— Ну что нам с этими джиннами делать? — спросил я его.

Хамза швырнул оставшиеся несколько кусков мяса в безводный колодец. Крик осла становился все глуше, пока полностью не утих.

— Джинны живут в Дар Калифа, — пояснил сторож. — Они всегда жили здесь.

— Мы можем провести обряд изгнания. Выгнать их отсюда.

— Вы же не выгоняете из дому дедушку только потому, что он состарился.

Мы оба замолчали. Тишина была важнее звуков. Я вдыхал ночной аромат жасмина и слушал бестолковый хор одичавших собак. Мы оба оказались зашоренными нашим воспитанием. Я был ограничен научными идеалами Запада, а Хамза — традициями арабской культуры. Его уверенность в существовании джиннов была зеркально противоположна моему убеждению в невозможности этого. Мне было любопытно узнать, сможем ли мы достичь некоего компромисса, найти, так сказать, нейтральную территорию, на которой можно было бы одновременно верить в это и не верить.

Лай бродячих собак стих, и стал слышен шелест бриза. Из всего времени, проведенного мной в Дар Калифа, я не мог припомнить минут более мирных. Я очень обрадовался этому ощущению. На Востоке молчание считается золотом, а не неуклюжей паузой в разговоре, как в Европе. Для меня перерыв в беседе всегда был страшным неудобством, которое следовало прекратить как можно быстрее. Но сейчас впервые за долгое время я оценил всю прелесть паузы.

Конечно же, первым прервал молчание я.

— Почему все-таки та комната всегда заперта?

Хамза обтер руки об рубашку.

— Я не могу вам сказать.

— Но почему?

— Есть вещи, о которых мы говорим, а есть и другие — о которых молчим.

— Что там произошло? Кто-нибудь умер? Это так? Там веет холодом. Там страшно. Там — запах смерти.

Сторож вздохнул.

— Я не могу говорить об этом. Если хотите узнать все о Дар Калифа, живите здесь. Дом сам вам все расскажет.

Когда через пару дней я утром шел по длинному коридору в кухню, чтобы позавтракать, со мной поздоровался какой-то мужчина в защитных очках, резиновых перчатках и специальном комбинезоне. За спиной у него был баллон, а в руках — шланг, соединенный с баллоном.

— Зайдите в помещение, — сказал он спокойно. — Это яд.

Он энергично махнул рукой своему напарнику, стоявшему в дальнем конце сада и одетому в такой же комбинезон с таким же баллоном за спиной. Оба одновременно открыли свои баллоны, и из них пошел густой черный газ. Сначала они направляли его вниз на клумбы, потом — на кусты, а затем — вверх на деревья. Через несколько минут не стало видно ничего, как будто мы оказались в эпицентре промышленной аварии. Птицы попадали с деревьев и лежали, не шевелясь, на земле. Я закрыл глаза и на ощупь пробрался в нашу спальню: предупредить Рашану и детей, чтобы они не выходили наружу.

После того как мы уже просидели взаперти около часа, появился Камаль. Он рассказал, что договорился с пестицидной командой задешево. Они были государственные служащие, но зашли сюда до работы, чтобы выручить нас.

В течение последующих нескольких дней мой новый помощник решал одну проблему за другой. Я благодарил судьбу за то, что Зохра сбежала. Тот, кто пришел ей на смену, работал гораздо эффективнее. Вообще Камаль вел себя со мной очень официально, всегда называл меня «мистер», и выглядел расстроенным, когда рабочий день подходил к концу.

— Работать по-настоящему я научился в Америке, — сказал он однажды. — Там люди стараются. Они не сидят на месте, не ищут оправданий, не жалеют себя и не пьют целыми днями мятный чай. В Соединенных Штатах если ты упорно трудишься, то можешь заработать неплохие деньги и, — добавил он, — и уважение.

Но я все равно не верил, что такое может продлиться долго. Подобный энтузиазм недолговечен.

Как-то раз мы ехали с ним в такси и застряли в пробке в Касабланке. Я спросил Камаля, что послужило главной причиной его отъезда в Соединенные Штаты. Некоторое время он молча смотрел на дорогу, а затем глубоко вздохнул и сказал:

— Произошла авария. С очень трагическим концом. Моя мать и маленькая сестра ехали по Испании, и в их машину врезался грузовик. Они обе умерли — сначала мать, а несколькими днями позже — сестра.

Я выразил свое сочувствие.

— Когда отец сообщил мне об этом, — продолжил Камаль, — я не плакал. Я вообще никак не мог отреагировать, я онемел.

— Когда это случилось?

— Девять лет назад.

— И после этого вы уехали в Штаты?

— Моя семья перестала существовать, — сказал он, — ибо лишилась своего сердца. Я не знал ни слова по-английски, но мне нужно было уехать. Поэтому я купил билет на самолет до Джорджии — родины южного гостеприимства.

Снова пошел дождь, а рабочие, которых прислал Мохаммед-архитектор, лениво передвигались по дому, словно сонные мухи. Каждый раз, проходя через главное здание, я испытывал ужас. Там ничего не менялось. Полы так и оставались вскрытыми, а двери — снятыми с петель; электрические выключатели были раскручены, а провода свисали с потолка и стен, как бы выразительно указывая на хаос под собой. Только половина арок была закончена, и честно говоря, было не похоже, что и остальные когда-нибудь тоже доведут до ума.

Время от времени, когда я пробегал через гостиную, закрыв глаза ладонями, прораб останавливал меня, прикладывался губами к моим щекам и насильно пожимал мне правую руку.

Когда Камаль увидел, как этот старик приветствовал меня, он рявкнул ему что-то на арабском.

— Он всего лишь хочет показать свое дружелюбие, — сказал я снисходительно.

— Он всего лишь хочет получить от вас денег, — резко возразил Камаль. — На следующей неделе начинается священный месяц Рамадан. Старик надеется, что вы оцените его пресмыкательство и щедро его вознаградите.

Камаль поинтересовался, что представляет собой архитектор. Я ответил, что Мохаммед — добрый человек, любящий хорошие кубинские сигары.

— Не платите ему пока никаких денег, — предостерег меня помощник.

— Но я уже заплатил ему за все вперед, — растерянно пробормотал я. — Он так попросил.

— А этот Мохаммед дал вам какую-нибудь расписку?

— Нет, я перечислил деньги на его парижский счет.

Камаль закатил глаза.

— Марокканцу можно платить вперед только в одном случае — если вы хотите увидеть его затылок.

В прежние времена, еще до переезда в Касабланку, главной темой моих размышлений в утренней ванне было, как бы побыстрее отчалить от английского берега. Мне нравилось подолгу мокнуть в ванне и размышлять о жизни, регулируя кран с горячей водой большим пальцем ноги. Теперь, когда великий побег уже был совершен, мне требовалась ванна, в которой я мог бы вымачивать себя долго и упорно, размышляя при этом о будущем. Она должна была быть просторной, красивой и созданной в то время, когда люди ценили роскошь утренних омовений.

Когда я поинтересовался у Камаля, где можно купить антикварную ванну, он обещал сводить меня в лучший салон в городе. Я предположил, что салон этот находится в Маарифе.

Но Камаль сморщил нос и сказал:

— Маариф — это для шлюх.

Прежде чем отправиться в поход за ванной, я попросил Камаля взглянуть на наш неисправный корейский джип. Он стоял в гараже с того времени, как сломался двигатель. Камаль открыл капот и осмотрел механизм, после чего ознакомился с документами и проверил пробег. Затем он послал за механиком. И вскоре у нас в гараже появился хорошо сложенный мужчина с темными злыми глазами и неряшливой седой бородой. Он был одет в комбинезон настолько замасленный, что я затрудняюсь определить, какого он был изначально цвета.

— Марокканские автомеханики — это самые опасные бандиты на целом свете, — сказал Камаль. — Большинство из них убьет вас не задумываясь.

— И что, неужели у вас все механики такие?

Камаль закурил сигарету и кивнул, окутав себя облаком дыма.

— Все, — подтвердил он. — Все, за исключением одного.

Он указал горящим концом сигареты на человека со злыми глазами.