— Что ж, как хочешь. — Улибе резко дернул и выволок из куста маленького тощего мальчишку с длинными, нечесаными волосами в грубой коричневой тунике, слишком большой по размеру. По грязному лицу катились слезы. — Ты голоден? — спокойно спросил Улибе, по-прежнему крепко сжимая тонкое запястье.

Мальчишка уставился на него огромными темными глазами.

— Глупый вопрос, — продолжал Улибе тем же тихим голосом. — Конечно, голоден. Разве растущие пареньки вроде тебя не вечно голодные? Так вот, ты окажешь великую честь нам и нашим мулам, если съешь что-нибудь из этого. То, что мы не съели, нам приходится нести с собой, а наши мулы уже перегружены. — С этими словами он взял с блюда ломоть хлеба и положил на него кусок цыпленка.

Потом подцепил второй ломоть хлеба, зачерпнул чечевицы и риса и положил его рядом с первым.

— Ну что? — усмехнулся он. — Если я тебя отпущу, ты останешься и поешь?

Мальчишка упорно молчал.

— Клянусь Господом Всемогущим и всем остальным, что тебе ничего не грозит. Мы посланцы епископа Жироны, а епископ не позволяет своим людям обижать детей. Ты останешься достаточно надолго, чтобы поесть?

Мальчик кивнул.

— Скажи это вслух. Ты можешь говорить?

— Я останусь. — Голос был хриплым и неуверенным, словно мальчик долгое время не открывал рта, но Улибе принял этот ответ и отпустил запястье. Мальчик схватил кусок цыпленка и начал судорожно есть.

— Парнишка и впрямь проголодался, — сказал сержант. — Но тут очень важно не давать ему много за один раз, Улибе. Вот, парень, — сказал он, — глотни вина и пережди, пока не освободится место для хлеба, иначе тебе будет плохо.

Тот взял бутыль, предложенную сержантом, и сделал маленький глоток. Потом сел и уставился на остатки еды.

— Мы направляемся из Жироны в Барселону, чтобы доставить этого маленького бездельника на корабль, — спокойным тоном сказал сержант, указывая на Юсуфа.

Мальчишка начал подниматься на ноги.

— Нет, нет, — успокоил его сержант. — Не волнуйся, парень. Это не пленник. Это воспитанник его величества, присоединившийся к нему на несколько месяцев в качестве пажа в его поместье. Разве это не так, Юсуф?

— Да, мой господин, — отозвался тот, пытаясь вложить искренность в каждое слово. — Клянусь, я направляюсь туда по собственному желанию. И здесь на этой лужайке — не знаю, видна ли она отсюда — моя кобыла. Она будет ждать меня в конюшне в Барселоне, и на обратном пути в Жирону я снова буду ехать на ней.

— Это правда? — прошептал мальчик, обращаясь к Улибе.

— Правда, и ничего, кроме правды, — кивнул тот. — Клянусь моей бессмертной душой, если это не так. Мы просто невинные путешественники. И теперь, думаю, ты сможешь подкрепиться еще получше.

Наступило долгое молчание, лишь время от времени нарушаемое похрапыванием и бурчанием Нарсиса, который по-прежнему мирно спал, пока мальчик разделывался с цыплятами, рисом и хлебом.

— Премного вам благодарен, сеньоры, — сказал он торжественно, что выглядело несколько чудно. — Я был очень голоден.

— Мы к вашим услугам, — пристально посмотрел на него Улибе. — Меня зовут Улибе, а это — сержант Его преосвященства, известный как Доминго, мальчика зовут Юсуф, тот, что храпит на земле, — это Нарсис, и там есть еще парочка бесполезных болванов, Мигель и Габриэль. Один из них стоит на страже. Он явно тебя не заметил.

— Я был по другую сторону ручья, — сказал мальчик. — Перешел его вброд, надеясь попросить у вас кусочек хлеба, но когда увидел, что вас так много…

— На этот счет мы не волновались, — сказал сержант. — Теперь, когда ты знаешь, кто мы такие, могу спросить твое имя?

— Конечно, господин, — ответил мальчик после краткого испуганного молчания. — Меня зовут Жиль.

— И ты путешествуешь по этой местности с разрешения своего хозяина? — полюбопытствовал сержант и добавил: — Бежать бесполезно! — когда Улибе вновь схватил за запястье вскочившего в панике мальчика. — Мы не занимаемся отловом беглецов, разве только по приходу Его преосвященства.

— Его преосвященства? — с любопытством спросил Улибе. — Никогда не подумал бы, что ему было бы интересно посылать своих людей с подобной целью.

— При мне такого и не случалось, — улыбнулся сержант. — И я, конечно, не стал бы принимать приказы ни от кого другого, в том числе и от твоего хозяина, парень. Но зачем пускаться в бегство? Ты должен понимать, что теперь ты превратился в цель для всяких воришек и злоумышленников. Да и работорговцев заодно.

— Потому-то я и пустился в бега, — пояснил мальчик, переводя взгляд то с сержанта на Улибе Климена, то обратно. — Кухарка тайком рассказала мне, что слышала, как моя хозяйка обсуждала с работорговцем, сколько она за меня получит.

— Зачем ей это понадобилось? — полюбопытствовал сержант, пристально глядя на мальчика. — Разве ты раб, которого запросто можно продать?

— Нет, — замотал головой тот, — ничуть не бывало. Но порой я очень неуклюжий, — добавил он, глядя себе под ноги, — и ломаю разные вещи. В последний раз, когда я кое-что сломал, моя хозяйка так разозлилась, что избила меня и на целые сутки заперла в кладовке.

— Но это же не причина продавать паренька в рабство, — удивился Доминго.

— Что верно, то верно, — кивнул Улибе. — Подумаем вот о чем. Если она его продаст, то избавится от него и в то же время заработает денег. Если при этом она найдет кухонного мальчишку потолковее, вопрос будет решен раз и навсегда.

— Если бы все рассуждали так же, то вряд ли кто-то из поварят избежал бы продажи в рабство, — заметил сержант.

— Но как она собиралась объяснить твоей семье, что ты куда-то пропал? Это было бы весьма затруднительно, — сказал Улибе.

— У меня нет семьи, господин. Она собиралась сказать… братьям… братьям в сиротском доме, что я умер.

К этому времени Нарсис проснулся и с большим интересом прислушивался к рассказу беглеца.

— Но это невозможно, — вмешался он в разговор. — Даже если у тебя нет семьи, продать мальчика-христианина невозможно.

— Это чистая правда, — сказал Улибе, — но корабли, отплывающие из Барселоны, везут много христианских детей, чтобы потом продать их по, высоким ценам на иностранных рынках. Деньги без задержек переходят из рук в руки, попутный ветер — и мальчик или девочка уже не корабле, идущем вдоль побережья, причем быстрее, чем они сообразят, что происходят. Если капитана корабля допросить, — а такое случается не так уж часто — он может сказать, что мальчик — это араб, захваченный в бою. Кому до него какое дело?

— Зато парню дело есть, — возразил стражник. — Все, что ему требуется, это сообщить все первому попавшемуся чиновнику христианского происхождения.

— Ага. Только потом он узнает, что если попытается это сделать, ему отрежут язык, — сказал Улибе. — Ты живешь слишком далеко от моря, мой добрый Нарсис. Кстати, приятель, ты умеешь читать и писать? — Он повернулся к мальчику.

— Д-да, — с колебанием сказал мальчик, — немного.

— Предлагаю тебе научиться как следует, — усмехнулся Улибе. — В том, что ты умеешь писать, есть свои плюсы. Потому что раз ты можешь что-то написать, не имеет смысла отрезать тебе язык, а свои обвинения ты сможешь изложить на бумаге в письменном виде. Раб без языка может работать, а без рук — нет, и деньги, уплаченные за него работорговцем, уйдут впустую. Это с практической точки зрения… Стало быть, ты сбежал. Умный парнишка. В подобных обстоятельствах я бы тоже, наверное, задал стрекача.

— Полагаю, таковыми обстоятельства и были, — произнес сержант. — Откуда именно ты сбежал?

— Не могу вам сказать, сеньоры, — вновь с панической ноткой в голове отозвался мальчуган. — Я точно не знал, где располагался этот дом.

— Но тебя же растили братья в сиротском приюте?

— Так оно и было, — кивнул тот. — Мои родители умерли, а потом братья, присматривавшие за мной, поместили меня в эту семью на место кухонного работника.

— Почему же, дружок, вместо этого они не попробовали научить тебя чему-нибудь — торговать, например? — спросил Улибе.