– Пусть и у меня будет рана, чтоб не держал ты на меня зла-обиды.

Орм выхватил нож у Мечеслава и, сделав себе такой же надрез, приложил свою рану к ране Мечеслава.

– Кровь наша соединилась. Отныне мы с тобой кровные братья, – сказал Орм и обнял Мечеслава.

Когда они шли с торжища, а нанятая таратайка с покупками, влекомая лядащей лошаденкой, плелась за ними, Мечеслав сказал:

– Орм, совестно мне, немало кун потратил ты, чтобы обрядить меня. Чем отплачу?

– Ты разве мне не брат? Не лишай меня радости позаботиться о тебе, раз уж я не смог и не успел ничего сделать для брата Грани. И что куны? Что серебро? Что злато? Ноне они есть, а завтре их нет, как и жизни у воина.

Орм помолчал и резко свернул разговор на другое:

– Ты ходил со мною. А по сторонам-то поглядывал?

– Одного хромоногого приметил. В овчинном ряду, где тулуп мне купили.

– А где был я? – вскинулся Орм. – Почему я не приметил? Старею?

– Хромоногий был чуть подале, – успокоил его Мечеслав. – Он выделанными медвежьими полстями торговал. Хром-то он хром, да рожа его железом не помечена. Нет, это не твой Смид.

– Не мой, – согласился Орм. – Мой уже побывал тут, здешние купцы зовут его Смиткой. Пока мы к Киеву тащились, он все свои дела успел свершить, купил десятка три радимичей, распустил на торгу слух, что идет в Новгород, затем в Норег и к данам – продавать рабов. Да-а… Начальный слух верен был, Свейнсоны заплатили ему за ложь, и хорошо заплатили. Смид молоденьких дев покупал, немало серебра для того надо. Твоя сестра у него, среди оставленных на великого князя ее нет, это я проверил.

– Тогда нам надо в Новгород. Может, еще успеем застать Смида там.

– Не надо нам в Новгород. Он ведь тоже обо мне на торгах разузнавал, вот и заметает следы. Ни один из купцов, что радимический полон сторговали, путь на Новгород не испрашивал, а испрашивали и получили путь на Царьград, к ромеям. Так что там Красаву искать надобно.

Горечь заполнила сердце Мечеслава, тоской и слезами наполнились очи его.

– Не печалься, брат, найдем мы сестер своих. Надо, так и в Царьграде отыщем. Ходили же на земли ромейские князья ваши – Олег, Игорь, Святослав и Ольга, матерь его, побывавшая в самом Царьграде у басилевса и принявшая от него веру греческую. Может, и Владимир надумает… А нет, другие пути искать станем, без надежды воину не жить.

Мечеслав кивнул в ответ, и они молча, каждый со своими горькими мыслями пошли дальше по улицам града Киева, в котором суждено им будет прожить не один день и не один месяц.

Поскучнело небо, все чаще стало плакать слезами по ушедшему лету. Птицы с прощальными песнями улетали на юг. Мечеслав, провожая их взглядом, думал о том, что летят они в далекую чужую сторонушку, где томится его сестренка, и о том, что если бы был он птицей, то взмахнул крылами, взмыл в небо и полетел искать Красаву и вызволил бы ее из тяжкой неволи.

Подошел Орм, ведя за собой в поводу статного буланого коня. Сказал:

– Тебе привел. Бери. Твой!

– Неужто сам князь мне пожаловал? – спросил удивленно и радостно Мечеслав.

– Ха, тот князь пред тобой стоит! – радостно оскалился Орм. – Пришел в Киев с севера, через Новгород, купец, Рулавом кличут. Как-то вызволил я его из беды, так вот он все искал меня, чтобы вознаградить за то, что жив остался, даже в дому моем, на родине, побывал, вести мне привез, все мои живы и здоровы, никто из Свейнсонов, слава Одину, их не трогает. Но о Руне и у них вестей нет, как сгинула… Нашел меня этот упрямец здесь, в Киеве, и молвил: «Какую возжелаешь награду, проси! Я, о тебе вспомнив, коня у купчины затребовал. Так что ты, почитай, уже княжой дружинник, а сбруя – это тебе от Добрыни дар». Увидел он меня у своего терема с конем новым, хвалить его стал, а как узнал, что я тебе коня веду, велел холопу сбрую принести и дарит ее тебе на добрую память!

– Погоди, Ормушко, а не тот ли это Добрыня? – спросил взволнованно Мечеслав.

– Он, Мечеслав, он, князя Владимира вуй, воевода и соратник верный, тот самый, что с Волчьим Хвостом за тебя слово на пиру перед князем замолвил.

– Орм, ты мне – не названый, ты мне – родной! – Мечеслав обнял варяга.

– Ну, будет, будет… – сказал Орм, похлопывая Мечеслава по спине и, отстранившись, кивнул на коня: – Как коня наречешь? Не конь, сокол!

– А Соколком и буду кликать, – решил Мечеслав, недолго думая.

– Добро. И вот еще что… Как у тебя с ребрами? Помнится, были подсечены!

– Забыл о них. Каждый день с гридями на княжом дворе мечом и копьем упражняюсь.

– Добро. Но то – забава… Чтобы дружинником стать, надо испытание пройти. А на испытаниях шутить с тобой не станут, там можно и живот положить, примеры бывали… Сначала научись владеть боевым конем, и лучше Сахамана тебя никто тому не наставит. Отыщешь его, молви, что от меня. Ну а как вершником добрым станешь, тогда и мой черед придет в науку тебя брать.

Мечеслав нашел Сахамана сидящим в одиночестве на берегу Днепра и поющим заунывную песню на неизвестном языке. От его песни на душе стало грустно и тоскливо, и почему-то казалось, что нет конца этой песне, что она, как вечность, неизвестно где начинается и неизвестно когда и где заканчивается. И было в ней что-то от далеких предков, прародителей всех народов.

Мечеслав подошел, сел и стал молча смотреть на воду, отблескивающую под скупыми лучами осеннего солнца.

– Ты кто? – прервав песню, спросил Сахаман.

– Мечеславом меня кличут.

– А, отрок княжий, ты от Орма? – как бы подтверждая, сказал Сахаман и повернулся к Мечеславу. Мечеслав увидел его лицо. На вид Сахаман был лет на семь-восемь старше Мечеслава. У него были темные прямые волосы, доходившие до плеч. Густые брови, почти сходившиеся у переносицы, разделялись едва заметной морщинкой. Небольшой, чуть с горбинкой, нос делал его похожим на сокола, а слегка припухлые губы, обрамленные тонкими, спускающимися к подбородку усами, придавали мягкость обветренному смуглому лицу.

– Желаешь на коне обучаться? Запомни, конь тебе и друг и брат, конь и ты – едины. Молвят, были в давние времена полулюди-полукони, таким и ты должен стать. А если дошло до тебя слово мое, то завтра и почнем, – сказал Сахаман, затем встал и пошел в сторону Подола.

Вот так и началась дружба Мечеслава с Сахаманом. Он ежедневно обучал Мечеслава премудростям конной езды, объяснял, как лечить, кормить, беречь и холить коня, раскрывал секреты свои в общении с ним. Мечеслав с восхищением смотрел на чудеса, которые вытворял Сахаман. Он скакал, стоя на коне, спрыгивал и запрыгивал на скаку, повисал сбоку и под брюхом, стрелял из лука, заставлял коня по команде ложиться и вставать. Всему этому он и обучал Мечеслава. Мечеслав же учился и с каждым днем все больше чувствовал, как подаренный Ормом конь привыкает и становится ему другом.

Иногда Сахаман и Мечеслав бешено скакали, обгоняя друг друга, и тогда Мечеславу казалось, что он летит вместе с вольным ветром все быстрее и быстрее, и ему хотелось скакать еще и еще. После скачки они, счастливые и смеющиеся, спрыгивали со взмыленных и разгоряченных коней, обтирали их сухой пожелтевшей травой, садились плечом к плечу и подолгу разговаривали друг с другом. Мечеслав рассказывал Сахаману о жизни в лесах, о людях, там живущих, о себе, о своей судьбе и своих бедах. Сахаман больше слушал и молчал, задумчиво глядя куда-то в даль. Однажды Мечеслав спросил его:

– Там, где ты родился, все вершники такие добрые?

Сахаман грустно посмотрел на Мечеслава и начал свой рассказ, иногда сбиваясь и коверкая русские слова:

– Родом я из небольшого города, что стоит на земле Хазарской, там, где течет великая река Итиль, впадающая в море Гурканское, которое ваши купцы Хвалисским называют. По той реке мимо города Хазар-Итиль, где со времен Булана – основателя Хазарии – жили великие каганы, корабли купеческие ходят и дань платят. Места эти и сладки и горьки. Сладки потому, что красивы и богаты. В реках там во множестве всякой рыбы, и по их спинам можно перейти на другой берег. Птиц же столько, что когда пугаются они и взлетают в небо, то заслоняют крылами солнце. Немало и зверя разного. Если закрыть глаза и выпустить стрелу из лука, обязательно попадешь в вепря, волка, зайца, сайгу или лисицу. Летом вода в реках теплая, как парное молоко кобылицы, а ближе к осени зацветают на ней цветы красоты невиданной, говорят, и не цветы это вовсе, а звезды, упавшие с неба. А какие там сады! Арбузы, дыни, виноград. И какие степи! Они простираются так далеко, что и за год не объехать. На пастбищах пасется множество коз, овец, несметные табуны лошадей, от их бега содрогается земля. Еще есть большие лошади с двумя горбами на спине, они долго могут идти с поклажей без питья и еды. Скота у нас столько, что всех живущих в землях ваших прокормить можно.