Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Дети мои, я знал, что встречу вас! Я знал! Я верил! Я принес вам свет! – старец припал к груди Игоря и немножко порыдал на ней. Тесак в руке Игоря дрогнул.

– Дедок с приветом, – негромко предупредил Мичурин. – Ну его…

– Подожди, – сквозь зубы процедил Игорь и аккуратно отстранил Виктора Андреевича. Рука Игоря невольно задержалась на предплечье визитера. Игорь машинально похлопал Виктора Андреевича по спине. Жилистый, конечно, но и мясо есть.

Виктор Андреевич промокнул бородой слезы и сентиментально забормотал:

– Дети мои, ученики мои, продолжатели дела моего! В истории каждой цивилизации были суровые испытания. Но это не должно нас сломить! Мы теперь вместе – и значит мой духовный подвиг не был напрасным. Я последний и единственный носитель культуры на Земле! Я выучил всю историю цивилизации. Я передам эти знания вам, и ваша жизнь приобретет смысл! Этот день войдет в историю! Мы войдем в историю! Наши потомки будут прославлять нас в гимнах и украшать наши статуи цветами! Я знаю, как измучены ваши души! Провидение привело меня к вам! Я тот, кто вам нужен, тот, кого вы жаждали все это время…

– Да, это он удачно зашел, – Маша всегда была самая ушная.

– Вы поняли? – просиял Виктор Андреевич. – О, счастье! Они прозрели! Я прочту вам «Песнь о Гайавате», и все печали уйдут.

– «Песнь о Гайавате»… Правильно. Когда еще услышим? – незнакомым, глухим голосом произнес Дизель. – Босс, тебе помочь?

– Мальчики… Игорь, может быть, не стоит? – неуверенно спросила Ната.

– Ната, мужчинам лучше знать, – Маша вновь подтвердила репутацию самой умной.

– Я не хочу, чтобы мой ребенок родился уродом, – Игорь больше не прятал тесак. Правда, Виктор Андреевич этого не замечал. Его внимание полностью поглотил котелок с вонючим супом.

– Мои нетерпеливые ученики, я должен немного подкрепиться, – неожиданно заявил Виктор Андреевич. – Я не ел несколько дней, и память моя немного путается.

– Ладно, сенсэй, успеешь, – Игорь уверенно взял его за руку и кивнул в сторону развалин. – Пошли, сенсэй, здесь недалеко. Я тебя не задержу. А потом поужинаем.

Дизель воинственно сплюнул и двинулся следом за ними.

Тамара осторожно выбралась из зарослей. Она должна хорошо подумать прежде, чем принять новый мир.

Да, кстати, в колонии «ибисов» она видела множество гнезд с кладками яиц. Стащить яйцо – это ведь не то же самое, что убить птицу?

Тамара забросила на спину рюкзак и отправилась на закат, напевая тихо-тихо, чтобы случайно не потревожить обитателей нового мира:

Вы, в чьем юном, чистом сердце
Сохранилась вера в бога,
В искру божью в человеке;
Вы, кто помните, что вечно
Человеческое сердце
Знало горести, сомненья
И порывы к светлой правде,
Что в глубоком мраке жизни
Нас ведет и укрепляет
Провидение незримо, —
Вам бесхитростно пою я
Эту Песнь о Гайавате!

Ринат Газизов

Жертвы в песках

Рассказ

В глаза бьёт утро.

Оно подёрнуто липкой духотой и изваляно в жёлтом песке, как будто сыр коркой спёкся. Лицо Танечки на фоне блёклого неба такое тёплое, загорелое. Ровный пробор и каштан до плеч; спелый живот натягивает платье.

«Зарядил ты свою женщину, – говорил мне доктор Чен, – зарядил– скоро выстрелит. Не салют, конечно, но и не вхолостую».

Завидуй мне, раскосый Чен, завидуй, мазила.

А ты буди меня, солнышко, гладь.

Оконца в фургоне нараспашку, веет дымом: снаружи дедушка Карл закурил, кашлянул.

– Мои пыльные мешки! – каркнул дед. – Тухнут мои мешки!

Это он о своих лёгких. Каждое утро здесь сырный песок под кромкой неба и дед, который встаёт раньше всех и пыхтит, коптит, булькает в недрах клочковатой бороды. Доктор Чен всё удивляется, почему Карл ещё не помер. Иногда он просит старика плюнуть на марлю или подставить спину под стетоскоп, а потом заявляет:

– Вы удивительно гниёте, мистер Зипли. Какая необоримая сила жизни чувствуется в вашем гниении! Оно достойно международных симпозиумов, мировое сообщество восхищалось бы вами…

– Мировое сообщество хочет, чтобы я поскорее сдох! – рявкает дед и тычет жёлтым пальцем в мою ухмыляющуюся физиономию.

Тогда мы с Танечкой смеёмся, зовём Карла в гости и разводим в кипятке сушёную колючку и стёртые в порошок кактусы. Дед оглядывает нашу лачугу на колёсах и признаётся, что здесь уютнее некуда. Больше всего ему нравится календарь, приклеенный к дверце холодильника. Между мартом и апрелем проступает Эйфелева башня; Тадж-Махал белеет рядом с летними месяцами. Дедушка Карл вздыхает, гладит матовую бумагу, словно портрет почившего друга.

Только часы фрау Ландерс и наш календарь могут указать «сегодня» – этой бездомной шавке, отбившейся от стаи, – положенное место.

– Ты выступаешь сегодня, – говорит Танечка, держась за живот. – Ребекка тебя выбрала.

Значит, пора.

Кудрявая Ребекка, девчушка семи лет, встала босыми ногами на вчерашние угли, и чёрная повязка легла на её глаза. В кулачке с оттопыренным указательным пальчиком скомкался носовой платок Фрэнка Миля, весь в крови своего бывшего хозяина.

Фрэнк выступил девять лет назад, но пески всё ещё помнят его спёкшееся на солнце «британское вино». Помнит это и Ребекка. Когда Миль страдал, ей было семь лет. Кудрявой девчушке в вечном ситцевом сарафане всегда семь лет. И все мы свыклись с этим так незаметно, будто разом сошли с ума и заодно обрели спокойствие и уверенность в «сегодня».

…Сегодня развевался алый платок, и пальчик плыл по часовой: фургон фрау Ландерс, трактор Роджа Камински, растрёпанный диван Януша, Матиса и Петра, дом на колесах доктора Чена, палатка дедушки Карла, хижина Айгуль и Дильмурата и… наш с Танечкой фургон.

Ребекка сняла повязку и оглянулась на Танечку, сидевшую у ступенек. Пальчик упирался в серебристый бок нашей лачуги. Януш, Матис и Пётр обнялись, помянули бога, расстегнули сюртуки и продолжили играть в кости. Фрау Ландерс поправила чепчик и покрутила колесо кресла-каталки, поворачиваясь к дедушке Карлу. Она любила отчитывать его за вредную привычку курить что ни попадя.

Доктор Чен, который постоянно удивлялся, отчего же Карл не помирает, глядел на вытянутую руку Ребекки, сощурив и без того крошечные глаза. По лбу доктора бежал пот, у виска пульсировала жилка. Чен помнил чопорного Фрэнка Миля, помнил, как часто он говорил ему – «отдам полцарства за микроскоп!», и ещё «руку – за полевую лабораторию!», и ещё «рушу – за морфий и пенициллин!..».

Доктор Чен был труслив, потлив и очень умен. Ему до язвы в желудке хотелось взять у Ребекки платок с кровью Фрэнка и посмотреть на него через выстраданный британцем микроскоп.

Но он очень боялся.

…Наш душ с Танечкой – это десять бутылок воды из колодца, что к северу от лагеря. Невысокий кругляш, выложенный кирпичами из жжёной глины, с жестяным ведром, которое примотано к перекладине. По вечерам колодец дышит паром, и к нему сбегаются не то койоты, не то лисы. Когда-то давно Фрэнк безуспешно охотился на зверей; после очередной попытки он вернулся в лагерь с тикающим веком и поведал, что видел трехпалые следы.

«Такое могла насеменить только очень большая курица», – сказал он. «Или очень большой петух», – мгновенно поправила педантичная фрау Ландерс.

Когда прохладной звёздной ночью все наши вышли к костру и привычно закряхтели-заохали, устраиваясь на подстилки, Фрэнк громко сказал: «Меняю всё что угодно на охотничий карабин». «Думаешь, карабин спасёт тебя от цыплёнка-перерост-ка?» – спросил его Родж Камински, а Дильмурат принялся вспоминать истории, которые ему в детстве рассказал прадед-чабан. Легенды о змеях о тысяче колец, о безглазых червяках длиной в пассажирский состав. Дедушка Карл обозвал Дильмурата глупым сайгаком и прохрипел, уставясь на луну: «Лёгкие – за минибар!».

29
{"b":"148394","o":1}