догадка получит подтверждение… Как мог вылепиться такой камень? Скорее всего, лава из какого-нибудь невидимого подводного вулкана затвердевала на дне, вбирая в себя ракушки, рыб, крабов. Но как впоследствии такой отпечаток мог перенестись в горы? Ни люди, ни звери не таскают без толку камни со дна морского. Я вижу только одно объяснение: дно вздыбилось когда-то, вылезло из моря и превратилось в гору.

Я вглядывалась в его сияющие светлые глаза и все еще не понимала.

— Даже если это так — что здесь такого важного?

Он приблизился ко мне и сказал шепотом, словно не желая испугать детей:

— Важно то, что Господь продолжает творить. Ведь и в книге Иова сказано: «Он передвигает горы, и не узнают их». Суша была отделена от воды на второй день творения, рыбы созданы на пятый. В какой же день Он превратил дно морское, вместе с рыбами и ракушками, в высокую гору? Ведь Он почил на седьмой день, так? Значит, в день восьмой Он вернулся к трудам Своим. Другого объяснения нет. И значит, творение продолжается. Мы живем в день восьмой. Или даже девятый. А значит, и для нас есть надежда. Коли Господь готов менять местами гору с дном морским, неужели в человеке Он не найдет что улучшить? Неужели не захочет очистить нас от греха и злобы?

Я посоветовала Пелагию таить свою догадку про себя. Если дойдет до епископа, обвинение в ереси будет составлено очень быстро. Даже на меня потянуло каким-то бездонным холодом от этих рассуждений. Будто долетел порыв ветра из тех времен, когда свет и тьма были еще нераздельны.

Но вообще-то наши прогулки в горы действовали на меня успокаивающе. Мы все учились у нашего педагога его главному умению: всматриваться, созерцать. От узоров на камнях взгляд соскальзывал на узоры облаков, на далекую линию прибоя, на красноватые петли дороги. Библейские слова «и увидел Бог все, что Он создал… и вот хорошо весьма» проникали до глубины сердца, так что хотелось вложить эти строчки в гимн и запеть его прямо здесь, под твердью небесной: «воистину хорошо, восхитительно хорошо». И когда во время одной из таких экскурсий я заметила какие-то пятнышки, ползущие по дороге далеко-далеко внизу, я тоже сначала приняла их за неведомую мне часть Господнего замысла, может быть, за «пресмыкающихся, которых произвела вода».

Увы, вглядевшись, я поняла, что это всадники. Вооруженные. И страх мгновенно залил грудь до горла. Будто во всем Творении, еще таком бескрайнем минуту назад, вдруг не осталось и щелки, где бы мы могли спрятаться от нескольких крошечных потомков Каина.

Я подхватила Деметру на руки и бросилась бежать вниз. Школьники понеслись за нами. Сначала они думали, что это какая-то новая игра. Смеялись. Пелагий подпрыгивал где-то сзади, окликая, спрашивая, что случилось. Но я будто утратила речь. Дети обгоняли меня, заглядывали в лицо. И постепенно мой ужас передался им. Кто-то споткнулся, упал, кто-то начал плакать.

Всадники приближались.

До меня наконец дошло, что до дома слишком далеко, что я не могу обогнать их. Ах, если бы перенестись по воздуху напрямую! Впрочем, что с того? Разве может наша вилла послужить убежищем от вооруженного отряда?

— Бегите за мной к роще! — крикнула я школьникам. — Прячьтесь за кустами!

Как перепуганные крольчата, мы затаились за густой листвой, в колючей траве. Задыхающийся Пелагий плюхнулся на землю рядом со мной.

— Что? Что стряслось? Вы увидели дикого кабана? Медведя?

Я раздвинула перед ним ветки, так чтобы ему видна была дорога. Но он только виновато помотал головой. Его глаза, способные вглядываться в узоры веков, с трудом различали землю, по которой ступали его ноги.

Всадники на время исчезли за горным выступом.

И тут появился наш ослик. Видимо, ему надоело пастись под грузом собранных камней и он решил, что пора возвращаться домой. Тем более что все убежали, бросили его. Он обиженно брел хорошо знакомой ему тропкой в сторону дороги.

Две девочки не выдержали — выскочили из-за кустов и кинулись ловить его. Я боялась громко окликнуть их. Но ведь они могли выдать наше укрытие! Что было делать? Я велела Деметре оставаться в траве и не высовывать носа, а сама побежала наперехват.

Но, конечно, не рассчитала.

Изгиб дороги оказался гораздо ближе, чем я думала, — сразу за рощей. В тот самый момент, когда ослик, девчонки и я выбежали на обочину, голова отряда показалась из-за поворота.

Стрела страха пронзила меня так больно, что мне захотелось упасть на землю и покориться судьбе. Небесная твердь плавилась от солнечного жара. «Вот так возвращаются в небытие», — мелькнуло у меня.

Я увидела, что один из всадников спешился и идет ко мне. Потом мне показалось сквозь туман, что он прижимает руку к груди и кланяется. Потом я разглядела его лицо, и радостная дрожь прокатилась волной по всему телу.

Это был Кресцент, вольноотпущенник моего отца, служивший у нас домоправителем. Оказалось, что мой муж послал его с отрядом слуг охранять нас и поместье от шаек бунтовщиков.

Радость моя была недолгой. Ибо привезенные им вести были ужасны.

Армия взбунтовалась.

В тот момент, когда император Гонорий прибыл в главный лагерь вблизи Тисинума, мятежники накинулись на его приближенных и почти всех перебили.

Погибли начальник канцелярии, квестор, несколько секретарей.

Префекта Италии Лонгиниануса подняли на копья.

Особенно жестокую судьбу Парки заготовили преторианскому префекту Галлии — он только что бежал от узурпатора Константина, чтобы быть зарубленным рядом с собственным императором.

Да и судьба самого Гонория оставалась неясной. Говорили, что его видели бегущим, в разодранной одежде, прячущимся среди солдатских палаток.

Стилихона в этот момент в лагере не было. Все теперь зависело от него.

Сумеет ли он подавить бунтовщиков и спасти императора?

(Фалтония Проба умолкает на время)

Предчувствия, вещие сны, гадания по внутренностям животных, приметы — можно ли верить всему этому? Люди запоминают сбывшиеся предсказания и легко забывают то, что обернулось обманом. А потом говорят: «Помните нашего водоноса? Кукушка прокричала ему пять раз — столько лет он и прожил. Ни годом больше». Но забывают при этом, что сами они стояли рядом с водоносом, слышали ту же самую кукушку и до сих пор — живы. Правда, порой мы различаем знаки беды инстинктом, как звери лапами слышат первые толчки землетрясения.

В тот теплый августовский день я возвращалась из церкви после утренней службы. Мои носилки плыли знакомым путем по римским улицам, но я внезапно почувствовала — что-то не так. Какая-то спица надломилась в колесе привычной жизни.

Откуда шло это чувство? Не знаю. Немая угроза повисла в воздухе. То ли толпа расступалась неохотно, то ли обычный гомон звучал глуше, то ли лбы наклонялись ниже. В глазах встречных не было обычной римской готовности превратить все увиденное в бесплатное зрелище и развлечение. Некоторые поворачивались спиной, другие, наоборот, подступали так близко, будто хотели заглянуть внутрь носилок. А когда я уже шла к воротам своего дома, выходившие из них разносчики поклонились чуть позже обычного, разминулись чуть теснее.

— Что происходит? — спросила я свою няньку Эльпидию. — Какой-то воздух тяжелый, да? Помнишь канун Кровавой Пасхи в Константинополе? Ты даже позвала тогда слуг с опахалами — так трудно стало дышать. Так и сегодня.

Битая жизнью старуха тоже почуяла что-то неладное. Она ушла, обещав разузнать. Вернулась лишь к обеду, принеся страшные слухи об армейском бунте. Не успела она закончить свой рассказ, как с улицы раздались вопли, угрозы, плач. Мы бросились на крышу. Возбужденная толпа армейских ветеранов палками гнала в сторону Тибра кучку полураздетых женщин и детей. Прибежавший дворецкий рассказал, что по городу шныряют шайки смутьянов и кричат: «Бей варварское отродье!»